Kiss in the kitchen like it's a dance floor

      Коджиро Нанджо рос свободным мальчиком. По меркам правоохранительных органов — даже слишком. Буйный, проблемный, дерзкий — таких много. А ещё отзывчивый, решительный и искренний — таких уже меньше.       В девять лет выправит рубашку, забудет дневник, ещё и тетрадь сдаст без обложки. В пятнадцать испишет аэрозолью гараж, попадётся и даст дёру, плевав на скоростные регистры. Грань у закона тонкая, и Коджиро каждый раз ходит по краю. Не свалился ещё только потому, что на скейте его не догонит и ветер.       А Каору Сакураяшки взял почему-то и смог. Вот всегда так: пока Коджиро несётся сломя голову, Каору даже не бежит следом — он уже каким-то образом там, куда Нанджо нескончаемо тянет. И если Коджиро считает, что это никакая не сопливая выдумка, а непреложный императив — значит, императив.       Коджиро ещё семнадцать, а Каору недавно стал совершеннолетним. Справляться с трудным возрастом для них оказалось намного проще, чем с трудной дружбой. Трудной — потому что хочется поцелуев Каору, объятий Каору, сердца Каору; из этих желаний получаются странные взгляды вместо приветствий и прощаний. Коджиро честно старается лишних надежд не возлагать, потому что если окажется неправ…       Он вот-вот сойдёт с ума. Взглядов адски мало.

***

      Делать вместе домашку — приятное занятие, потому что у Каору есть слабость к «научи», «объясни», «почему так?» и далее по списку. У Нанджо выработан безупречный сценарий: выслушивать бубнёж занимающегося Каору (засыпать под негромкое чтение); дважды притворяться, что ничерта не понял (он действительно ничерта не понял); получать взбучку за свою тупость (он не тупой, он просто не любит геометрию), а потом драться на кровати (обниматься и кувыркаться, если уж быть до конца честным). Всё это неимоверно доставляет (и как его схему ещё не накрыли?).       А ещё можно шуметь сколько угодно, потому что в квартире, кроме них, никого не бывает. Нанджо этому рад, и уверен, что Сакураяшики рад тоже.       Здесь Каору чувствует себя в безопасности, что заметно по тому, как легко он пользуется пространством, как без задней мысли оставляет вещи, как своевольно заявляет права на свою половину кровати, свою кружку, свой пуфик.       Как приходит к Нанджо, когда плохо, чтобы отгородиться ото всех, кроме него. Для Коджиро нет ничего важнее, чем знать, что именно у него Каору становится лучше. Он очень рад, что живёт один.       Вернее, почти один. На самом деле он живёт с отцом, но… Сакураяшики в курсе. Родители Коджиро — не домашние люди. У них свободные отношения. По отношению к сыну, видимо, тоже: захотели — завели, захотели — оставили.       Когда Нанджо был дошкольником, то рос с мамой и её подругами, катаясь по миру. Путешествие продлилось целых несколько лет, пока у самой обеспеченной из них не обанкротился муж. Нанджо тут же стал в тягость, и его сплавили на отца — с денежной суммой, достаточной, чтобы собрать ребёнка в первый класс.       Коджиро довольно быстро понял, что у папы тоже были друзья, достойные внимания куда больше, чем он.       Так он и пошёл в одну школу с Сакураяшики. Так и стал задиристым мальчишкой, от которого на родительское собрание никто не приходил.       Не сказать, что Коджиро родителей недолюбливал. Он их, по факту, не знал достаточно. Что одна, что второй — дети во взрослой шкуре. Его родители — сироты, так откуда им знать, как растить ребёнка? У них никогда не было семьи, и мама периодически болтала с ним наедине во время путешествий, в том числе об этом.       Пока остальные дети ходили в садик и после обеденного сна пили компот, Нанджо игрался с песками Кубы и, окружённый весёлыми тётушками, хлестал кокосовый сок — так на что было жаловаться? Коджиро не знал, где провел время будучи совсем-совсем младенцем, но эти несколько дошкольных лет плотно засели в памяти калейдоскопом мест и событий.       Круизный лайнер, солёный ветер и теплая загорелая кожа мамы — он помнит, как сидел на её коленях и лизал фруктовый лед, пока женщина глядела в вечернюю морскую даль, мерно размышляя:       — Твои мама и папа из одного детского дома, я разве не рассказывала? Мы всегда были лучшими друзьями, и остаёмся ими до сих пор. Даже если мы не рядом, знай, что ни я, ни Акиро про тебя не забываем, Коджиро. — она посмеялась чему-то своему; если бы Коджиро услышал эти слова сейчас, посмеялся бы тоже, — Просто так совпало, что когда появился ты, мы уже дали обещание, что проживём другую жизнь. За всё, что творилось со мной и Акиро в стенах приюта… — улыбка женщины была пустой, но мальчик на её коленях ещё не знал, что улыбаться можно без эмоций, — Коджиро, живи ярко. Ты тоже никому ничего не должен. Обещаешь маме?       — Ярко? — маленький Нанджо интересовался мороженым гораздо больше, чем разговором, — Светить, как солнце? Мам, это глупо. Никто так не может.       — Мы люди, Коджиро. Для солнышка «жить ярко» — значит светить, для нас — следовать внутренней воле.       Её волнистые волосы пощекотали маленькому Нанджо лоб, когда она склонилась, чтобы посмотреть сыну в глаза.       — Значит, надо слушать себя?       — Да, милый. Обещаешь?       — Обещаю. Звучит легко. Сейчас я хочу ещё мороженого! — и его мать рассмеялась в очередной раз за вечер.       Начав ходить в школу, Коджиро с ней больше не виделся.       Ну что ж, стремление идти своим путём он мог понять. Нанджо тоже собирался жить, сияя не хуже солнца. Татуировка на плече — тому подтверждение.       Однако кое в чём он с родителями не был схож абсолютно. Они не привязывались к людям. Коджиро привязывался.

***

      Нанджо давно приспособился жить сам по себе, и жилось ему неплохо. Каору во многом приходилось тяжелей.       Сакураяшики растила беспокойная мать, которую муж бросил сразу после беременности, и бабушка — женщина, прослывшая шаманом и оттого довольно уважаемая.       Тётушки за прилавками, жёны разномастных директоров, даже мать местного сенатора — для всех она стала покровительницей, к которой можно прийти за советом, а заодно и гаданием. Частный медиум, проводница в мир душ, предсказательница — из-за всех этих прозваний фамилия Сакураяшики звучала внушительно, и его семье хотелось, чтобы это оставалось так. Ведь это до смешного выгодно!       Не сложно догадаться, кто стал в этой жадности крайним. Из Каору растили хорошего, даже слишком хорошего сына. Взамен же любая дверь открывалась, стоило бабушке прошерстить связи, но выбирать самому — запрещено. Вот и вся дилемма.       Коджиро прекрасно помнил, что, как только пробивало 4 часа, Каору следовало отзвониться и поспешить домой. Дополнительных уроков было неимоверно много: японский, английский, каллиграфия, фехтование…       Под чужую дудку Сакураяшики плясал до 14, пока впервые не сбежал. Однажды не вернулся домой к четырём, не пошёл к репетитору, не взял трубку. Каору тогда впервые завалился к нему с ночевкой, наврав, что разрешили.       Наивный Коджиро поверил, но потом посреди ночи обнаружил под одеялом друга, беззвучно глотающего всхлипы, и понял, что проштрафил.       Мать Сакураяшики не казалась грозной, скорее истеричной до мозга костей, а вот бабушка… Коджиро её побаивался с тех пор, как однажды получил профессиональную угрозу держаться от Каору подальше. Вмиг стало ясно, что такое «авторитет».       Опека была, мягко говоря, удушающей. Особенно с точки зрения Коджиро, к которому отец заглядывал раз в пару месяцев. А бывало, что приводил компанию, и лишь протрезвев вспоминал, что здесь живёт его сын.       Деньги на квартплату перечислялись так же эпизодически, как гроши на карманные. Поэтому Коджиро в уличные гонки и ввязался — иначе жить было бы просто не на что. Клянчить Нанджо ненавидел, но иногда ему становилось интересно, понимал ли отец, что денег едва хватает. Продуктов требовалось много: Коджиро продавал кондитерские изделия на заказ.       Может, однажды и ресторан откроет?       К тому же Каору искренне наслаждался его готовкой. Вчера так вообще чуть не подарил раздутое эго своим восторженным:       — М-м! Шикарный мусс. Ну что за текстура… Как ты сварил облако? Дай ещё. — Каору имел привычку похлопывать ладонью, когда чего-то просил, — И кстати, помнишь, как готовил мороженое на той неделе? Сделай на завтра такое же, только с мятой.       Ну, или Сакураяшики просто нравилось распоряжаться личным поваром.       Но, по правде говоря, Коджиро это мало заботило. Каору мог хоть весь его дом опечатать и оставить жить на коврике — ему плевать. Он выполнит что угодно, если это сделает квартиру Нанджо местом, куда Сакураяшики захочет возвращаться.

***

      Пару месяцев назад мать и бабушка Каору нашли в его комнате скейт. И если другие буйства частично списывались на несерьёзный возраст, то такой интерес — резко нет. Всё равно что признаться, что их воспитанник — подворотный наркоман.       Каору молча снёс ругательства, но тем же вечером сбежал, придя наутро с проколотой губой. Только не к ним, а к Коджиро. С утра им нужно было в школу, но эти дуры сильно ошибались, если думали, что Каору вернётся за вещами. Самое важное он давно хранил у Нанджо.       — Пускай поплачут. А пирсинг я вынуть не дам, хоть все вазы в меня расшвыряют — да на здоровье! Уворачиваться чем-то похоже на мобилки с зомби. Начинаю входить во вкус.       Кольцо в губе, скейт, длинные розовые волосы — и, сколько бы заслуг за ним не числилось, Каору превращается в позор семьи.       Что хуже: быть свободным, но отвергнутым, или принятым, но несвободным?       Сакураяшики бывал всяким, но в конце концов сделал свой выбор.

***

      Сейчас Нанджо дома, готовит мороженое и думает о Каору. А тот сейчас где-то на каллиграфии. Или рисовании? Он ведь не все занятия забросил. Те, что нравились, не пропускал. И ещё, если Нанджо правильно помнит, программирование. Странный выбор, но Каору очень уж ладил с учителем.       Часы показывали восемь вечера, когда Коджиро стал подозревать неладное. Каору всегда приходит без половины.       Но Коджиро оставалось только ждать. Вот ведь чёрт! Мороженое тает. Лучше поставить в холодильник.       И, едва холодильная дверца захлопывается, со стороны кухонной рамы раздаётся стук.       — Каору? — Коджиро поспешил открыть створку; хорошо, что уровень — первый этаж, — Какого дьявола…       Накатившее облегчение моментально развеялось уколом страха.       На лбу Сакураяшики красовалась рана.       — Кыш, горилла. Загораживаешь путь. Дай пролезть.       Нанджо как по команде шагнул назад. Придерживая оконную створку, он сжал её так сильно, что та давно бы хрустнула, будь из материала помягче стеклопластика.       Сакураяшики запрыгнул в освободившееся пространство резво и ловко, как сделал бы в любой обычный день. Значит, других травм нет. Значит, только на лбу расцветает жуткий синяк, расходясь от раны над бровью. Будто огрели чем-то увесистым и грубым.       — Каору. — просьба одного слова.       — Знаю-знаю, надо обработать. Кстати, где мороженое? Ты же сделал, да?       — В холодильнике. — Коджиро направился прочь с кухни, — Я за аптечкой, ты только рану не трогай. И вообще сядь.       — Не суетись так. Сотрясения нет. — Каору с ленивой улыбкой добавил, — Видок у тебя конечно…       Коджиро обернулся на выходе и немым укором всмотрелся ему в глаза.       «Не говори так. — читалось в сведённых бровях и поджатой губе, — Мне важно, даже если это просто царапина.»       Каору под настойчивым взглядом вздохнул и опустился на стул в кремовой обивке — вся кухня Коджиро была тёплой и светлой, с вставками фигурного стекла на шкафах.       — Ладно, я понимаю. Наверное, когда тебе начистили морду те псы с 44 квартала, я чувствовал себя так же.       Улыбнувшись непрошеным воспоминаниям, Коджиро скрылся вглубь коридора. Да, ему тогда знатно досталось. Но он победил. И вообще, они первые затяфкали чушь про Каору.       Ну длинные у него волосы, и чё с того? Коджиро с тех пор сам отращивает. Уже, к слову, собирает низкий хвостик, из которого постоянно выбиваются пряди. Вот у Каору волосы скорее водопад. Не как у Нанджо — дикие джунгли.       В ванной, перед зеркалом, его внимание случайно привлекли заколки.       — Тоже пригодятся. — постановил Нанджо, закинув их к бинтам.       Вдруг он заметил, что его отражение до сих пор было одето в розовый фартук. Каору купил ему на тот Новый год, приколист чёртов. Зато теперь вынужден наблюдать за накачанным парнем в костюмчике сладкой горничной постоянно, шах и мат! Фартук вообще-то удобный, а чувство стыда, в отличие от Сакураяшики, Коджиро оставил ещё в утробе.       И всё-таки от рюш сейчас лучше избавиться.       Под фартуком на нём сидели спортивные штаны, растянутые, как индийские сериалы, и чёрная майка. По крайней мере, не одни брифы — случалось всякое…       Вернувшись, он застал Каору, доедающего первый шарик мороженого со сложенными под себя ногами. Одетый во всё школьное — только пиджак перекинут через спинку стула — он казался недавно вернувшимся с уроков. Тем временем кровь из раны хлестала так обильно, что пачкала губы.       — Быстро ты. — он вычерпнул новый шарик нуазеткой.       — Лучше скажи сразу. Их рук дело? — Нанджо был прям, почти резок.       — В каком-то смысле да. Но, если правда хочешь знать, придётся выслушать этот цирк с начала.       Коджиро присел на низенький табурет. Второй нормальный стул, как у Каору, не был пригоден. И кто их тогда дёрнул сыграть в кухонный боулинг?       — Начни с начала. — Коджиро разложил на столе вату, перекись, пластыри и ножницы, — Но сперва наклонись, табурет низковат.       Смочив перекисью вату, в другую руку он взял заколку — простенькую, но со звёздами по краям зажимов.       Как и было велено, Каору склонил лицо.       — После школы, когда мы разошлись, я сразу повернул домой. По расписанию стояло программирование с учителем Наоки. Помнишь, я про него рассказывал? — Нанджо убрал длинную чёлку от лица, — Благодаря ему я получал в два раза меньше домашних арестов, чем мог бы.       — Да, помню. — Коджиро промакнул рану мокрой ватой.       — Так вот. Прихожу… Ай!       — Извини. Болит?       — Да нет, язык прикусил.       — Так ведь ты умудряешься параллельно разговору мороженое жрать. Делай дела по очереди. — действительно, даже плошка для удобства переместилась Каору на колени.       Вдруг холодная чайная ложечка коснулась губ Коджиро. Едва он успел раскрыть рот, как мороженое уже таяло на языке.       — От голода ворчишь, что-ли? Вот жуй себе и слушай молча.       Нанджо нахмурился, но жест оценил. Каору немного поёрзал от продолжительного сидения в наклоне, затем продолжил:       — Так вот, ты помнишь. Но когда я пришёл домой, учителя не было. В гостиной с матерью и старухой за чаем сидел какой-то дед. Я задался справедливым, блять, вопросом: «Где учитель Наоки?». Старуха на это промолчала, — теперь по мере повествования Коджиро кормили мятным пломбиром, — Зато вместо неё рот открыл дед. Я выпал, блять. Знаешь, что он заявляет? «Я вижу всё, о чём вы говорили, госпожа Сакураяшики. Это недопустимо. Тебе следовало сперва поприветствовать взрослого.» А кости тебе не промять, моралист? — Каору нервно тряс сложенной коленкой, едва не опрокидывая плошку.       Стандартная манера изложения для Каору — холодный сарказм. Если он вспылил, значит, произошёл инцидент, с которым ему действительно сложно смириться. И справиться.       — «Но для этого я и здесь. Здравствуй, Каору, я твой новый наставник. Этика, этикет, коррекция поведения — мои специальности». Ну прям сир Корректор.       — Пиздец, погоди. Учителя Наоки уволили? Просто так?       — Именно это я пытался узнать, не обращая на деда внимания. Мать заладила своё любимое «не позорь», а старуха… — Каору сильно сжал челюсть. Их лица были близко, и Нанджо кожей ощутил его выдох. С такой дрожью люди выбивают из себя воздух, когда в ярости. С такой дрожью выдыхают, когда готовы заплакать, — Карга сказала: «Видите, наставник? Мальчик нездоров.»       Коджиро известно, что за дрожь накрыла Каору сейчас.       — Понимаешь? Они думают, что я больной. — шарик мятного пломбира кончился, оставив привкус свежести. Кровь от прокушенной губы сделала его солёным, — И никакой этот дед не учитель этики. Он — частный психолог, жена которого — ещё одна клиентка старухи. Договорилась, называется. А со мной эта ведьма хоть раз дольше тридцати секунд общалась с тех пор, как перестал жить солдатиком? Или ей проще найти мне врача, чем пойти навстречу?       Коджиро оставалось лишь приклеить пластырь, но предчувствие, что Каору в его руках окончательно рассыпется, не давало прикоснуться.       — Даже сказать было нечего. В целом я… Устал, наверное. Не хотелось докидывать проблем. Я решил просто переждать урок. И блять, Коджиро. Где карга его откопала? «Внешность — отражение нашей личности, пренебрегать ей нельзя. Я получил от твоих родственников согласие, поэтому мы будем действовать кардинально. Они верят, что ты справишься.» Дед выговорился и достал ебаные ножницы.       — Каору. Ну нет.       — Именно то, о чём ты подумал. Он захотел отстричь мне хвост.       Маленькое напоминание: Коджиро за этот хвост бил лица и ломал кости. Оскорблять волосы Каору в его картине мира означает обернуться прогнившим до костей ублюдком.       — Старуха и мать хотели удержать меня на месте, но, не без помощи твоих скользких приёмчиков, я отбрыкался. С горем, горьким горем пополам.       Коджиро облегчённо выдохнул:       — Говорить, что они «скользкие» даже после того, как сработали — в твоём духе.       Одновременно словам он наклеил пластырь и убрал с чужих колен опустевшую плошку. Хотя ни того, ни другого Сакураяшики не заметил — резко погряз в мыслях.       Коджиро захотелось ему напомнить: жестокие вещи происходят с Каору не потому, что он — проблема. Жестоким вещам и вовсе не нужна причина, чтобы происходить. Иногда для страданий достаточно и того, что людей на планете больше, чем нисколько. Для человека естественно ранить человека.       Но что мог сделать Нанджо?       — Надеюсь, ты первым делом вмазал ему под рёбра.       Каору, не фокусируя бессмысленный взгляд, хмыкнул:       — Придурок, нет конечно. Он же держал ножницы. Главное, что вырваться удалось. Хотя дверь уже была закрыта, и сбежать легко не вышло. А когда я повернулся к ним спиной, меня чуть не схватили за шкирку. — Каору так и не отодвинулся от лица напротив, видимо, не заметив, что Нанджо своё дело закончил. Для Коджиро это стало отличной возможностью успокоить нервы: бесцельно гладить чужие черты, притворяясь, что стираешь кровавые разводы — почти медитация, — Короче, я быстро понял, что нужна другая тактика, потому что играть в догонялки, размахивая волосами. Ну, опасно. Ловкости у меня побольше, чем у этого кружка престарелых, поэтому без проблем стащил у старухи шпильку. И вот, — Каору коснулся убранных в пучок волос, — Хотя экстремальное, конечно, развлечение.       Сакураяшики упёрся в сложенные накрест колени и поставил подбородок на костяшки, словно великий мудрец. Так было проще смотреть на ситуацию свысока.       — Когда я собрался выскользнуть в окно, старуха схватила меня за пиджак, а на подоконнике стояло много всяческой дряни. Я потерял равновесие и приложился лбом к статуэтке Будды. — он ехидно усмехнулся, — Такой чмок в лобик можно считать благословением?       — О, дай угадаю. Пока все были в ступоре, ты шустренько удрал.       — Бинго.       Каору вернул осмысленность взгляду, и Коджиро почувствовал, что время прекращать наглеть:       — Я обработал твоё благословение. Скажешь, если понадобится ещё один пластырь.       — М-м. Спасибо.       Каору сменил положение, обняв колени и положив на них голову. Новая поза делала его уязвимее, чем есть, и будила обманчивое желание защитить. На деле же правда затерялась где-то посередине: Каору не был слаб, но и защита не была лишней.       — Правда, Коджиро. Спасибо. Не знаю, что бы я без тебя делал.       Каору был уверен, что если земля разверзнет под ногами пасть, Коджиро его поймает. А если нет — полетит вниз с ним, упрямый осёл. И Сакураяшики ценил эту уверенность гораздо больше правды.       — Забей. Мне не нужно спасибо. И всё-таки, чего так поздно пришёл? Сбежал же сразу.       Коджиро собирал аптечку обратно, и этот вид почему-то вызвал в груди Каору протяжное нытьё. Он отвернулся к окну, чтобы не травмировать себя сильнее.       — Побродил немного, а потом захотелось прокрасться за скейтом. Это отняло время. — вдруг он спустился со стула и рассеянно, вспомнив что-то досадное, прошагал к окну, — Блин, а скейт я снаружи бросил…       Каору отошёл к подоконнику и между ними вновь возникло расстояние. Коджиро произвольно приковал взгляд к копне розовых прядей.       — Подойди обратно, сниму звёзды. — и изобразил отмашку возле виска, зеркально заколкам на чужой голове. Вдруг непонятно, о каких звёздах речь.       Каору и впрямь ненадолго замялся. А сообразив, легонько потрогал украшение и открестился с небрежным:       — Оставь. Мне и так хорошо. — и это была чистая правда, — Лучше подстрахуй, я скейт достану, чтоб не валялся. Всё равно мы никуда не собираемся. Домашка сама себя не сделает, правда?       Каору успел немного перевеситься в распахнутое окно и с издёвкой поглядывал через плечо. Несмотря на то, что стрелки часов близились к девяти вечера, на улице было светло — насколько позволяло тридцатое апреля — и на фоне догорающего неба этот взгляд казался необоснованно тёмным. Почти дразнящим, хоть и понарошку.       — Как успехи с производными, учёная твоя степень? Списать успел? Вернёшь мне сегодня тетрадь.       — Ну Каору… — Коджиро приблизился к спине Сакураяшики, чтобы придержать окно и, если придётся, его самого. Теперь дыхание касалось чужой шеи, пока пастельные волосы так кстати были убраны наверх лакированной шпилькой.       Непреднамеренная близость? Да, пока Коджиро не обернул руку поперёк чужого живота, чтобы игриво подергать край школьной рубашки. Теперь — преднамеренная.       — Правда, не стоило. Ты слишком добрый. Не позволяй мне чересчур, я же обнаглеть могу…       Сакураяшики сразу понял, к чему Нанджо клонит. Сердито тряхнув плечами и этим осадив собственные мурашки, он развернулся на сто восемьдесят, слитным движением подсев на подоконник, а затем отвесил щелбан. Коджиро забавно сморщился.       — Понятно, не списал. — Нанджо внезапно заметил фигурного деревянного дракона на конце шпильки; он также осаждал его искромётным недовольством, выглядывая из-за чужой головы, — Я тебя любой ценой вытяну на четыре, понял? Хоть как. Хоть жопой мои конспекты жуй. Я в среду тысячу на твою четвёрку поставил. Единственный из всех, между прочим. Так что в этой четверти тебе пиздец, если не будешь меня слушаться.       — То-то ты добренький такой был. «Держи, Коджиро, мою тетрадь, потом, мол, вернёшь, когда всё перепишешь!»       — А ты, трудяжка, не удосужился сделать и этого. Если я продую, ты мне тысячу лично будешь должен. На отработку.       Украдкой подцепив принесённую ветром пушинку, Коджиро с нарочито обиженным тоном прижал её к сердцу, будто лелея попранную городсть. Из распахнутого окна сладко потянуло дикими флоксами.       — Вот какова твоя цена за лучшего из всех живущих? Глаз у тебя не намётан.       Каору пальцем ткул в чужую грудь, повторяя движение как логическое ударение после каждой фразы:       — Да я б тебя даже на червяка обменял. Даже на половину. Даже на ту, что без головы.       — А ты у нас, выходит, достоен половины с головой? Гордыня — ужасный грех, помни об этом…       Коджиро перевёл ткнутый в него палец на раненый лоб. Отпущенная пушинка повисла между ними.       — …А то вместо благословения прилетит божья кара.       Каору на такое лишь хмыкнул. Над дураками, конечно, не смеются, но над этим конкретным — можно всё.       Неожиданно сквозь разговор пробился искусственный голос:       — Да, мастер?       Кождиро разом навострился. Каору прикусил губу и в целом выглядел пойманным за шкирку. Явно что-то знал.       — Голос точно исходил из-за твоей спины. Откуда-то снизу…       Каору не пытался закрыть Коджиро обзор, но и не спешил делиться информацией. Немного поборовшись с фактом раскрытой тайны, он сдался:       — Мы делали ее вместе с учителем Наоки. Умная доска. Она должна откликаться на имя Кара, но ещё, как видишь, плохо различает речь. По сути просто говорящий калькулятор, пришитый электродами к деревяшке. Плюс выход в интернет.       — Ну ахуеть. И я узнаю об этом только сейчас.       Коджиро спонтанно подхватил Каору под мышки, стянув с подоконника. Едва их головы поравнялись, он в два счёта поменялся местами и выбрался наружу. Задетая скумпия качнулась — пушинка прилетела как раз с её веток.       — Пока ты решишься, вечность пройдёт.       Коджиро бережно подобрал доску с клумбы, в которую намеренно или нет заехал Каору.       («Так торопился к мне, а?»)       В десятке метров позади него пролегала неширокая, оторванная от инфраструктуры дорога. После открытия магистрали ей перестали пользоваться, даже чтобы объезжать пробки сквозь спальный район. Эта улица, огибающая дом по внешней стороне, всегда была погружена в тишину. Здесь — конец их района, а дальше, через пару заброшенных частников — километры лесов.       Закат просматривался вплоть до ниточки горизонта. Коджиро протягивал Каору скейт. Каору протягивал Коджиро руки.       — Я хотел показать её, когда закончу, но с этих пор у меня нет учителя. Раньше помогали его деньги и навыки, а теперь не знаю, как буду справляться в одиночку. Номер его телефона мне точно не дадут. Если уволили, значит, о чем-то прознали и не подпустят обратно.       Кару переправили внутрь, и Нанджо схватился за протянутые руки. Однако — что было ожидаемо — всем весом потянул их вниз. И хотя Коджиро успел взобраться быстрее, чем потерял равновесие, едва не навалился из-за этого на Каору.       — Тогда используй меня. — было сказано суетливо, и вместе с тем так, будто нет на свете вещи более естественной и очевидной.       — Чего? Ты себя со стороны-то видел? Не разберёшься же ничерта. Я тут вообще-то бьюсь за твою четвёрку по математике. Да и сила мне бесполезна. — едва Нанджо сподвигнулся выпятить грудь, он мгновенно добавил, — Даже не смей сейчас флексить мускулами, животное.       — Хорошо, используй не совсем меня. — Коджиро сдулся и, наконец, слез с подоконника, — Используй мои деньги. Считай это платой за то, что постоянно прикрываешь мне задницу в учёбе и ручаешься перед директором в обход бабушки. Или думал, я не узнаю? — он неопределённо повёл плечом, — Что до сих пор не исключён только благодаря тебе.       Они уселись на пол, рядом со стулом, на котором оставили Кару, предварительно подстелив себе покрывало из корзинки под столом. Такие корзинки натыканы по всей квартире, на случай, если им захочется завалиться прямо на месте, как сейчас.       — Тупица. — Каору от чужой прямоты слегка стушевался, — Сначала даришь ключи от квартиры, а теперь и свой кошелёк? Ну и как тут сдержаться и не ободрать тебя как липку?       — Знаешь, мог бы хоть раз попробовать что-то вроде: «Вау, спасибо, Коджиро! Ты лучший!», но ты опять выбираешь: «Придурок, мне не жаль разорить тебя до трусов».       — А вот такого я не говорил.       — Имел в виду. Умысел — часть вины.       — Будто ты не такой же. Кто тогда подпизживает мою бижутерию, будто я единоличный владелец Тиффани?       — А кто выедает мой холодильник до того, что мыши не на чем повеситься? — Коджиро указал наверх, в стоящую на столе посуду из-под мятного пломбира, — Я вынужден голодать после тебя, и это серьёзно! Я дожрался до завалявшегося печенья — преступления против человеческого достоинства. Если бы передо мной открылась возможность навсегда стереть с лица земли одну вещь…       Сакураяшики пальнул случайной крошкой по чужой руке, и, не дослушав, парировал:       — Тем не менее, ты по-прежнему готовишь для меня. И предлагаешь совместить бюджет.       — Это сложно, но мы похожи в желании оставить друг друга с носом, поэтому я не против. Согласись, приятно что-нибудь стащить у того, кто не отнимет обратно. — Коджиро нахально подёргал изумрудный кулон-капельку, всё это время лежавший на груди под майкой, — Твоё, кстати.       Каору сокрушённо скрылся в сгибе локтя и оттуда вздохнул:       — Знаешь, обычно люди ладят из-за общих интересов, а не общих криминальных склонностей.       — А что, у нас и интересы очень похожи. — ноги в спортивках дотянулись до бёдер в школьных штанах и игриво потыкали, раздражая внимание, — Говоришь, умная колонка? Кара! Включи Гарри Стайлза!       — Блять, Коджиро. — Кара уже было засветилась фиолетовым по контуру, но прервалась новой командой, — Кара, стоп! — пальцы забрались под край спортивных штанов, чтобы злостно щипнуть кожу, — Ты мне до скончания веков припоминать будешь? Это один раз было! Всего одна песня!       Коджиро предусмотрительно обезопасился, подтянув колени, а после с удовольствием подлил в огонь очередную капельку масла:       — Или один плейлист.       — Без разницы! Забудь. А лучше вернись в прошлое и не заходи в мою комнату в тот обречённый день.       — Оу, во-первых, прошедшего не воротить. Во-вторых, это была моя комната. В-третьих, ты выглядел очень счастливым, прягая на кровати под Golden.       — Ну блять. И с каких это пор ты разбираешься в песнях Гарри Стайлза?       — Не знаю? С тех самых, как узнал про него побольше? Он тебе нравится, но ты так этого стесняешься, что мне пришлось копнуть поглубже самому.       — Никому, слышишь, крот-энтузиаст? Ни слова.       — Тогда и ты ни слова. Что мне его песни понравились.       — …Это было сейчас серьёзно? — Каору отмахнулся и сдвинул брови, — Не прикалывайся. Ты из попсы знаешь только Шона Мендеса. Принципиально. Сеньорита, у-ля-ля, все дела.       — Это сейчас было неуважительно. Я что, не могу вырасти как личность? Принципы в топку, теперь из попсы люблю и Шона, и Гарри. Но, — он приблизил жест молчания к чужим губам, — никому. Нас же засмеют. Все парни с гонок не слушают ничего, кроме хип-хопа и рэпа.       Каору больно укусил подставленный палец. Тоже мне, нашёл кому рот затыкать. У Сакураяшики тоже, может, принципов вагон и маленькая тележка.       Под театральные охи он разжал челюсть, чтобы ядом выплюнуть:       — Ага. Засмеют. — и мимолётно улыбнулся.       Отвернув лицо и мысленно подивившись самому себе, Каору понял, что на него нашло: да ему же абсолютно плевать. Засмеют, обругают, начнут позорить? Ха! Ну и что с того? Ему со всеми этими людьми, что, семью строить? Поэтому Сакураяшики добавляет:       — Тогда пускай всё, что случится на этой кухне, останется на этой кухне.       Коджиро почувствовал, как воздух стал реже, а в лёгких зацвели флоксы — те самые, дикие, что за окном. Такие удушающие слова должны печалить, разве нет? Он ведь не скелет в шкафу какой-нибудь. Но почему ни с того ни с сего стало легче? Неужели им обоим жестоко и безраздельно похуй? Коджиро любит, когда ему похуй. Поэтому отвечает:       — Конечно. Ни к чему произносить очевидное.       Они выдержали зрительный контакт ещё секунду, но так и не нашли в глазах друг друга ничего, кроме собственных отражений.       Сакураяшики прервал паузу первым:       — Пф. Выпендрёжник. — и сам при этом горделиво вскинул подбородок, — Раз так интересно, то смотри, как она умеет. Кара, включи мэшап, в котором есть песни Гарри Стайлза и Шона Мендеса.       Вслед раздалось исполнительное:       — Запрос в обработке.       — Ебать… — Нанджо подполз к умному скейту, и Кара подсветила его лицо фиолетовым, — Доска реально ищет.       Пытаясь не звучать слишком довольно, Каору сложил на груди руки.       — И не такое может.       Тем временем диодный свет плавно мигнул:       — Найдено. Включаю мэшап Гарри Стайлз Шон Мендес «Sign in my blood» из открытого плейлиста пользователя Only_Twinks_love_Harry.       Тут Каору посетила догадка, что Коджиро смог силой мысли сообщить его девайсу команду «остро подъебать».       — Спасибо, Кара…       — Ого, твинки? — ожидаемо завеселился Нанджо, — Что за гений придумал этот ник?       — Уебись об стенку. С твоим уровнем английского ты даже не должен знать, как это переводится.       — Да брось, соцсети — сила. И вообще, пошлёшь меня как-нибудь потом, сперва давай послушаем песню. Это же «Sign of the times» и «In my blood». — зазвучавшая песня вступила элегично-медленно, с трагичными обвалами октав и пылким страданием, — Введён мораторий на негатив, понял?       Коджиро потянул Каору с пола, но тот назло повис мёртвым грузом и истощённо пробормотал, запрокинув голову:       — Ты вообще помнишь, что первый начал?       Хотя сопротивляться сверхчеловеческой силе — временная мера. Его очень быстро подняли и поставили без особой возни. Коджиро вечно слишком полон энергии.       — Чш-ш. Чувствуешь? — Каору закатил глаза так сильно, — Раз… Два… — тёплые ладони деликатно накрыли его руки, переплетя пальцы; широкие плечи раскачивали тело то вправо, то влево, как волны — лодочку. Нарочно сильнее, чем стоило, — Раз… Два…       Склеенная песня получилась не лучшего качества, да и двигались они в своём собственном ритме. Но даже если бы встал выбор: этот кривенький мэшап от говорящего калькулятора или любимая песня в аудиоформате WAV и акустике Focal Aria — они бы, не сговариваясь, выбрали первое.       Мелодия из простеньких колонок Кары звучала скупо, но приятно. Лиричнее треска огня, шелеста леса или плеска воды. Наверное, во всем виноваты флоксы.       — Итак, вопрос.       Каору разомкнул веки и поглядел вопросительно. Их затормаживающие мир движения были приятными, хоть и представляли из себя лишь ленивые покачивания сцепленных рук и кружения на месте.       — Выкладывай. Время — самое то.       Коджиро подобрался к его уху, отняв ладонь и переложив её Сакураяшики на плечо. Освободившейся руке Каору ничего не оставалось, кроме как лечь на чужую талию. Честное слово, единственный выход.       Нанджо понизил тон так, будто вокруг — приглушённый свет, бордовые занавески и ненавязчивый джаз, а не распахнутое окно, плед под ногами и кухонная поп-рок баллада.       — Почему не зашёл через дверь? Обычно ведь не ломишься в окна.       Каору подхватил громкий шёпот:       — Хотел побыстрее. Съесть мороженое, обработать рану, увидеть тебя — две правды, одна ложь. Выбирай, что нравится.       — Выбираю, чтобы всё — правда. И следующий трек. — голос вернул обычную громкость, — Кара, после этой песни включи «Sunflower» Гарри Стайлза.       Кара ненадолго приглушила звук, чтобы выслушать команду, и отвечать тактично не стала.       — У, goddammit, да я тут dancing с englishman. С каких пор твой accent стал better?       — Да знаешь, sunflower — слово хорошее.       — Тогда забудь мою похвалу, — выражение лица Каору сменило издёвку на… признательность? — Но я приятно удивлён, что ты знаешь эту песню. И спасибо, что не выбрал ещё один мэшап. Звучат прикольно, но…       — Ага. — Коджиро состроил задумчивость, — Бывают такие песни, которые круто звучат только в ремиксах. А бывают такие, которые только без ремиксов. А ещё такие, которые хороши и вместе, и поодиночке. Ну, ты меня понял. Типа как вот — Гарри и Шон.       — М-м. Как Гарри и Шон.       Томной мелодии оставалась минута двадцать.       Их тела двигались всё ленивее и ленивее, сближались всё стремительней и неумолимей. Каору с контрастным вызовом взглянул из-под ресниц. Неужели сейчас — особенный момент?       — А мы с тобой, — руки Каору, давно покоившиеся на пояснице Нанджо, обернулись чуть плотнее, — как Гарри и Шон? Хороши и вместе, и поодиночке?       Коджиро сглотнул, но сделал вид, что совсем не волнуется. Каору наверняка и не заметил. Точно. Наверняка.       — Не думаю. Они плохо смотрятся вместе.       Какой же Нанджо тормоз.       — А мы тогда как?       — Хм… Как Сид и Нэнси? — Коджиро накрыл ладонями обратную сторону тонкой шеи. Седьмой позвонок лёг ровно под средний и безымянный.       — Буэ. — шея Каору всегда умела так много чувствовать? Или это потому что волосы убраны наверх?       — Баранина и мята?       — Буэ. Давай без твоих гастрономических извращений.       — Маркс и Энгельс?       — Ужас, бе. Сухие сантименты. Мы коммунизм не строили.       — Какой же ты чёрствый. О! Знаю. Тимон и Пумба.       Аккорды восходили величественно, обрывались претенциозно.       — А мне даже нравится. Ты ведь реально кабан.       — М-да. Стоило ли ждать дельной мысли от мангуста?       — Заткнись. — с провокацией.       — Заткнёшь? — с принятым вызовом.       — Поздравляю, ты разблокировал новый оттенок «буэ». И за это прорывное открытие награждаешься…       Песня, наконец, кончилась.       Их губы деликатно встретились — гораздо ласковей, чем тела.       Вжимаясь друг в друга, они испытывали жажду, перегоняемую ещё большей жаждой. Пока не вспомнили, что надо дышать.       — Сучёныш. — Каору и не знал, что мог звучать так довольно, — А если тебе президент будет вручать медаль, ты её также посреди торжественной речи отнимешь?       Новая песня зазвучала как начало чего-то важного.       — Вместо медали от президента, могу я получить ещё один поцелуй от тебя? — Коджиро одёрнул задранную на спине майку. Каору сам — бесстыжее создание, а ещё его зовёт наглецом.       — Не заслужил.       — Подумай хорошенько. Мне кажется, я знаю, как навести тебя на правильные мысли…       Пальцы Нанджо изворотливо пробежались по чужим рёбрам. Щекотка, серьёзно? Крайний, запрещённый, непозволительный приём.       Они точно целовались полсекунды назад? Будто и не произошло ничего, выходящего за рамки.       Но, скорее всего, так и есть. Ничего чрезвычайного не случилось. Они просто сделали то, к чему давно были готовы — это как на неделю растягивать пятиминутное дело.       — Ай, стой! Заслужил! Я передумал, давай сюда свой рот.       Песня о подсолнухах заполняла пространство, расцвечивая мысли пёстрыми картинами. Целоваться под неё — уютно и тепло.       Пока в замочной скважине не проворачивается ключ.       Кто-то пытался открыть входную дверь.       Их головы синхронно повернулись в сторону шума. Неизвестный шевелил ключом так, будто не мог вынуть его обратно.       — Кто это? — спросил Каору.       — Воры? Убийцы? Мошенники? — ответил без ответа Коджиро.       — Понятно.       И прежде, чем они успели что-нибудь предпринять, неизвестный заговорил знакомым для Нанджо голосом:       — Сейчас, милая… Ключ, кажется… Не тот…       «Милая» ответила схоже-бессвязно:       — Как же ты пьян! Хотя… И я…       Боже, серьёзно? И надо было им заявиться именно сейчас?       Коджиро, наконец, среагировал:       — Там отец. Сто процентов забыл, что я здесь живу. Опять. Ещё и с подружкой. — а затем молебный взгляд вкупе с нерешительным, — Каору… Можно мы…       — Свалим отсюда?       Естественно, Каору всё понимал.       Нанджо взволнованно и бесконечно преданно кивнул, тут же потянув их к окну.       — Полезай. Я передам Кару, а потом слезу сам.       Пока Каору спускали вниз, где-то на фоне невовлечённая в спешку мелодия продолжала играть. Изящный голос клялся: «I couldn't want you any more», и Каору мысленно подпевал: «Kiss in the kitchen like it's a dance floor», посмеиваясь про себя, как же Коджиро тонко подобрал песню. Или же дурак ткнул пальцем в небо и как обычно попал точно в цель.       Когда Кара оказалась в его руках, Каору намеренно не стал останавливать музыку.       Нанджо, готовый спрыгнуть следом, внезапно развернулся:       — Блять, мой скейт!       В то же время мужчина за дверью обрадовался:       — Нашёл… Нужный!       — Пулей, Коджиро! — теперь Каору не мог видеть, что происходило внутри квартиры. Ему оставалось только надеяться, что Коджиро хватит скорости не вляпаться в неловкую встречу.       Нанджо выбежал в прихожую, на автомате сгрёб доску с ветровкой, вернулся на кухню, прихватил пиджак Каору. Едва он запрыгнул на подоконник, как входная дверь распахнулась. Не дожидаясь, пока Сакураяшики заберёт из его рук вещи, Коджиро спрыгнул с околодвухметровой высоты, приземлившись на обе ноги, но тут же упав от перегрузки на колени.       Изнутри шумное дыхание взрослых затихло в коридоре. Видимо, не стали разуваться.       Каору взволнованно потряс его за плечо:       — Эй, ты в порядке? Хоть ты и горилла, но от окна почти два метра.       Слух Коджиро уловил строчку «I'm still tongue-tied». Эх, вот бы он знал английский чуточку лучше…       — Ага… Наверное. — всё ещё на коленях, он протянул Каору пиджак, — Натяни. Когда поедем, будет дуть.       Сакураяшики пиджак принял, но отстраняться не спешил. Только после того, как Коджиро неуклюже встал и надел ветровку, Каору вспомнил про одежду в своей руке.       Поднявшись с земли, Нанджо на пробу попрыгал, шлёпая домашними тапками.       — Нормально. Как огурчик.       — Тогда догоняй, огурчик в тапочках. — и разогнавшийся Каору мигом оставил его позади.       — А сам-то. Вообще в одних носках! — обувь Сакураяшики так и осталась где-то рядом с домашним пледом.       Финальные ноты растворились в свисте ветра. Но ночь для двух забытых детей, обгоняющих друг друга под присмотром розовых облаков, только началась.

***

      А вы когда-нибудь разгонялись по дороге в никуда, сбежав из дома после поцелуя с лучшим другом? Отменное чувство — уж Коджиро известно.       Их лица ласково щекотало закатное солнце. Немного перегнав выехавшего на пустую трассу Каору, Нанджо смешливо поинтересовался:       — Эй, ты ведь сказал, что всё, что случится на кухне, должно остаться на кухне. Тогда, если я тебя сейчас поцелую, это будет наш новый первый поцелуй?       Каору позволил Нанджо указывать им путь и цокнул:       — Ну ты, блин, и философ. Я сказал так, чтобы тебе было, чем оправдываться, если на утро пожалееешь. Но, видимо, зря волновался.       Коджиро такое допущение задело.       — Я не такой идиот, как ты думаешь. — он упрямо свёл брови, — И отвечаю за свои поступки.       — Ого. Тогда поведай, о мудрейший, куда мы катимся? И я это серьёзно. Куда ты нас завёл? — как только Нанджо стал вести, они совершили несколько извилистых поворотов, попав в придорожную чащу, — Тебе же эта местность известна лучше.       — Э-э… Без понятия? Мы так-то в лесу. Я здесь никогда не катался. Молчание оглушило их секунд на десять. Вокруг — только деревья, асфальтированная тропа и неизменное золото света, огибающее силуэты при каждом движении. Например, при звонком хлопке Каору себе по лбу.       — Блять?..       — Блять. Но не волнуйся! — Нанджо ободряюще похлопал по плечу, — За лесом начинается трасса М4, ведущая в центр. Там можно выйти на заправочные, круглосуточные и другие плюшки для проезжих, — Коджиро обогнул Каору и продолжил уговаривать в другое ухо, — Всё равно идти нам некуда. А с М4 можно добраться до города по прямой.       Сакураяшики иногда поражался изворотливости этого гремлина. Коджиро не то чтобы всегда знал, что делать в безвыходной ситуации — он скорее всегда мог придумать, чего наплести в случае косяка.       — Ну, ладно. Будем считать, ты выкрутился.       Нанджо победно обнаглел:       — А я и не закручивался, это ты меня во всём обвинил.       Каору побеждённо взмолился:       — Боже, дай мне минуту покоя.       В какой-то момент дорога перестала петлять, став прямой полосой. И чем дальше они продвигались, тем больше замечали полянок, оборудованных верандами и качелями под привалы. Некоторые виднелись сразу, а некоторые чуть скрывались за деревьями; на некоторых стояли одинокие лавочки, а на некоторых — летние домики. В целом складывалось впечатление, что дорогой пользуются для дальних маршрутов. Значит, в такие сумерки вряд ли проедет хоть одна машина — все путешественники уже нашли себе ночлег.       Из них двоих этими мыслями озадачивался лишь Сакураяшики. Коджиро же развлекал себя тем, что приставал к уматывающему от его рук Каору; и, несмотря на то, что играть в догонялки было весело (особенно, когда взбудораженный Каору глуповато смеялся. Каору! Глуповато!), так или иначе выдохлись оба.       Они сошлись на том, что стоит отдохнуть на ближайшей поляне. А если повезёт, то и немного поклянчить еды у проезжих. И, может, немного вздремнуть, если им перепадёт гамак.       Но даже запыхавшийся Коджиро не мог ехать молча:       — Я тут заметил, что у тебя есть склонность давать странные клички.       — Благодарю за усердный надзор, господин прокурор. Продолжайте свой общественно значимый труд. — Каору даже не стал поворачиваться, лишь вяло отдал честь.       — Вот! А я о чём. Ты постоянно обзываешься.       — А ты мне с каких пор воспитатель?       — Я к тому, — Коджиро придал тону угодливости, — Что было бы лучше, если бы ты называл меня как-то по-особому. Обзывайся на других, но я-то не абы кто. Как насчёт «Дорогой»? — сердечко, — «Милый»? — подмигивание, — «Любимый»? — воздушный поцелуй.       У Каору такие прозвища вызывали как минимум отвращение. Как максимум — ультра-похуй.       «Коджиро весь вечер пристаёт с этой темой, — подумал он, — Его и правда так прёт с того, что мы теперь пара?»       Сакураяшики пришлось прочистить горло, прежде чем бросить небрежное:       — Элосмозавр. — он решил, что прозвучало грубовато, поэтому тут же исправился, — Элосмозаврик?       Коджиро, в свою очередь, не сильно впечатлился.       — То есть… даже не Тирекс? — поник он.       — А что? Маленькая башка, — сердечко, — тучное тельце, — подмигивание, — и змеиная шея, с которой можно воткнуть нос в любое дело, — воздушный поцелуй, — По-моему, идеально тебе подходит.       — Ну ахуеть теперь. Тогда ты… — Нанджо прищурился; Каору ещё пожалеет, — Клубничный милкивей.       — Ха!       — …Потому что ты маленький, розовый и непопулярный.       Сакураяшики прикола не выкупил.       — Ну ахуеть теперь! Я ниже тебя только на 2 сантиметра. И розовый — не оскорбление, — Каору возмущённо вплеснул руками, — Подумаешь, непопулярный!       — Ну-ну, не обижайся. — Коржиро со своего остроумия светился, как лампочка, — Я вообще элосмозавр.       Внезапно его внимание переключилось:       — Смотри, там беседка!       И действительно, чуть вперёд от главной дороги ответвлялась тропинка, которая уводила к заслонённой деревьями крыше. По всей видимости, здешнее место отдыха располагалось на небольшой возвышенности.       Но когда они выехали на поляну, то обнаружили, что никакой беседки здесь нет. Точнее, есть, но рядом с ней возведён вполне себе жилой домик с крыльцом, огородом и простынями, развешанными на верёвках во внутреннем дворе.       Очевидно, они набрели на чью-то дачу.       — Как думаешь, там есть люди?       — Не уверен. Свет не горит, голосов не слышно, землю давно не пололи. Наверное, хозяева в городе.       — М-м. Наверное.       Коджиро знает, что Каору знает, о чём он сейчас думает. А ещё Коджиро знает, что Каору знает, что он знает.       Сакураяшики наигранно-негодующе затянул:       — Делать нечего. Придётся присмотреть за домом. Мы с вами, как порядочные люди, не можем пройти мимо. Верно, господин прокурор?       Нанджо только этого и ждал:       — Правильным словам — правильные поступки. Обожаю тебя, говорил? — он спешился и присел на ступеньки крыльца, — Я сейчас жуть как голоден! Обуйся, и пойдём поищем, чего там на огороде растёт.       Оставив скейты у бельевых верёвок и одолжив с порога шлёпки для Каору, они побрели к грядкам.       — Редис, репа, редька, горох, морковь, свёкла… — читал Коджиро с табличек, — И ничего из этого не растёт в начале мая. Да тут вообще пусто! Хотя, чисто технически, начало мая только через пару часов…       — Эй, иди сюда! — Каору тем временем обследовал садовую беседку, по которой они и нашли это место, — Тут сушёные сливы! И, вроде бы, изюм. И…       Следом раздался грохот. Коджиро, бросив чтение табличек, заторопился на звук, окончательно извозившись при этом в земле.       Когда он подоспел, Каору вполне спокойно сидел на лавке, перебирая сухофрукты.       — Ты чего тут шумел?       — Мышь, чтоб её. Все сливы рассыпались. Теперь только изюм и курага. — Сакураяшики кивнул в сторону тряпок на полу.       — Ты уверен, что это, — Коджиро с пренебрежением ткнул в полотно с сухим виноградом, — не крысиная отрава?       — Эм. Ну… — Каору про себя согласился, что изюм выглядел как нечто скорее ядовитое, чем съедобное.       В итоге, подобрав оброненные сливы и выложив из них учтивое «Простите, лучше нас не есть!», они отрыли в беседке запасы фиников и немного песочного печенья, после чего комфортно расположились на плоской крыше — огородная лестница как раз стояла рядом.       — Печенье не лимонное — уже круто.       — Ага. Только пить захочется. — единственные фразы, произнесённые за всё время, пока они следили за гаснущим небом. Просто пара незначительных минут, чтобы почувствовать, как быстро расползается мрак.       Негласный закон: после захода солнца случается то, что при свете дня никогда бы не случилось. Ночью люди чувствуют мир иначе, интуитивно и искренне. Поверить, что всё сказанное и сделанное исчезнет в рассветном тумане — легче лёгкого.       Коджиро и Каору знают, как многое может исчезнуть с рассветом. Так исчезали их гонки, их разговоры, их сны. Их слёзы.       Но этой ночью им не хотелось, чтобы что-то исчезло. Эта ночь особенная, они ведь оба это чувствуют?       Или это так лишь для Каору?       Или это так лишь для Коджиро?       Ну что за глупые мысли.       — Там у дома скважина, пойдём. Пить хочу.       Высокая трава пронзительно гудела, звёзды мерцали среди чернил, вентель колонки скрипел, пока подступающая вода бурлила где-то в шланге. А в остальном — тихо. Словно затишье перед бурей.       — Каору, я всё хотел сказать… Насчёт твоей семьи…       Но не успел Коджиро вставить и слова после, как раздался выстрел. Сразу следом из-за угла дома показался пожилой мужчина с охотничьим ружьём в руках. Одет он был в рыбацкие штаны и камуфляжный жилет.       — Попались, гады! Вы у меня за всё ответите! — маленькие злые глаза старика бегали туда-сюда, не останавливаясь ни на чём конкретном; при этом всем, на что могли смотреть подростки, было его оружие, — И семьдесят восьмой, и восемьдесят пятый припомню! Не дёргаться! Иначе…       Вода, наконец, поступила, и державший шланг Коджиро без промедления усилил напор, чтобы резко облить мужчину.       Каору схватил Нанджо за руку и спиной попятился назад, громко шепча:       — Валим. Быстрее!       От неожиданности старик завалился на спину. Пытаясь встать, он не переставал сыпать проклятиями, через слово «припоминая» им какие-то грехи. Сознание мужчины билось в лихорадке.       — Стой, сделаю глоточек… — Коджиро наклонился к воде, сопротивляясь движениям Каору. Кто знает, когда им ещё удастся попить?       — Какой глоточек?! Тут дед с ружьём! Я сказал валим!       Сакураяшики мысленно проклял и Коджиро, и деда, но первому всё же сделал поблажку. Мог ли Нанджо сейчас быть в состоянии шока? Или вести себя как недоумок в критический момент — естественное свойство его личности?       Мужчина, не дав им достаточно времени на препирательства, поднялся с земли и бросился в погоню.       — Ироды!       Коджиро всё-таки бросил шланг и, будто очнувшись, моментально набрал скорость, под руку с Каору устремившись в сторону верёвок с простынями, где они оставляли скейты. Одновременно он успевал жаловаться Вселенной:       — Откуда здесь этот мужик?! Никого же не было! Никого!       Теперь Каору был тем, кого тянули — поспевать за Коджиро под силу только атлетам.       Они уже добежали до своих вещей и на ходу вскочили на скейты, когда Каору обернулся на новый выстрел.       «Старик стреляет в небо», — пронеслось в голове, и в то же мгновение Сакураяшики влетел в белую простыню, сумбурно выплюнув:       — Да блять! Коджиро, засёкший сцену краем глаза, не нашёл в себе сил удержаться от хохота.       — Каору, боже мой…       Он вновь соединил их руки и, прежде чем Каору смог освободить хотя бы глаза, потянул дезориентированного его за собой.       — Второй побег за день, один хуже другого. А для кого-то третий…       Их фигуры петляли между деревьев по той же тропе, с какой пришли. Дорога назад пролегала по склону, съезжая с которого им удалось оторваться окончательно.       Ощутив нутром лёгкое падение из-за крутого спуска, лишённый зрения Каору подумал, что удирать на пару с Коджиро — классно. Даже если этот неконтролируемый болван заставляет их быть на волоске от провала.       С ним Каору познал свободу — недостижимую в одиночку роскошь. Так что какая, к чёрту, разница? Каору не волнуют риски. Как ни странно, в этом плане своевольный Коджиро всегда мыслил разумнее.       Опасность уже миновала, когда они выехали на прежнюю дорогу и, будто испустив дух, свалились на её обочине.       Каору упёрся руками в колени. Лишь глотнув кислорода, он смог расшевелить тело, чтобы выкрутился из проблемного куска ткани. Когда глаза снова увидели мир, первым же делом перед ними предстал Нанджо, навалившийся на придорожный столбик-указатель. Такие таблички были вбиты возле каждой зоны привала и отсчитывали метры.       Только сейчас Каору заметил, что эта, в отличие от предыдущих, гласила:

«Уважаемые проезжие! Данное место — не база отдыха. Здесь расположен дом бывшего военного (ныне — пенсионера), с диагностированным посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). Ради вашей же безопасности, воздержитесь от вторжения на частную территорию. Администрация благодарит за понимание.

До следующей базы отдыха — 400 метров.»

      Зачитав напечатанное вслух, Сакураяшики обречённо добавил:       — Мы оба слегка идиоты. Хотя ты — больше.       Нанджо рассмеялся уже привычно, хуже последней гиены, и прокомментировал, похлопав по дощечке:       — Зато какое приключение. — он переместился Каору под руку, — Кстати, тебе идёт.       Каору аккуратно накинул на себя белоснежные полотна, и теперь, словно закутанный в римскую тогу, больше походил на советника императора, чем на школьника.       Как бы отвечая на комплимент, он несильно поддал комментатору под зад. Пускай знает, что восхищение поощряется.       — Раз так нравится тряпка, могу поделиться.       Каору обогнул вбитую в низкой траве табличку и скинул свою «тогу» неподалёку, под белой сливой. Присев на корточки, он расправил ткань и распластался сверху, шумно опустошив грудь с обессиленным:       — Я капец как устал.       Коджиро бесшумно лёг рядом, повернувшись на бок и подперев рукой висок. В позе на спине Каору казался спящей в гробу Белоснежкой с отличием лишь в одну руку, откинутую к траве.       Ленивый выдох:       — Как много росы…       И, перетерпев фейерверки в животе, Коджиро осмелился столкнуть их губы.       Аномально податливый Каору впутал пальцы в зеленоватые волосы, отозвался всем телом, без раздумий принял чужую жадность. Целоваться лёжа, оказывается, успокаивает.       После трёх или пяти коротких поцелуев Нанджо отстранился, прильнув лбом к чужому плечу и глубоко втянув воздух.       — Пахнешь чем-то сладким. Мороженым дома капнул?       Каору почесал его загривок:       — Ну ты и псина.       — Эй, забыл? Я — другое дело.       — О нет, прости! Как я мог? Элосмозаврическая псина.       — Ужасно. И как ты это выговорил?       Так они пролежали ещё немного, восстанавливаясь.       Когда мимо пролетела птица, задев ветку, Коджиро выразительно задекларировал:

— Мир умер, птицы улетели.

Лес как уха, мы в нём — варёные форели.

«Где выход?» Комары гудели…

Пока вопрос мой на хую вертели!

      Уловив подозрительно ровную реакцию, Коджиро поинтересовался:       — Некрасивая рифма?       Каору всё так же каменно ответил:       — Знаешь, а ведь где-то сейчас произошло землетрясение из-за ворочающихся в гробах поэтов. Не надо так.       — Ну и ладно. Раз ты не ценитель, тогда вставай, — Нанджо нашёл ладонь Каору, чтобы проверить, кто из них замёрз больше, — Простынь просырела. Мне холодно лежать. — и, вопреки всему, ещё крепче притёрся к Каору с объятиями.       Задумчиво потрепав прилипшего Коджиро по голове, Сакураяшики выдохнул в пространоство между ними и звёздным небом:       — Элосмозаврик-лирик… Хорошо, что вы вымерли задолго до нашей эры.       Мириады огней над ними понимающе сверкали. Их свет стремится к земле уже столько тысячелетий; им-то наверняка известно, кого планете носить тяжелее: элосмозавров или Коджиро Нанджо.       Каору жалуется:       — У меня сейчас спина намокнет.       Коджиро не наплевать — он послушно поднимается и помогает подняться.       Когда они оба встали, Каору оставил одолженную обувь на краешке покрывала.       — Значит, с концами воруешь только у меня?       — Считай это особым отношением. Кара, свет.       Полосы фиолетового неона загорелись по периметру доски.       И хотя дорога прояснилась всего на пару метров вперёд, им хватило, чтобы бесстрашно разогнаться в неизвестность.

***

      Спустя какое-то время лес расступился и теперь тянулся лишь по одну сторону дороги. Другой край обтянул хлипкий забор, за которым пролегала скалистая пропасть, а дальше вниз — огни ночного города.       Следующий поцелуй остановил их как раз у проволочной ограды. Пока сзади — обрыв и мозаика искусственного света, спереди — тёплое сердце, бьющееся загнанно и перебойно.       Каково целоваться спиной к пустоте? Каору сказал бы, что жарко: Коджиро держал его талию так крепко, что их тела жались друг к другу безумно тесно.       Они сейчас далеко от дома — ужасно далеко, почти за городом. Как им вернуться к школе? А им вообще надо?       Как только вдали мелькают фонари заправки, Кара разряжается, и её свет гаснет. Чтобы не напороться на ямы или камни, приходится сбавить скорость и взяться за руки. А что? Безопасность — это очень романтично.       — У тебя есть деньги? — спрашивает Коджиро, легонько покачивая замок из их пальцев.       — В пиджаке где-то тысяча. А у тебя?       — Не-а. Но это, — он указал на одно из помещений, к которым они подъезжали; оно примыкало к магазину с горящей вывеской «24HOURS», — должна быть общественная кухня. Тысячи хватит, чтобы слепить клёцки. И на пару бутылок воды останется.       — Это хорошо.       Весь дорожный комплекс состоял из заправки, круглосуточного, общественной кухни, прачечной и некоей жилой пристройки. Первым же делом парни направились в магазин.       Касса работала через самообслуживание, поэтому, выбирая ингредиенты, они не столкнулись ни с единой живой душой. Поодаль, однако, была размещена забитая стоянка. Каору предположил, что в машинах, припаркованных там, спали люди.       Пока они вполголоса советовались, какие продукты закидывать в корзину, Каору впервые задумался о времени. Коджиро между тем решал, какого цвета взять тапочки, раз предыдущие Каору оставил; да и его собственные после всех приключений остаётся только выкинуть.       В магазинах, как правило, не бывает часов, но первая же микроволновка на входе в кухню сообщила: на дворе полночь.       Скейты пришлось оставить за порогом. На выбранные Нанджо тапки Каору разворчался, хотя и быстро со своей участью смирился. Да, «одноразовое уродское недоразумение», но выбора нет.       Коджиро принялся выгружать покупки, пока Каору зачитывался буклетом с рецептами.       — Я, кстати, думал, что времени не меньше двух.       — Ага. Но мы и так часа четыре катались, получается? На, твоя. — бутылка проскользила по столу прямиком к Каору.       Денег осталось больше, чем они думали, поэтому воду купили ароматизированную, в автомате. Для Каору — со вкусом малины, для Коджиро — со вкусом лимона.       — Поставь пока кастрюлю на плиту. — Нанджо скинул ветровку на крючок, оставшись в одной майке, и намылил руки, — Я сам всё сделаю, тут несложно. Ты скажи, когда вода закипит.       Он распоряжался так умело, что Каору полюбил эти клёцки наперёд.       — А… — Нанджо заметил три бумажных конвертика на дне пакета, — Откуда здесь столько кунжута?       — О, я много взял? — Каору тоже помыл руки и теперь ждал, пока кастрюля наполнится, — Я пробил их, пока ты отходил к автоматам. Просто эти пачки такие маленькие. Подумал, надо взять побольше.       Коджиро сражённо улыбнулся. Кажется, Каору перепутал клёцки и пустышки, которые Нанджо сварил с кунжутом пару недель назад из остатков кондитерского теста.       Тем временем Сакураяшики приказал:       — Сыпь всё. Чем больше — тем вкуснее.       Коджиро покорился. Так или иначе, кунжутом тесто не испортить.       — Будет исполнено.       Поставив кастрюлю на огонь, Сакураяшики со скуки заскользил взглядом по комнате. Вся утварь была цвета сурового металла, включая расположенный по центру длиннющий стол, шкафы и вытяжку. Стены и пол были выложены голубым кафелем. Стульев на всю кухню было два — значит, где-то ещё должна существовать столовая.       Взгляд Каору зацепился за сильную спину. То, как напряглись плечи Коджиро, когда он принялся растирать кунжут…       Весь греческий пантеон недобрал бы до этих плеч. Неапольские статуи ссыпались бы в прах, если бы только видели Коджиро таким сосредоточенным и привлекательным в своей сосредоточенности.       Но они не видели — это доступно только ему, что очень хорошо. Пусть так и будет. И самооценка ни одного Апполона не пострадает.       Каору чуть не проворонил воду.       — Эй, кипит.       Меньше чем через десять минут перед ними стояла широкая тарелка, полная еды.       И в этом моменте обнаружилась важная деталь: про палочки они, даже обойдя весь магазин, напрочь забыли.       Коджиро потёр затылок:       — Вилок тут, к сожалению, нет. Мы можем попробовать ложками или руками…       Без лишних слов Каору распускает свой пучок, вынимая шпильку. Деревянный дракон озлобленно хмурится — Сакураяшики игнорирует этот взгляд, раскалывая шпильку пополам. Его волосы вьются, обрамляя не выражающее лишнего лицо.       — Вот.       Каору протягивает клёцку с новообразованных палочек, и Коджиро, убрав от чужого лица завитой локон, кусает.       — Неплохо вышло.       Оставшийся кусочек Сакураяшики кладёт себе в рот.       — Вау… Это просто варёное тесто, но…       — Эй, парни. — раздаётся из прохода женский голос, — Кухня бесплатная только для тех, кто олатил стоянку. А вы, шпана, что здесь забыли? Чем своё время оплатите?       В дверном проёме стояла кутающаяся в кардиган женщина. Выглядела она на сорок, на голове — короткая стрижка, окрашенная в яркий бордовый, а в руках — связка ключей.       — Двадцать минут назад здесь никого не было, наверняка тогда вы и подошли. За эти двадцать минут с вас…       — Прошу прощения, — включил Коджиро джентльмена, — Но все наши пожитки были потрачены на эту еду. — он любезно сложил руки в мольбе, — Нам абсолютно нечего предложить, кроме клёцок. Попробуйте, вышло прекрасно!       Про них наверняка подумали «проблемные подростки» и были несказанно правы. Неописуемо правы — уточнил бы дед, которому они рассыпали сушёные сливы.       Каору скопировал молебный жест и моську. Сейчас им могла помочь только милость этой, очевидно, хозяйки. Не нажить дополнительных проблем в двенадцать ночи за чертой города было бы кстати.       — Пожалуйста-пожалуйста.       — Подхалим. Посмотри на своего друга, ему явно стыдно больше. — ну, Каору всегда производил впечатление понадёжнее, чем Коджиро, — Думаешь, твоя стряпня настолько хороша?       Нанджо услужливо покивал, и Каору мигом подвинул к женщине миску. Пальцами подцепив клёцку, хозяйка свела брови так, как мог бы сделать это судья, выносящий приговор по уголовной статье.       После дегустации её лицо прояснилось:       — Эй, да это и впрямь недурно! Серьёзно, твоих рук дело? — Нанджо утвердительно задрал нос, — Где научился так готовить, мальчик?       Коджиро выпустил смешок пополам с выдохом, и почти честно ответил:       — Дело в том, что я разгильдяй с кучей свободного времени.       — Ха! — хозяйка звякнула связкой, хлопнув в ладоши, — По похожей причине я завела дочь!       — Мам, ну это уже как-то…       В дверях появился ещё кое-кто — девочка их возраста, похожая на хозяйку лицом и цветом волос. Одета она была в застиранную футболку и пижамные штаны. На шее висели наушники, под боком лежал ноутбук. Собирательный образ уставшего подростка.       — Киёми! Ты-то чего не спишь?       — Много домашки. Но, вообще-то, я сама могу решать, когда мне спать, а когда — нет, мам. — девушка без интереса обвела парней взглядом. Обоим показалось, что они с ней уже встречались.       — Семнадцать — ещё не тот возраст, малышка.       — Чего у них тогда не выпытываешь про кроватку? — Киёми экономным жестом кивнула в сторону гостей, — Мы в соседних классах учимся, вообще-то.       — Чего? Эти гуляки из твоей школы?       Так вот оно что. Каору краем глаза покосился на Коджиро и заметил, что тот покосился в ответ. Значит, тоже вспомнил. Они встречали Киёми, когда та рисовала плакат в поддержку волейбольной команды — их классы заставляют быть группой поддержки на межшкольных. Если вспоминать выражение лица, с которым она тащила ватман… Можно сделать вывод, что с тех пор Киёми так и не выспалась.       Хозяйка раззадорилась:       — То есть, и вам примерно по столько же? — они кивнули, — Киёми, я же не впустила на кухню хулиганов? Какая у них репутация?       — Этот — Сакураяшики, третий в табеле успеваемости, — девушка ткнула пальцем, а затем им же сонно потёрла глаз, — А этот… Фамилии не помню, но первый на вылет.       — Смотри, меня знают! — Каору притянул Нанджо за ухо, — Кто там говорил, что я непопулярный?       На что Коджиро возмущённо заладил:       — Нанджо! Моя фамилия — Нанджо!       — Ну-ну, не подеритесь только, — хозяйка добродушно посмеялась.       — Что вы, госпожа, конечно же нет. Мы замечательно ладим. Эм, как там тебя? Ненджо? Нянжо? У нас с Нянжо хорошие отношения.       — Конечно, эм. Сарашики? Сасашики? Не припомню, чтоб мы с Сасашики когда-нибудь ругались.       — Нянжо.       — Сасашики.       — Нянжо.       — Сасашики.       Хозяйка по ходу спора веселилась всё сильнее и сильнее. Парни будто существовали в своём собственном детском саду, пытаясь передразниться, так что женщине пришлось вмешаться самой:       — Занятные вы ребята! И что, прям до утра так сможете?       Каору показательно фыркнул:       — Я проявлю благоразумие и прекращу первым. Потому что из нас двоих умнее я.       — О, да. Начать спор ума хватило тоже тебе.       — Вообще-то, если бы ты тогда не сравнил меня с клубничным…       Хозяйка, начиная понимать, на каких баранов наткнулась, громко хлопнула по столу и, обратив на себя внимание, как ни в чем не бывало заговорила:       — Спрашивать, как вы здесь оказались среди ночи, не буду — дело не моё, говоря прямо. Однако узнать я обязана: помощь вам не нужна? Проблемы в семье? Насилие над детьми?       — Нет-нет, переживать абсолютно не о чем. Ничего незаконного или чего-то, с чем мы бы не справились. — заверил Каору, хоть и немного поспешно.       — Видно, большего мне не выпытать. — вздохнула женщина, — Тогда ещё вопрос: где планируете ночевать? Без гроша в кармане далеко не уедете. — она прищурилась, — Выставить вас за порог? Позвонить родителям? А может, доложить полиции?       Хозяйка от души наслаждалась тем, как лица Каору и Коджиро стремительно бледнели с каждым новым предложением.       — Мы можем помочь с какой-нибудь работой!       — Или приготовить вам ужин!       — Расслабьтесь. — Киёми подошла к столу, чтобы закинуть в рот клёцку, — Мама даст вам комнату, после того, как повыделывается.       — Тц. Какая трата. — хозяйка обиженно закуталась в кардиган, — Ладно, за мной, мальчики. И еду свою забирайте, а то Киёми сейчас всё подчистит.       Девушка замерла на полпути к четвёртой клёцке.       — А я думала, это ты готовила…

***

      Так они покинули кухню, вчетвером направившись к жилому домику в сотне метрах от заправки. Он был отгорожен забором и рядом лиственниц, состоял из двух этажей и выглядел, как обычный частник. По всей видимости, весь дорожный комлекс принадлежал проживающей в нём семье.       Коджиро и Каору, взяв скейты под мышки, шли позади хозяйки, на ходу заканчивая трапезу.       Какая безумная, кошмарно длинная ночь. Но, по крайней мере, они поели.       Вдруг женщина, что-то вспомнив, заговорила:       — Сакураяшики — разве это не фамилия той самой ведуньи? Так ты, мальчик, её внук! И как я сразу не догадалась? Он же учится в той же школе, что и моя Киёми.       Каору застали врасплох. Он не ожидал, что эта фамилия доберётся до него даже здесь. Как долго это будет продолжаться? Как далеко ему следовало убежать?       — Ах, это…       Коджиро молчаливо поправил чужие волосы, отвлекая на себя внимание. Их взгляды встретились, и это стало мелочью, сохранившей Каору в реальности.       — Да, я её внук.       Киёми, плетущаяся позади всей процессии, тактично промолчала. Очевидно, этот разговор был парню неудобен. Но указывать на это — ещё неудобнее.       Девушка вздохнула. Временами болтливость матери касалась сердец окружающих в плохом смысле.       Когда они пересекли порог дома, Киёми направилась на кухню, а хозяйка повела гостей по лестнице наверх. В темноте не было видно интерьера, но босыми ногами они почувствовали пушистый лестничный ковёр.       Женщина с лёгкой руки продолжила:       — Не знала, что у госпожи Сакураяшики такой очаровательный внук. Она так мало про себя рассказывает!       Каору вскинул голову. Приятные слова…       — Вы двое — душки, хоть и вредители.       Коджиро, уловив изменения в Каору, ответил за них обоих:       — Спасибо. Наверное?       Кажется, на стенах коридора висели фактурные картины, но наверняка было не разглядеть.       Хозяйка провернула ключ и дверь в крайнюю комнату распахнулась.       — К нам часто приезжают родственники, так что здесь есть всё для жизни. И полотенца, и щётки, и чистое постельное, и халаты… Ванная слева. Короче говоря, располагайтесь. На досках своих не гоняйте, я с первого этажа всё услышу. И тарелку давайте сюда, раз всё съели. — она забрала из рук Коджиро пустую миску, — Проголодаетесь снова — маякните, буду в комнате с лилиями на дверях. Что-нибудь ещё?       Каору перешёл порог комнаты вслед за Нанджо и нащупал включатель.       — Спасибо большое. Вы и так многое для нас сделали.       Женщину благодарность позабавила. Она игриво подмигнула:       — Ничего, чего бы вы не заслужили, очаровашки! И кстати, — хозяйка указала на раненый лоб Каору, — аптечка в ванной, за зеркалом.       В свете комната выглядела теснее, чем в темноте. Или же просто смотрелась тесно из-за кучи декора, натыканного по периметру — тут и горшки с растениями, и ковры на потолке, и бесформенные росписи в рамках, и напольные вазы с пучками сухой пшеницы, а вместо кровати у окна — матрац с ворохом одеял, похожим на птичье гнездо. Шторы цвета тёмного золота оканчивались кисточками по краям. На двери, ведущей в ванную комнату, висел футуристичный календарь 2012 года с изборажением пляжа в цветовой гамме Windows.       Как они попали в ларёк-барахолку?       Пока Коджиро с энтузиазмом изучал обстановку, Каору остановил готовую уйти женщину.       — Извините, а… Лишней зарядки у вас не найдётся? — Сакураяшики припомнил разряженную Кару.       — Ох уж эта молодёжь, ни дня без телефонов… — хозяйка беззлобно поругала пальцем, — Ладно, устрою. А вы пока располагайтесь.       Точно, их телефоны. Кажется, они так и остались лежать в квартире…       Закрыв дверь, Каору приказал плечам расслабился. Теперь у них есть бесплатный ночлег — в каком-то смысле они везунчики.       Из ванной раздалось:       — Чур я первый мыться!       — Поздно! Я первый подумал про душ!       Каору грозно зашагал к ванной с твёрдым намерением вышвырнуть оттуда Коджиро. Но, как только приблизился, из-за двери выглянул по пояс раздетый Нанджо, чтобы искушающе заявить:       — Если тебе так не терпится, можем сделать это вместе. Душ, в смысле. — взгляд из-под ресниц, — Я буду только за.       Каору хлопнул дверью так сильно, что край календаря отклеился.       Сакураяшики ладонью прижал край обратно, игнорируя свои горящие уши. Этот… Этот… Им рано!       Из ванны послышался смех:       — А я понадеялся, что услышу «да»!       — Завались! И не забудь утопиться!       В одиночку Коджиро закончил с душем довольно быстро. Одетый в струящийся по телу халат, он вывалился из ванной вместе с клубами пара и передал:       — Фен в шкафчике под раковиной, — матрас под чужим весом отпружинил, — Второй пары, кстати, там нет. — Коджиро похлопал ногами в новых белых тапках, — Или ты в уличных собрался ходить по комнате?       Вау. И почему Каору так не везёт с чёртовыми тапкам весь день?       Присев на край матраса, он съязвил:       — Отличная новость! Если ты присвоил единственную пару, значит, буду передвигаться на тебе. Готов поработать собачкой?       Окружённый перинами Коджиро развернулся на бок, заняв позу «нарисуй меня как одну из своих француженок». В его исполнении она приняла вид «отправь меня в нокаут как одного из бойцов USF, если сможешь».       — Вау, ну и фантазии у тебя!       Каору выудил из ближайшей вазы колосок.       — Слюни подотри. — он пощекотал подбородок «француженки» пшеничным ростком, — Ты, как погляжу, моим фантазиям только рад.       Нанджо перекатился поближе к месту, где сидел Каору. Теперь Сакураяшики смотрел на него снизу вверх.       Колосок шустро отняли. Коджиро зажал стебёлек в уголке губ и промурлыкал:       — Как всегда видишь меня насквозь.       Каору встал и скрылся в ванной раньше, чем Коджиро успел ему подмигнуть.       И что это была за поза? Болван подрабатывал натурщиком? Кто вообще так расставляет колени в халате?       Придурок.

***

      Основательно смыв с себя пыль и высушив волосы, Сакураяшики испытал второе рождение. Теперь его кожа благоухала тем же хлопковым гелем, что и Коджиро.       Вещи — в стирке, они — в халатах, тревоги — на километры позади. Можно прилечь со спокойной душой.       В ту же секунду, как Каору распахнул дверь, размеренный ход его мыслей прервали, оторвав тело от земли.       — Такси подано. — грудь Нанджо и вовсе перестала прикрываться этой жалкой шёлковой тряпкой, зовущейся одеждой. У поднятого на руки Каору голова пошла кругом. Даже сквозь аромат хлопка шея Коджиро пахла Коджиро, — Куда желаете отправиться?       — Высадите меня прямо здесь, уважаемый. — вопреки себе, он прижался щекой к чужому тёплому плечу; Каору и правда устал, — Дальше не поеду.       — Так не пойдёт. Тапочки, в конце концов, есть только у меня. Соглашайся, такому красавчику сделаю скидку. И, может, не завезу случайно в глухой лес, где нас никто не услышит.       Коджиро неспешно, шаг за шагом двинулся к подушкам, давая им больше времени.       Его ценный груз спросил:       — И чем же таким громким мы будем там заниматься?       — Дай-ка подумать… С воплями драпать от диких волков?       Каору прикрыл глаза и ладонью почувствовал чужое сердце.       — Ты безнадёжный идиот, но это даже мило.       Коджиро покрылся мурашками, поймав ключицами чужой выдох.       — Ты конченый саркастик, но это даже горячо.       То, что в комнату кто-то вкрадчиво постучался, они осознали не сразу. Когда Киёми, не получив возражений, отворила дверь, стало слишком поздно что-то осознавать.       Пара усталых глаз встретилась с двумя парами удивлённых. Где-то за стенкой пропиликала стиральная машина.       — …Эм. Зарядка, кто просил. — не то чтобы Киёми горела желанием задерживаться в этом брачном люксе ещё хоть секунду, — На этом я вас оставлю. — она отложила зарядку на ближайшую тумбочку, — Если что, у меня нет популярной компании друзей, к которым я — гипотетически — побежала бы распускать слухи. Спокойной ночи.       Так же быстро, как в к ним вторглись, их оставили наедине.       Мышцы на лице Сакураяшики сложились в столь сложную эмоцию, что и сам Каору не смог бы её опознать.       Коджиро в лучших традициях кино пожал плечами.       Для ситуации не существовало подходящих слов. Их застали в компрометирующем виде? Ну, ладно. Зато дверь за собой прикрыли.       Каору по старой привычке похлопал Коджиро по плечу, намекая, что хочет спуститься на землю.       — Ложись, я подключу Кару и погашу свет.       Нанджо послушно отпустил с рук.       — Ты не слышал звук? Там наши вещи постирались. Ложись первый, я приду, как развешу.       Так они в тишине занялись каждый своим.       Каору осмотрел Кару и, не найдя повреждений, подключил к розетке. Кара благодарно мигнула закруглённым датчиком.       Когда Коджиро закончил с вещами, свет уже был потушен, а в одеялах спиной к нему лежал Сакураяшики. Наверное, стоило бы зашторить окна, но луна светила очень кстати. Силуэт у Каору был красивый.       «Интересно, как он отреагирует, когда…»       Нога зацепилась за край ковра, и Нанджо чуть не потерял равновесие.       Со стороны одеял донеслось бормотание:       — Не убейся.       — Ещё не спишь? — в интонации читалось облегчение, — Каору, я хотел поговорить с тобой кое о чём.       Коджиро намеренно оставил длинную пазузу, чтобы исследовать атмосферу. По его ощущениям пространство вокруг исказилось, и всё в радиусе полуметра покрылось зернистым шумом. Друг друга они видели словно сквозь мокрую линзу: и чётко, и размыто одновременно.       — Ты скрываешь неизлечимую болезнь или просто драматизируешь? Если первое, то…       — Заткнись, пожалуйста.       Коджиро лёг рядом и после короткой паузы продолжил:       — Помнишь тот день, когда я дал тебе ключи от квартиры? Не знаю почему, но сейчас я вспомнил, о чём тогда думал. — вокруг было с десяток одеял, но он накрылся тем, под которое лёг Сакураяшики, — «Если Каору однажды вернёт мне ключи, то, плевать на обстоятельства, я точно разревусь.»       Каору сплёл себе ночную косу, во мраке казавшуюся млечным путём. Коджиро уверен: галактика для Сакураяшики — ничтожно малая единица измерения.       «Это забавно, — подумал Каору, — В тот день я захотел забрать ключи от его квартиры навсегда.»       Непрошенные воспоминания вызвали тугое предчувствие. Оно заворочалось в горле, провоцируя неприятные догадки.       — Коджиро. — Сакураяшики внезапно стал серьёзен. Он лежал спиной к луне, но необъяснимым образом что-то блеснуло между его ресниц даже в отсутствие света, — Я сейчас разревусь, если ты собрался просить ключи обратно.       — Нет, я… Каору, если бы я сказал, что хочу стать ещё ближе… — его пальцы игрались с лежащей между ними косой, — Что хочу просыпаться по ночам от того, как ты пинаешься, или ругаться, потому что я оставляю кружки в спальне…       Начиная кое-что понимать, Каору прищурился.       — Я уже готов поругаться.       — Переживёшь. — отзеркалил Коджиро и как ни в чём не бывало продолжил, — Так вот, если бы я действительно так сказал…       Нанджо приподнялся на локте, и Сакураяшики увидел в его взгляде отражения комет, отнявших ужасно много жизей до нашей эры.       Кометы приветливо махнули хвостами, прежде чем насмерть врезаться в сердце.       — Каору, ты бы согласился жить вместе? Переехать ко мне насовсем.       — Коджиро.       Взволнованный Нанджо завалился обратно на подушки, бурча под нос:       — Тебе уже есть восемнадцать, так что твоя семья ничего не сможет сделать, но это просто предложение, и ты вправе…       — Нет, ты не понял. Коджиро. — Каору вложил в его имя что-то, из-за чего у Коджиро заныло под рёбрами, — Я хлопну дверью перед их лицами так сильно, что всю улицу сдует ветром. — положив ладонь на загорелую щёку, он привлёк бегающий взгляд Нанджо к себе, — И это обещание.       Коджиро пропустил свои пальцы между пальцами Каору, счастливо улыбнувшись.       — Ты даже не посомневался для приличия.       — До чего же я дожил, если выслушиваю о приличиях от тебя. — ладонь Каору мимолётно поднесли к губам, — Любопытный факт: ты мне важнее места жительства.       Нанджо прижал их руки к своей груди, где ликующе билось сердце.       — Потому что я элосмозаврик и со мной даже в пещере рай?       — М-м. Важнее всех остальных динозавров вместе с падающими на них кометами. Смейся, если хочешь, но я серьёзно.       — Не хочу смеяться. Хочу…       Каору заткнул его жестом, навалился сверху и близко-близко склонился.       За секунду до столкновения Коджиро прошептал в самые губы:       — Я сейчас счастлив…       И его снова прервали, уничтожив расстояние.       Если бы небесные тела могли наблюдать за людьми, то самые старые звёзды вспомнили бы время, когда Земля пылала под метеоритным дождём.       Самые молодые бы, в свою очередь, равнодушно хмыкнули: «Половина звёзд Галактики принадлежит к двойным системам. Что интересного в очередной такой же?»       Но у небесных тел нет глаз.       Когда Каору и Коджиро легли спать, над городом уже занимался рассвет.

***

      — Такое впечатление, что в ту ночь мы поцеловались раз сто.       Водопады горячих источников слегка шумели во внутреннем дворике, не мешая беседе постояльцев.       Завёрнутые в махровые халаты Черри и Джо развалились в плетёных креслах у открытых во внутренний двор створок. Хотя их комната была двухместной и делилась по центру античной расписной ширмой, они, следуя примеру Ланги и Рэки, переместили футоны на одну сторону, оставив вторую часть комнаты пустовать для гостей.       Всего выходов-входов было два, из которых один соединялся с коридором, а второй — с небольшим пейзажем, у которого они сейчас сидели. Между бамбуковых стеблей и миниатюрных водопадов пролегала дощатая тропинка, пройдясь по которой можно было отвести душу.       В их руках — стеклянные бокалы, наполненные вином, в мыслях — события десятилетней давности.       Откуда-то издалека послышался смех Мии. Наверное, вся малышня сейчас играет в приставку.       — Помню, как мы на следующий день таскались по торговому центру. И как только выжили без денег? Хорошо, что существуют добрые люди. — Джо с улыбкой покачал головой, — Но дед с пневматикой — особая тема. Надеюсь, он пребывает в добром здравии…       Их волосы были влажными после купания в источниках, а уши приятно теплели от выпитого вина.       Черри спросил в риторическое никуда:       — Боже, и где мы только не шлялись?       И утянутый в прошлое Коджиро продолжил:       — О, а потом мне позвонил отец. Впервые с тех пор, как я дал ему номер, между прочим. Спросил, почему не появляюсь дома второй день подряд. Я ответил, что не хочу мешать его личной жизни и пожелал счастья с подружкой. — Джо развёл руками, — После этого мы виделись лишь однажды.       Каору помнил эту историю. Когда Коджиро исполнилось восемнадцать, тем же летом отец пришёл, чтобы переписать квартиру на сына и навсегда забыть и о ней, и о нём, уйдя с чувством выполненного долга. С квартирой, конечно, хорошо вышло, но с тех пор Коджиро не получил от отца ни слова, ни копейки.       Черри, в свою очередь, тоже было, что вспомнить о семье.       — Зато мне влетело по полной. Я же тогда прямо с порога заявил, что съезжаю к чёртовой матери.       — Я не чёртова мать. — вклинился Джо.       — По-идиотски вышло… — Черри пропустил его мимо ушей, — Естественно меня тут же заперли в комнате.       Заслышав смешок, Каору взъелся:       — Чего ржёшь? Ты тоже хорош, на следующий же день додумался вломиться через окно. Повезло ещё, что смог сломать замок.       Коджиро на упрёк улыбнулся пошире чеширского кота. Как минимум половину ругательств Сакураяшики он воспринимал как знак, что Каору о нём постоянно думает, и это стало частью секрета их долгих отношений. Вторая часть секрета: как минимум половиру его сумасшедших выходок Каору воспринимал как знак, что Коджиро готов ради него на всё.       — Чувствую, из меня бы вышел хороший шпион. — размечтался Нанджо.       — Я сказал, что ты смог сломать замок. Не взломать. Да и ты, само собой, тут же наделал шуму.       — Но я успел спрятаться под кровать!       — Успел, — Каору закинул ногу на ногу, — но старуха подумала, что я пытался удрать через окно. У меня, вообще-то, был собственный план побега, а ты, как обычно, вмешался, и всё, как обычно, покатилось к чёрту.       — Да уж, ты меня по началу чуть не придушил. — Джо заволоченным взглядом засмотрелся на чужие глаза, — А потом мы всю ночь целовались и…       — Да-да. — Каору играть в гляделки не собирался. До этого состояния ему остался ещё бокал, — Молодец, что всё подробно помнишь.       — О, я помню всё очень подробно. Например, как громко ты…       Его речь прервал раскатистый шум. Створки со стороны коридора разъехались и кто-то очень шумно дышащий и очень недвусмысленно шуршащий одеждой ввалился в их комнату без стука.       — Ланга… Я чуть не споткнулся, подожди…       — Твоя кофта мешает, Рэки. Сними…       Перелётные журавли на ширме расправили свои акварельные крылья, скрыв силуэты подростков. Отменное чувство дежавю накрыло взрослых по другую сторону комнаты.       Но прежде, чем Каору смог прервать этот цирк, подав голос и ясно дав младшим знать, что они забрели не в ту дверь, пьяный и оттого хитрый Коджиро потянул его наружу, во внутренний двор, аккуратно закрыв за ними перегородки.       — Не думаю, что им сейчас нужен третий лишний. А ты так не считаешь?       Каору вообще не имел понятия, почему молча согласился на авантюру. Может, дело было в том, что он понимал чувства Ланги и Рэки, и если бы сам оказался в таком положении — а он бы точно не оказался, разве что по вине Нанджо — то стыда бы обобрался на всю оставшуюся жизнь.       А может, Коджиро просто человек, который не может без приключений, и это заразно.       — Это какая-то очень дешёвая комедия…       Каре повезло, что Черри оставил её прямо за порогом. Скейту Джо повезло меньше: после заселения Рэки выклянчил его себе, чтобы покрутить какие-то там колёсики и показать Ланге механизм распределения веса. Скейты для силовых трюков действительно отличались, поэтому Джо добродушно одолжил свой двум развлекающимся сейчас засранцам.       — М-да. Неловко им будет с утра.       Когда они отошли вглубь зарослей бамбука на приличное расстояние, Коджиро спросил:       — Как насчёт лёгкого ужина? Давай немного покатаемся по саду, а потом посидим в ресторанчике.       — У тебя есть деньги?       Каору даже усмехнулся — эта фраза напомнила ему о клёцках с кунжутом. Нанджо ответил:       — Нет, но постояльцам можно включать счёта в стоимость проживания. А когда устанем, ляжем спать в комнате мелких. — ладонь Джо легла на чужую поясницу и притянула поближе, — Ну что, прокатишь меня на Каре?       Они вышли на тропу, ведущую через ещё один сад — побольше, чем первый. Каору остановился, чтобы опустить Кару на землю и съехидничать:       — Только если она согласится.       Коджиро подыграл:       — Кара, — фиолетовые диоды включились, — ты же не против прокатить меня?       — Конечно, я прокачу вас, Джо. В системной иерархии «Кары 2.2» команды мастера равнозначны вашим командам.       — О? — Коджиро среагировал так, будто умная доска сказала, что работает на пришельцев, — Равнозначны?       — Кара! — Черри такой смущающей подставы не ожидал, — Я же обучил тебя социальному контексту. Делиться подобной информацией — неуместно!       — Мастер, в последнем обновлении вы расширили дата-сет, включив художественную литературу в программу самообучения. Теперь мне известен такой социальный контекст как «романтика». Мастер любит Коджиро Нанджо, значит, факт уместен.       Джо засмеялся до неприличия довольно. Разве не очаровательно, что даже искусственный интеллект заметил их нежные чувства?       — Кара, ты такая умная. — Коджиро утёр воображаемую слезу, — Посмотри-ка, ты его переспорила.       — Спасибо, Джо.       Спрятав в ладонях лицо, Черри потер лоб, побурчав:       — Вы оба… Ты невыносим.       Каору встал на скейт, и Коджиро тут же присоединился. Он щекотно сгрёб Черри со спины и фыркнул, зарывшись носом куда-то между шеей и плечом:       — Удивительно, как много вещей не меняется с возрастом, правда?       Начав разгоняться, Каору откликнулся:       — Говоришь как дед. Деменция ещё не накрыла?       — Ей до моей идеальной памяти не добраться. — Коджиро убрал волосы Каору набок, чтобы не лезли в лицо, — Я помню твой номер телефона наизусть.       — Вот это подвиг. Я, кажется, влюбился заново.       В тоне Черри отразилось леденящее кожу желание столкнуть Джо со скейта.       Поспешив сбить его скепсис, Коджиро добавил:       — А ещё я помню все отличия «Кары 2.1» от «Кары 2.2».       — …Ну и молодец.       На этот раз в тоне Черри специально ничего не отразилось, чтобы не дать Коджиро повода задрать хвост. А повод был: Каору однозначно влюбился по-новой.       Назло ему, Джо остался доволен:       — Тебя всё так же легко впечатлить.       Они продвигались, разрезая влажный воздух, по мягкому асфальту для прогулок. Вокруг — замысловатые садовые композиции и ни души. Фонари освещали путь, слегка растушёвывая звёздное небо.       Удивительно, как много раз Каору успел влюбиться в Коджиро за эти годы. Интересно, Лангу и Рэки тоже это ждёт?       Кажется, Сакураяшики и сам стареет.       Какое облегчение, что они с Коджиро превращаются в стариков одновременно. Каору надеется, что они станут самыми противными. Да что вообще может быть лучше, чем плеваться ядом на весь мир с любимым человеком, когда вам стукнет лет по сто?       Наверное, только кататься с ним бок о бок, зная, что времени у вас — вагон и маленькая тележка.       И даже если завтра землю опалит метеоритный дождь, это ничего между Каору и Коджиро не изменит.       А если и изменит, то, знаете. До завтра ещё так далеко! Захотят — убегут под ночь за черту города, и новый день их никогда не догонит.       Однажды же вышло.