Love the samurai | サムライを愛す

      Острова окрашивал рассвет. Такой чистый и дающий надежды. Где-то вдали бушуют моря и океаны, но здесь спокойно, легко. С самого утра люди в полях. Сотни, а то и тысячи крестьян трудятся для того, чтобы Япония жила и процветала, чтобы она цвела словно сакура, красивыми розовыми цветками, безупречными и с кисло-сладким освежающим ароматом, напоминающим японское сливовое вино.              От ветра тихонько подёргивались бумажные стены дома, где уже проснулись все его обитатели. Как всегда, семейство Ёсида проводило круглые сутки, находясь в полях, где все знали друг друга, лишь изредка отдыхая, проводя время в уютном доме. Сегодня Хану разрешили не идти в поля, куда, быстро поев, направилась вся семья даже маленькие девочки-близняшки, которым отроду было месяцев семь.              Хан был средним ребенком в семье и, хотя любил работать, но отдохнуть, тем более одному, было для него радостным событием. Он слышал, как на улице по грязи хлюпали копыта лошадей, тащащих обозы с чем-то. Но свежий воздух нес прекрасный аромат вишни, этих замечательных деревьев на горах. Но что-то не давало покоя не только молодому парню, но и даже животным, будто чувствующим надвигающуюся опасность и прячущимся по углам.              Средний Ёсида не имел образования, но очень хотел научиться писать иероглифы, выводя каждую закорючку. Все это он находил слишком интересным и волнующим его детское сознание              — Эй, ты дома? — выглянула голова знакомого человека, который проводил все свое свободное время, играя вместе с Ханом во все, что они только могли придумать.              — Доброе утро, Ёнбок, я думал, что ты ушел в поле, разве не должен был? — обрадовавшись появлению друга, спросил Хан.              — Должен был, но притворился больным. Смотри…- и друг стал демонстрировать свою блестящую актерскую игру, изображая звуки кашля. Это развеселило обоих парней, которые от хохота катались по полу, переворачивая стоящие небольшие столики на полу.              — Пошли смотреть на то, как по улицам пройдут эти… как их… А, точно! Буси! — предложил младший.              Буси было для Хана великим словом. Он сразу же представлял себе огромных воинов в разноцветной броне: от красного до фиолетового, — с мечами на перевес. Он мог лишь грезить о том, чтобы стать воином.              — А зачем они в Хакодате? — поинтересовался мечтатель.              — Как, ты не слышал? Северные провинции восстали против даймё и собираются напасть на Осаку. Да, она на другом острове, но ведь не составляет больших проблем переплыть и атаковать столицу, правда же? Отец рассказал это утром, когда собирался встречать самураев и буси. Мы с тобой тоже сможем стать самураями! Я точно знаю это! Главное просто показать себя и делов-то, ха! — пытался подбодрить сам себя Ёнбок, заметно погрустневший от слов о войне.              Разрозненная веками страна переживала новый кризис. Хан знал о воинах и о войнах только из легенд и историй, которыми делились соседи и его родители. Не отошедшее от детства сердце восемнадцатилетнего парня не понимало, зачем все это нужно. Для него было прекрасно наслаждаться бесконечной природой, голубыми заливами, манившими своей красотой, высокими горами, вершины которых были покрыты одеялами из белого-белого снега.              С улицы доносились крики и приказы подъезжавшей армии, таких слов не слышал еще ни один из друзей. Для них эти выкрики были словно чужой язык, не похожий на японский, он был какой-то жестокий и невежественный. Выглянув из дверного проема, парни увидели поистине прекрасную картину: сотни флагов развевались на ветру, десятки различных символов были на них, а несли знамена полностью облаченные в доспехи воины, чьи уверенные шаги давали понять, что они намерены защитить все, что потребуется, и всех, кому это будет необходимо. Свет от медных с позолотой кувагат сливался где-то над всей процессией в узоры, переливающиеся в воздухе красивыми отсветами и лучами. Белоснежные лошади, не смевшие позволить себе и своему хозяину испачкаться, медленно передвигали ноги, наступая в грязь и слякоть.              Ёнбок и Хан стояли, открыв рот, наблюдавши за всей этой мириадой восточных рыцарей, благородных и честных. Мимо проходившие солдаты не награждали даже взглядом так того желавших парней. Но в миг сердце Хана чуть не остановилось. Он увидел между всех этих брутальных тел под доспехами, среди бород на грозных лицах, того, кто привлек его внимание своей неземной, можно сказать, божественной красотой. На нем был не привычный для самурай о-ёрой, представлявший собой изящно вышитое черное кимоно с нагрудником и наплечниками, украшенными оранжевыми узорами. На гладком лице, освещавшемся солнцем со всех сторон и создающем образ ангела воплоти, были пленительные губы, но даже они не могли сравниться с красотой глаз молодого воина. Его взор устремлялся не на людей, а будто сквозь них, рассматривая не оболочку человека, а его суть.              Мимолетный взгляд на оставшегося дома Ёсида этим буси заставил Хана покраснеть и отвести свои глаза туда, где их точно не заметит самурай. Парень будто увидел улыбку на лице этого, казалось, грозного всадника черного коня. Рыцарь рысцой проехал мимо наблюдающих парней, устремясь в начало всей колонны. Ведомый неизвестно чем Хан рванулся наружу, куда за ним побрелся друг, который не ожидал того, что скромный и спокойный Ёсида сам выйдет на улицу, чтобы проследить за тем, как воины проходят по городу маршем.              Люди почетно кланялись, встречая проходящих солдат, ощущавших славу до того, как побывали на поле боя.              — Хватит плестись, нам до Осаки еще 566 миль! Поторопись! — командовал грузный мужчина, облаченный в красные ламинарные доспехи и с усами на маске. Судя по всему, этот человек был вождем этой армии.              — О, боже… это же Йоши Ватанабэ! — восторженно проговорил Хану Ёнбок. — Он — тот, кто защитит нас. Ты знаешь сколько он прошел? О про него пишут легенды! Говорят, он — великий самурай, а возможно и следующий даймё. Представляешь… — Хан не успел дослушать, что говорит ему друг. Его ноги подкосились, и он упал лицом в ту самую грязь, по которой маршировали воины.              Чуть раскрыв глаза, перед упавшем в обморок парнем на коленях стоял Ёнбок, приподнявший руками его голову, мать и отец, прибывавшие в шоке от внезапного происшествия с их сыном, и неизвестный самурай, который и повел за собой следом мечтателя. Когда Хан увидел буси, его зрачки расширились так, что практически не был виден белок, а сердце стало колотиться с неимоверной скоростью. Увидев, что сын очнулся, родители кинулись к нему.              — Хан, что с тобой? Все хорошо? Ничего не болит? — заботливо один за другим задавала вопросы мама в то время, как отец смотрел на сына сочувствующим взглядом.              — Д-да, все хорошо… — промямлил средний Ёсида, вставая на ноги.              Самурай подошел к только что вставшему из грязи парню и, хлопнув по плечу, сказал:              — Ты держись, Хан.              В этой короткой фразе никто ничего не нашел бы, если бы это сказал какой-нибудь простой человек, крестьянин. А это был воин, богато одетый воин, по которому можно было сказать, что он молод, но уже достаточно закален в боях, чтобы его уважать. Отец и мать поклонились буси почти что до пола, а Хан, промедлив, просто низко опустил голову.              Самурай, пройдя по узким дощечкам, положенным, чтобы он не испачкал свое кимоно, взобрался на коня. В этот момент Хан подбежал к нему.              — Го… господин! Прошу, возьмите меня и моего друга на войну! Мы хотим быть воинами и побывать в боях! — умоляюще крикнул Хан.              — Хм… почему-то все, кто никогда не был на войне и не видел ее, так хотят на ней побывать. Ты только вчера вылез из пеленок, а уже рвешься в бой. Но для чего? В бою нет славы, да и вообще, слава — это относительное понятие, Хан. Учти это. Ты больше нужен своей семье, которая волнуется за тебя. Вон… — сказал буси, указав на родителей парня, — ты им нужнее, чем на войне. А, если ты хочешь прославиться, то просто трудись больше. — подытожил самурай.              — Назовите хотя бы ваше имя.              — Минхо Тогукава. — крикнул куда-то в сторону отъезжающий всадник.              — Минхо… — загадочно повторил Хан вслед самураю.       

      ***

             Стояла глубокая ночь. Созвучно клокотали сверчи, объединяя свои звуки в какую-то древнюю мелодию, которая успокаивала все вокруг. В доме спали все кроме Хана, который смотрел в потолок, слушая, как поют где-то вдалеке птицы. В комнате пахло догорающими паленьями очага.              Хан услышал, как во дворе кто-то прошел, подойдя к двери в комнату. Силуэт казался загадочным и даже немного страшным. Парень вскочил, взяв какое-то палено, лежащее рядом с очагом, чтобы, если это понадобиться, защитить себя.              — Тук-тук-ту… — постучал Ёнбок, заглянув в открытую им дверь. — А… Хан, ты чего с паленом? Кого-то убивать собрался или тепла прибавить? — недоуменно поинтересовался друг.              — Черт, Ёнбок! Ты меня напугал, я думал грабители или того хуже — убийцы. — облегченно выдохнул средний Ёсида.              — Ха-ха-ха, убийцы! Да кто вы такие, чтобы вас убивать? — посмеялся Ёнбок Сано, чем вызвал улыбку на лице испугавшегося жителя дома.              — А ты чего ночью пришел?              — Как… Ты же вроде хотел пойти и быть отважным воином, который победит всех. Разве не так? — усмехнулся Сано.              — Но…              — Никаких «но»! Пошли давай, бери, что тебе необходимо, и бегом в лагерь Тогукавы.              — В лагерь Минхо? — стеснительно спросил Хан.              — Ну для кого Минхо, а для кого Тогукава. Меня он по плечу не подбадривал! — с завистью, отведя взгляд, проговорил Ёнбок. — Ну пошли же! — нетерпеливо поторопил ночной гость.              Взяв все самое необходимое, а именно — себя, Хан вышел к ждущему его другу.              — Пошли. — показал свою готовность мечтательный парень, грезивший о славе.              — Какая холодная ночь. — стиснув зубы прошептал Хан. — Мы точно дойдем до лагеря, а не околеем по пути? — с долей сарказма продолжил он.              — Да все хорошо будет, лагерь тут, недалеко. Дойдем!              Приближаясь к палаткам, парни заметили столбы дыма, поднимающиеся высоко вверх до самого купола неба, ярко освещаемые полной луной. Даже за несколько километров были слышны громкие разговоры солдат, бурно обсуждавших что-то.              Когда Ёнбок и Хан подошли достаточно близко к лагерю, в землю прямо около их ног со свистом прилетела стрела.              — Стой! Кто идет?! — грозно послышался откуда-то голос.              — А… мы к господину Тогукаве, прислуживать ему! — трясясь от страха, ответил Ёнбок.              — Дети? Ну проходите!              Пройдя не такого уж и громоздкого лучника, парни прошли дальше, вглубь лагеря. Один из самураев шел рядом с ними, показывая дорогу к Минхо.              — Подождите здесь. — приказал друзьям подошедший к дверям-шторам воин, который зашел внутрь. — Проходите. — выйдя через минуту произнес он.              Хан и Ёнбок, зашедшие в большую палатку красного цвета, низко поклонились рыцарю.       — Тогукава-сама… — внезапно похрабрел Хан. — позвольте нам прислуживать вам и вашим верным самураям, ради помощи всей Японии.              — Как ты говоришь. Кто научил говорить тебя так вежливо и почтительно? Ты же, как я помню, сын крестьянина? — удивленный официозом обращения спросил Минхо.              — Я — самоучка. Часто бывал в больших домах, где так общались. Там и научился, Тогукава-сама.              — Что ж, вы, наверное, замерзли. Сегодня очень холодная ночь весны, — полнолуние. — все сели вокруг очага, расположенного посередине палатки. — Раз вы решили прислуживать мне и моей армии, — продолжил самурай, — вам нужно знать, что все мы здесь живем по единому закону — Бусидо. Любой проступок может означать для любого — сеппуку. Так что, служите верно. А теперь, всем спать! Завтра на рассвете выступаем в Осаку. Вы понесете мои вещи. — завершил разговор Минхо.       

      ***

             Под бой барабанов все разом проснулись. Не привыкший так рано вставать Ёнбок пытался нежиться на футоне, но Хан тормошил его, чтобы с самого первого дня в армии не разочаровывать господина.              — Вставай же! — уже почти криком будил друга Хан.              Сано недовольно потянувшись встал и пошел за Ёсидой.              — Где вас носит? — резко спросил проезжающий мимо палатки, где спали парни, Минхо. — Вот вам мои вещи, берите и идемте.              До Осаки было около 900 километров пути. Нужно было преодолеть залив. Корабли, выстроившиеся в некое подобие шеренги, запускали солдат один за другим. Целым строем суда двинулись на другой берег островов.              Здесь было неимоверно красиво. Под звуки волн, бьющихся о корму кораблей, под крики чаек и полеты пеликанов Ёнбок и Хан наслаждались их первым выходом в море, такое обворожительное и захватывающее.              Невольно Ёсида заглядывал на Минхо, плывущего на том же судне. Тот до сих пор был безупречно одет в черное кимоно, его лицо до сих пор светило какой-то необыкновенной яркостью. — Если это не любовь с первого взгляда, тогда, что это? — мучил себя вопросами парень, понимающий — они из разных сословий, им не быть вместе.       

      ***

             — Штурм Осаки — это крайне тяжелое испытание для каждого из нас… — следил за идеальными губами Тогукава-самы Хан. — но ради Японии мы должны пойти на этот риск!              Ночь перед штурмом были слишком спокойной. Хану вновь не спалось, его мучали бесконечные бессонницы, а когда ему удавалось поспать хотя бы час, ужасающие кошмары приходили к нему, будоража душу. В эту ночь внутри Ёсиды было слишком плохо, казалось его вот-вот стошнит внутренними органами на собственный футон.              Он вышел на улицу, где было тихо и умиротворённо. Дойдя до сакуры, Хан сел под нее, надеясь хотя бы здесь заснуть, ощущая запах свежего ветра, разносящего аромат вишни. Просидев в темноте пару минут, его глаза стали внезапно тяжелыми и начали смыкаться, предвещая долгожданный сон.              — Что не спится? — послышался неподалеку нежный знакомый голос.              — Тогукава-сама. — резко подскочив, вежливо поклонился Хан.              — Не стоит. Мы уже почти друзья. Тем более мы с тобой одного возраста. Не называй меня хотя бы при личном разговоре «самой», это старит меня. — улыбнувшись остановил Хана Минхо. Самурай сел рядом, рассматривая слабый силуэт Фудзиямы. — Правда красиво? Природа нашей страны необычайно красива. Знаешь, я с самого детства на войнах и в походах. Мой отец приучил меня сражаться с пеленок. Моя катана всегда при мне. А завтра, возможно, самый главный день в моей жизни…              Я никогда не любил… Никогда не любили меня. Знаешь, как это? — сердце Хана мгновенно облилось кровью, пульсирующей все сильнее с каждым словом буси. — Но я смог заставить свое сердце полюбить. Полюбить чисто и, возможно, самонадеянно… — Хан окончательно потерял самообладание, из его глаз полились слезы, которые блестели при свете луны. — Почему ты плачешь, Хан?              — Да нет, н-ничего… — отвернувшись, чтобы вытереть слезы, произнес Ёсида. — П-просто я …              — Я знаю, вернее, я подозревал. Замечая, как ты смотришь в мою сторону…я… я привык к тебе, Хан.              К мило беседовавшей паре подбежал гонец.              — Господин Тогукава, они… они сожгли Хакодате… дотла… никого не оставив в живых. — сквозь слезы произнес воин.              Глаза Минхо налились кровью так же, как и его сердце, которое было только что затоплено в ней. Его зубы стали скрипеть, потираясь друг о друга. Ладонь сжалась в кулак.              — Бейте выступление! — скомандовал побежавший к коню Минхо. — Выступаем прямо сейчас!              Барабаны грозно отбивали марш, а самураи полные негодования и ненависти надевали доспехи и брали оружие. Мириада вышла из лагеря в путь, к Осаке.       

      ***

             Город горел синим пламенем обид и справедливости. В боях сходились некогда друзья и товарищи, присоединившиеся к разным сторонам. Кровь проливалась на мирную землю, на землю одного народа. В пылу сражений Минхо, скача на своем верном коне, отрубал единственными замахами головы сразу нескольким противникам, заживо падающим на залитую землю.              Ночь сменилась утром. Дождь медленно скрывал вылитые реки крови, но бой продолжался, ибо так велит Бусидо. Ёнбок и Хан, стоя плечом к плечу, отбивались от наступавших врагов, сражаясь отважно и храбро, с остервенением для того, чтобы отомстить за свои семьи.              Уже не было целых знамен, развевающихся на ветру, все лежало среди гор трупов, пополняющихся с каждым часом. Минхо подбежал к парням для того, чтобы помочь им.              — Держитесь! Немного осталось… — стрела прервала вдохновляющую речь самурая, упавшего в грязь.              — Ёбусиге мертв! Война окончена! — послышался крик со стены Осаки.              Хан, спотыкаясь, подбежал к лежащему буси со стрелой в правой стороне груди.              — Минхо! Все будет в порядке! Мы же выиграли! Ты выкарабкаешься, я прослежу! — больше пытался успокоить себя Хан, видя глаза Тогукавы, наполняющиеся слезами.              — Да… это был поистине великий бой, Хан. Вы… кх-а… с Ёнбоком проявили небывалую ярость в борьбе с врагами. Молодцы… — тонкая струя крови стекала с края губы Минхо. — П…кх-а…прости, Хан, но это конец…              — Нет! Это только начало, Тогукава-сама. Только начало!              — В каком-то смысле только начало, да. — Минхо привстал, облокотясь на землю, чтобы лучше видеть лицо Хана, рыдающего от безысходности. — Мы еще встретимся, милый. — Минхо потянулся, чтобы поцеловать Ёсиду, который, не мешкая, приблизил свои губы к его.              Прощальный поцелуй оставил привкус железа и дождевой воды. Но память навсегда сохранит образ самурая, одетого в черное кимоно с доспехом в оранжевом узоре. Хан всегда будет помнить и будет ждать момента, когда вновь встретит Минхо, светлого, непорочного и героически погибшего ради блага всего народа Японии.