***
Расслабленно шумная толпа не замечает столь стремительной замены главных действующих лиц на сцене — в центре зала. Мощная крепкая фигура возвышается и теснит растерянного Егора в сторону. Эмилия инстинктивно дёргает плечами и крепче сжимает в тонких пальцах прохладное стекло бокала. Внутри что-то внезапно обрывается и мешает дышать. Густое беспокойство вяжет между рёбрами. Ничего хорошего ждать не стоит. Очевидно. Может и не каждому в этом зале, но Ей, среди немногих, точно. Въедливый и беспокойный взгляд скользит по знакомому силуэту. Миле откровенно не нравится всё, что Она видит. — Ты невнимательный… — Насмешливо холодно. — Я Семён… Брюнетка шире распахивает и без того огромные глаза. Именно этого совершенно простого подтверждения, кажется, и не хватает, чтобы уверовать в происходящее. Семён — в костюме Бриони и белой рубашке. Семён. Уставший, бледный и замученный. Несколько секунд утекают нарастающим возмущением непонимающей толпы. Женщина глотает внезапно душный воздух с терпкостью выдержанного бордо. Так проще. На огромном экране мелькают незнакомые лица, а от упоминания единственно узнаваемого «Егора Свиридова» кровь бьёт в виски пулеметной очередью. Кусая губы Эмилия судорожно поднимает глаза на сцену. — Кушать подано, Господа журналисты… — Обманчиво легко чеканит хриплый голос. Затворы камер будто срываются с цепи, а учуявшие запах жареного мяса акулы пера окружают искренне возмущённого губернатора со всех сторон. Мила часто моргает в попытке сорвать с глаз вязкую пелену, неотрывно следя за тем как привлекательная женщина в красном покидает поле боя в сопровождении двух с виду довольных собой мужчин. Последнее, что Эмилия слышит весьма отчетливо: противный визг дочки губернатора, чья розовая сказка очевидно подошла к концу много раньше загаданного. Брюнетка слегка ежится от прохлады холла и в нетерпении оглядывается по сторонам. И куда, спрашивается, провалился этот Клоун? Не может же он так стремительно пропасть прочь, наделав столько шума. Точно ведь ходит где-то поблизости, Она даже, кажется, запах его слышит в толпе. Уцепившись за силуэт в красном, Мила с облегчением выдыхает и шагает слегка в сторону. В небольшом глухом пространстве — за зеркальной колонной женщина стоит, прижавшись острыми лопатками к идеально ровной поверхности. — Девушка, Вам нехорошо? — Обеспокоенно выдыхает Мила, шагая ближе. Совершенно очевидно. Она молча сглатывает вязкий ком, медленно — сквозь зубы выдыхает воздух и балансирует мгновенье до падения. — Мерзко просто. — Смеется совершенно честно и горько. — Противно… — Выпейте воды. — Протягивает небольшую бутылку в стекле. Эмилия намеренно пропускает мимо ушей всю эту почти исповедь, просто потому что болезненный вид незнакомки занимает куда больше. — На воздух бы. — Заключает безадресно и вновь крутит головой в надежде выцепить в толпе хоть Семена, хоть Михаила. — Спасибо. — Хриплым отзвуком и вымученной улыбкой. — Лена! — Шумно взволнованный голос заставляет обеих женщин почти вздрогнуть. Михаил расторопно оказывается рядом, накинув на хрупкие плечи тёплое пальто. В первые несколько секунд Агапов старую знакомую даже не замечает. Чересчур поглощенный своей спутницей. Эмилия инстинктивно отступает на несколько шагов в сторону, и не скрывая любопытства, следит за ними двумя как на экране. Мишка какой-то перевернутый и… Испуганный… Будто и правда боится, что своенравная «Лена» прямо сейчас пошлёт его куда подальше и цокает шпильками восвояси. — А Ты чего тут? — Изумленно шипит глухой голос за спиной. — Мимо проходила… — Мила оборачивается. Порывисто выдыхает и слегка приподнимает уголок губ. — А у вас здесь спектакль целый, очевидно… — Не для Твоих глаз этот спектакль… — Гудит Семён и теснит женщину к двери. Прямо так. Забыв о верхней одежде. Непомерное чувство чего-то липкого обжигает за рёбрами. Незачем бывшей жене видеть, до чего Он дошёл. И как себя ни уговаривай. Всё равно стыдно. — Ты, поухаживаешь, может? — Женщина фыркает на своё отражение в зеркале и вопросительно хмурит брови на бывшего мужа. — Или прикажешь голой по морозу за Тобой бежать? Глубоко вздохнув, Беркевич без всякой осторожности цепляет острый локоть и ныряет вместе с брюнеткой в очумевшую толпу. Эта внезапная встреча Семёна ужасно тяготит. Ему бы в такой передряге с новыми обстоятельствами разобраться, а тут Милка врывается и бередит глубокие трещины своим взглядом. Но не оставлять же Её здесь одну, среди журналистов, губернаторских ставленников и товарищей из органов. — Кто эта «Лена»? — Громко шепчет брюнетка бывшему мужу в спину, когда они медленно ползут обратно сквозь нескончаемый людской поток. Абсолютно не соблюдая положенную дистанцию. — Мишкина Любовь. — Совершенно невозмутимо сообщает Беркевич. — Теперь, надеюсь, Шеф, вы всем довольны? — Весьма враждебно шипит Лена, сквозь давящие спазмы в горле. — Я могу наконец получить причитающееся? — Несомненно. — Давит Агапов, сверля леди в красном горящим взглядом. — Кстати, познакомься… — Михаил наконец замечает старую подругу совсем рядом. — Мила… — Мы и без Тебя справились. Не утруждайся… — Эмилия беззлобно махает рукой в сторону насупившегося Агапова и участливо улыбается Елене. — На воздух? Миронова кивает и шагает к выходу, не обратив никакого внимания на оставленных позади мужчин. Брюнетка идёт следом, слегка усмехаясь чему-то своему.***
Вспомнив о папке, в спешке, оставленной в домашнем кабинете, Михаил предлагает поехать к нему. Семён косится взглядом сначала на бледную и смертельно уставшую Ленку, потом — на Милку. Отказывается. Расторопно ухватив бывшую жену под руку, Беркевич направляется к парковке. — Свадьба скоро… — Весело замечает женщина, не сводя глаз с отдаляющихся силуэтов Елены и Михаила. — Зачем ей каблуки-то сейчас такие? Куда Мишка смотрит, вообще? Лене бы теперь лежать неподвижно с поднятыми вверх ногами, а не бегать на шпильках по балам. Семён фыркает и пропускает Милкины совершенно искренние возмущения мимо ушей. Нет ему сейчас никакого дела ни до друга детства, ни до внезапно свалившегося на Него счастья в сущности ни то шпионки, ни то — фармацевта. Гораздо острее задевает теперь такая близкая и совершенно настоящая бывшая жена. Спокойно, без единого слова возражения Она садится справа на переднее сидение и внимательно следит за тем, как сжимаются цепкие пальцы на кожаном руле. — Его никто на аркане не тащил взятку давать… — Ни с того ни с сего, будто в оправдание брякает Беркевич, косясь на притихшую брюнетку. — Сам виноват: думать головой надо было. — Надо. — Смиренно кивает женщина, пряча обеспокоенный взгляд. Мила знает Его до каждой привычки. До каждого пунктика в голове с полками огромных тараканов. Понимает: если Семён захочет, то непременно всё расскажет сам. А если не захочет, то и клешнями не вытянешь. — Придумал тоже… — Машина неосторожно тормозит возле светофора. — Отпочковаться Он от нас решил. Единоличник чёртов. Надо ж было ему нас по миру пустить! Вот и поделом Ему теперь: пусть посидит. Мозгов наберется, может… — Может и наберётся… Машина нехотя ползёт по ноябрьской слякоти, оставляя позади Лубянский проезд. На Земляной Вал Семён сворачивает инстинктивно. Фары гаснут, а двигатель затихает. Беркевич дёргает ремень безопасности и морщится. За рёбрами что-то беспокойно тянет, так что оставаться в одиночестве не хочется. Оставлять Милу, впрочем, не хочется ещё больше. — Пойдём кофе пить. — Внезапно безапелляционно бросает Эмилия и, не дожидаясь ответа, сама покидает тёплый салон автомобиля. Перечить и возражать — нет сил, и мужчина плетется по ярким фонарным отсветам, слушает эхо собственных шагов и терпеливо ждёт поворота ключа в замочной скважине.***
Он жил здесь — когда-то очень давно. Когда отец служил от майора до генерала в известном ведомстве. Когда мама преподавала в Московской консерватории и часами играла на фортепиано в просторной гостиной. Отсюда единственный сын ушёл, казалось навсегда, в восемнадцати лет. Сначала — на два года в армию, потом — в Московскую Юридическую академию. А потом и вовсе оставил родительскую квартиру бывшей жене и подрастающей дочке. Сюда Он привёл Милу. Познакомиться. Дочь бывшего торгпреда в Германии и кандидата филологических наук смертельно боялась этой встречи. Молоденькая и красивая девушка тряслась осиновым листом, но держалась стойко. Когда Семён внезапно заявил о скорой женитьбе Мила округлила и без того огромные глаза. Постаралась незаметно отстранить тёплые объятия, совершенно неприличные, как Ей казалось, в кругу семьи. Не вышло. — Хорошая девочка… — Постановила Ольга Николаевна, наблюдая в окно, как Семён и Мила вышли «провожаться» на улицу. — Хорошая. — Совершенно искренне отозвался Андрей Миронович, усевшись в кресло с газетой. — И зачем Ей нужна эта маета? Усохнет ведь с Ним… — Поживём — увидим…***
Просторная кухня, залитая кругами тепло-жёлтого света, кажется, пожалуй самым спокойным местом на планете. Оба молчат. Семён привычно сидит за столом и украдкой ловит её неторопливые размеренные движения. Слышит, как чайная ложка постукивает о края турки, и ощущает аромат кофе и шоколада на кончике языка. Мила наконец разливает кофе и садится напротив. Близко. Почти нос к носу. Так, что можно разглядеть едва заметную родинку на щеке. Так, что каждый морской чёрт в его глазах — знакомый и родной. Дамбу прорывает. Неожиданно резко слова льются нескончаемым потоком. Потому что сил: держать всё в себе нет уже никаких. Семён рассказывает и описывает всё в, кажется, мельчайших подробностях. Эмилия не перебивает. Терпеливо и вдумчиво слушает, чувствует бывшего мужа до единой интонации. — Вроде и сделал всё правильно, а всё равно сволочью себя ощущаю… — Глухо выдыхает сквозь звенящую тишину и крепче сжимает пальцы вокруг фарфоровой чашки. Кофе уже давно остыл. — Сколько Ему могут дать? — Хрипит Мила напряженным голосом. — Чёрт его знает. — Пылит Семён, чувствуя как от волнения взмокла шея. — От адвоката зависит. От обстоятельств. Там же еще и губернаторские Орлы по самые уши… — Замолкает. Думать о последствиях малодушно не хочется. — Глупо всё как-то… И жалко.Себя. Его. Их.
— У Гоши всегда были приличные адвокаты. — Весьма обнадеживающе замечает женщина. Так, что Беркевичу неожиданно хочется верить Ей — актрисе, бесконечно далекой от мира Фемиды. Не Себе — бывшему сотруднику органов. Взгляд сам собой падает на стол, где помимо двух уже пустых кружек стоит тарелка французского сыра с плесенью, мёд в небольшой креманке и нарезанная дольками груша.***
Комната в коммуналке недалеко от Тверской-Ямской — первое пристанище молодой семьи. Жить с родителями было неудобно. Хотелось свободы, пусть даже бедной и нестабильной. Семён учился на последних курсах Юридической академии, а Мила едва стала студенткой Щепкинского Театрального. Жили скромно, но на всё хватало. Разве что с соседками — суровыми женщинами за шестьдесят приходилось держать оборону. Милку — молодую и характерную Они частенько донимали едкими комментариями. Среди ночи на просторной кухне Они молодые и влюблённые пили портвейн, заедали свежим пшеничным хлебом и докторской колбасой. Болтали, тихо смеялись и безудержно целовались, воровать косясь на дверь. — Дай Ты мне поесть… Умотал, что сил никаких нет. — Почти подавившись кусочком хлеба, возмутилась девушка. — Сёма! Вот же неуемный! Он не слушал. Прижимал критически близко, гладил ладонями стройные ножки, утыкался носом в соблазнительный изгиб шеи. — Соскучился…***
— Останешься? — Тихо роняет Мила, по привычке прислонившись совсем близко. — Юля звонила — всё в порядке: уже спать собиралась. Завтра на выписку. — Да, Я Симу попросил Её проведать… — Тёплая ладонь привычно скользит от запястья к плечу. — Вроде: более-менее все обошлось… Сотрясение мозга не подтвердилось. Сильные ушибы и глубокие царапины скоро заживут. Остаётся лишь надеяться, что эмоциональный фон восстановится также быстро. — Не доглядели Мы за Юлькой. — Горестно заключает женщина, уткнувшись носом в крепкое плечо в последней попытке: сдержать подступающие слёзы. — Нам же всё некогда было. — Тихо соглашаться мужчина, прижимая брюнетку крепче. — Мы ж Всё разводились… Их дочка закончила первый класс. А через две недели «после» закончился и их брак. Чересчур тихо и скупо для такой любви, что была у этих двоих. Любовь осталась где-то там: под грудами бытовых проблем, финансовых трудностей, взаимных претензий и ошибок.***
За приоткрытой дверью шумит вода. Прислонившись ухом к прохладной поверхности стены, почти обнаженная женщина выжидающе считает. До восьми. Дальше — на ум ничего не идёт. Туже затянув пояс халата, Эмилия шагает вперёд. Жарко. Пар клубится под потолком, туман перед глазами лёгкой проволокой. Губы тянутся в едва заметной улыбке. Соскучилась. Совершенно по-хозяйски соскучилась… — Чего стоишь? — Семён даже не оборачивается, не старается перекричать шум воды. Но Мила его слышит. — Ничего нового ты на мне не увидишь. Все его многочисленные шрамы — серьёзные и не очень Мила действительно знает наизусть. Первый раз Семёна ранили, когда Юльке было чуть больше двух месяцев. Огнестрельное под лопатку прошло тогда по карательной. Врач из Склифа сказал, что старлею крупно повезло. Беркевичу вообще всегда везло: восстанавливался Он быстро. Но это не мешало жене каждый раз вздрагивать от всех телефонных звонков. — С Тебя и старых достаточно. — Глухо выдыхает женщина, шагая ближе: прямо под тёплые струи воды. Беркевич замирает, плотнее сжимает пальцы, ощущение близости с ней бьётся отзвуком в висках. В секунду разворачивается лицом к лицу и по-хозяйски тянет к груди, бесцеремонно справляясь с поясом халата. Целует. Совсем «по-настоящему». Так, как целовал Её всегда. Мила улыбается абсолютно счастливо, произносит что-то малопонятное, уткнувшись носом ему в левую ключицу — ещё один шрам. Кожа плавится мурашками Тёплая вода бьёт в лицо. Она совершенно не стыдится быть перед ним такой: уязвимой и обнажённой. Едва дышит, вздрагивая от каждого прикосновения губ и пальцев. — Я соскучилась. — Почти возмущенно заявляет Эмилия ему в самые губы. — Страшно соскучилась. — Чего Ты на балу делала, Я не понял? — Невпопад тянет Семён, блуждая руками вдоль впирающего ребра позвоночника. Мила от неожиданности с силой распахивает глаза. Неужели Он сейчас может думать о чём-то столь постороннем? — Ты слышал, вообще, что Я сказала? — Вопросительно хмурится женщина, скользя пальцами по каждому знакомому шраму и крепче хватаясь за шею. — Слышал. — Серьёзно отзывается Беркевич, целуя искусанные в кровь губы… — Любишь Ты меня. Вот что. «Ах Ты.!» — Мила судорожно хватает ртом воздух. Молчит. — «А, впрочем, и это тоже…»***
— Ты чего? — Семён беспокойно заглядывает ей в лицо и мягко разжимает плотно сомкнутые пальцы. — Милка? — Ничего. — Она насилу проглотила вязкие слёзы и устроила голову на крепком плече. — Лежу вот и думаю: ты сейчас сбежишь или утром? Лишь от одной мысли, что всё это непременно скоро кончится Миле хочется рыдать, уткнувшись носом в его подушку. — Интересное дело… Сначала сама позвала, а теперь? — Сквозь смех бросает мужчина, крепче обнимая под одеялом. — Всю жизнь мне от Тебя покоя нет. — Ты меня тоже любишь… — Вдруг совершенно неожиданно озвучивает Эмилия, перехватив его трепетный взгляд. Глаза в глаза. — Ты только теперь догадалась? — Беркевич вдруг становится невыносимо серьёзным.***