even demons need care.

— рыбка. хэ сюань хочет свернуть ему шею. хэ сюань терпеть не может, когда к нему так обращаются. хэ сюань оборачивается медленно, с легко читающейся в движениях угрозой — не подходи, сожру и не подавлюсь, и клал я на то, что ты в разы сильнее. — я вырву тебе второй глаз, — ледяным тоном оповещает черновод. внешне спокойно, но внутри ярость бурлит похлеще вулкана на тунлу. он блефует, разумеется, а ещё роет себе яму такими словами — хуа чен не выносит упоминаний о потере половины зрения. однако, на неожиданный выпад хуа чен неожиданно усмехается. хэ сюаня слегка клинит на этой ухмылке — она словно и привычно-жестокая, но в то же время вдруг отчего-то нежная. и не фальшивая. черновод не то чтобы пугается, но напрягается знатно. — у рыбки сегодня плохое настроение? — хуа чен подходит ближе, останавливается в полуметре от застывшего каменным изваянием тела и заглядывает в чёрные глаза как-то.. заинтересованно? понимающе? ласково? кажется, у хэ сюаня едет крыша. чтобы хуа чен, сам собиратель цветов под кровавым дождём, да по отношению к нему, черноводу, такие эмоции испытывал? расскажешь кому — и даже самые мелкие демоны обсмеют. хэ сюань как на яву видит, как крохотные призрачные огоньки лопаются от смеха над ним, и в реальность возвращается только когда хуа чен приближается ещё на полшага. это близко. слишком. они не раз спали друг с другом, но так близки не были никогда. если бы у хэ сюаня могло биться сердце, оно бы разорвалось от нарастающей паники и непонимания ситуации. черновод не слабак — он не отводит взгляда, не отступает назад. он знает, что уже загнан в ловушку, и если хуа чен вздумает что-нибудь сделать с ним — ему никто не сможет помешать. от одного осознания этого почему-то начинает почти неощутимо тянуть низ живота. хэ сюань многое пережил в своей абсолютно несчастной земной жизни и ещё больше вытерпел, став демоном. он по праву носит как звание непревзойдённого, так и статус самого сильного демона после собирателя цветов. это вовсе не значит, что его никто не пытается тронуть или что на него никто не может напасть — совсем нет. просто хэ сюань победит в схватке так или иначе. сейчас хэ сюань почему-то знает, что хуа чен не нападёт (вот ему бы черновод как раз проиграл), но узел внутри вяжется не столько от этого осознания, сколько от понимания того, что когда хуа чен рядом, то на черновода не посмеет напасть вообще никто. мысль дикая, формулировка в корне неправильная, но хэ сюань всё равно отчётливо думает «с хуа ченом я в безопасности». если бы у хэ сюаня могло биться сердце, оно бы сейчас громко треснуло. а из пробоин потекла бы забытая им и пугающая самим фактом своего существования благодарность и нежность. хэ сюаню кажется, что он в один миг растерял всю свою волю и силу, что сломать его сейчас — как ребёнку согнуть деревянный прутик, что ещё немного, и из черновода вырвется что-то, что он похоронил в глубине души несколько столетий назад. — ты слишком много думаешь, хэ сюань, — вдруг мягко звучит над ухом. черновод не успевает даже среагировать достойно, как чужие руки приближаются к нему и заключают в лёгкие объятия. это страшно. и то, что хуа чен искренен в своём порыве, и то, что хэ сюань готов этому порыву поддаться. это страшно, но черновод всё равно позволяет, потому что если и доверять (и доверяться), то кому, если не хуа чену? поэтому он сам медленно поднимает руки, сам обхватывает сильные плечи и сам подписывает себе приговор. они не раз спали друг с другом, но никогда не были так близки. черновод не понимает его истинных мотивов, но это и не особо важно сейчас. черновод просто чувствует своей бледной и ледяной кожей такую же ледяную хватку, и не находит в душе ни единой причины, чтобы захотеть его оттолкнуть. как и не находит сил удержать в узде любопытство. — почему? — звучит негромко, хрипловато от долгого молчания и почти что равнодушно. хуа чен в ответ тихонько мычит, будто всерьёз задумывается. хэ сюань не видит его лица, но может представить чуть отведённый в сторону взгляд и слегка поджатые губы. тихий беззлобный смешок слабой щекоткой задевает ему ушную раковину, когда хуа чен наконец находит формулировку. — возможно, мне просто хочется о ком-то позаботиться. его голос лёгкий и беззаботный, словно он обсуждает что-то философское с каким-нибудь очередным богом литературы на небесах, абсолютно не волнуясь — зная, что выйдет победителем в любом случае. у хэ сюаня довязывается в животе плотный тёплый узел, не имеющий ничего общего с привычным в отношении хуа чена возбуждением. это что-то новое, странное, дикое, необузданное. — и ты выбрал на эту роль меня? — по тону слышно — черновод верит ему с трудом, но всё-таки верит. через секунду молчания в воздухе виснет очевидное, не требующее огласки, но хуа чен всё равно озвучивает: — а кто, если не ты? на этот вопрос также не требуется ответа, и поэтому хэ сюань не отвечает, только отчего-то вдруг расслабляется в сильных руках и виснет у хуа чене на шее всем своим немаленьким весом. тот даже на сантиметр не сдвигается, лишь стискивает ладонями покрепче тонкую талию и усмехается куда-то в висок — опять понимающе и нежно. если бы у хэ сюаня могло биться сердце, оно бы стучало как сумасшедшее. как хорошо, что хэ сюаневское сердце мертво.