Опоздание

      Палочку пришлось отдать хмурому волшебнику с заросшими щетиной щеками. В любой другой ситуации Оминис, привыкший с детства ориентироваться в мире благодаря ей, никогда бы не отдал свою палочку, но сейчас от этого зависело, сможет ли он встретиться с тем, кого так подвёл.       Трус.       Трус и предатель — вот, кем считал себя Оминис, идя вслед за одним из дементоров по холодным коридорам Азкабана. Он боялся, что без своей палочки может запнуться за внезапно оказавшийся перед ним выступ, ямку в полу или ступень, но ничего такого не было. Пол коридора, по которому его вели, был устлан гладко отполированным камнем.       «Гранит», — Мракс был уверен, что именно этот камень послужил материалом для внутренней отделки мрачного замка, ставшего тюрьмой.       Палочки очень не хватало. Слепота ещё никогда не доставляла ему столько неудобств и не приносила такого чувства беспомощности, как сейчас. Даже когда отец или брат отнимали её в качестве наказания, это не ощущалось так остро. В этом гнетущем месте все негативные чувства, все самые потаённые страхи выползали наружу из глухих закутков души, куда юноша методично заталкивал их долгие годы.       Он опоздал.       Чувство безысходности и вины душило так сильно, что думать получалось с трудом. Оно стальными обручами сдавливало грудь, ломая ребра. Поддавшись сиюминутной слабости, теша своё собственное ущемлённое эго, он позволил случиться беде.       «Самовлюблённый, напыщенный идиот!» — самобичевание не помогало. Оминис не знал, как теперь сможет общаться с Анной. В одночасье лучшая подруга потеряла дядю и брата. И во всём виноват один лишь он.       Это он позволил другу увлечься тёмными искусствами, это он показал ему их и натолкнул на мысль, что тот сможет найти лекарство в этом. Это Оминис поначалу просто потакал его желаниям узнать больше о своём предке и его секретах. Просто пустил всё на самотёк! Не пытаясь учить, как учили его самого, а просто забросав обрывками информации, а после и вовсе поступив по-скотски — бросив Себастьяна один на один с его горем. С той пучиной безумия, боли и отчаяния, которая затягивала Сэллоу. Вместо того, чтобы встать с ним плечом к плечу, поддержать, помочь — ведь способ у его семьи наверняка был! — он эгоистично отвернулся от друга.       Подавив тяжёлый вздох, а за ним следом и вскрик, когда руки коснулся дементор, утягивая его, судя по всему, в смежный коридор, Мракс поёжился. Соседство этих существ усугубляло тот тяжкий груз, что отныне лежал на сердце.       В тот день, когда всё это произошло, он должен был помочь Себастьяну. Поговорить с директором Блэком, прикрыть друга, оправдать в чужих глазах. И пусть его поступок и вправду ужасен, но это был его Себастьян.       Тогда Оминис стоял у Чёрного озера, сжимая палочку так, что аккуратные полумесяцы ногтей впивались в ладонь, и, закрыв глаза, слушал плеск воды, вспоминая голос Сэллоу. Его задорный смех, который в первые месяцы знакомства ужасно раздражал. Тепло рук, когда тот без дозволения касался его. Глупые идеи, которые Оминис отчего-то, сам того не ведая, поддерживал. И долгие вечерние разговоры, когда они оставались наедине в комнате, где он мог быть самим собой.       Медля, Мракс не сразу смог побороть взявшее над ним верх детское чувство обиды. Он чувствовал себя преданным и обманутым. Лишь спустя время, когда Себастьяна увели из зала суда в Азкабан, и сердце Оминиса едва не перестало биться от осознания потери, он понял, что обманывал себя сам. Не Себастьян предавал его, увлекаясь тёмными искусствами в попытках сберечь сестру. Это он — Оминис — настоящий предатель, посмевший усомниться в том, кто давно и прочно занял особое место во снах и грёзах.       Новое прикосновение к руке от дементора вновь почти сорвало вскрик с губ парня. Они пришли к нужной камере.       Чувствуя, как дрожат колени, Мракс боялся сделать шаг. И только понимание того, что время, разрешённое на встречу, не может тянуться вечно, заставило его нервно вытереть вспотевшие ладони о клетчатые брюки и всё же сделать нетвёрдый шаг вперёд.       К двери, за которой его друг, укравший спокойствие и крепкий сон ещё в Хогвартсе, отныне должен провести всю жизнь. Друг, что пустил корни в его сердце и душе похуже дьявольских силков.       Его Себастьян.       Оминис протянул руку в попытках нащупать маленькое окошко в двери, забранное железными прутьями. Юноша знал из рассказов своего омерзительного брата, что оно точно должно быть. Через него кормят заключённых и через него порой питаются сами стражи.       — Чуть выше и правее, — хриплый и до боли знакомый голос с той стороны заставил сердце предательски дрогнуть и сжаться от боли.       Это его вина. Слепой и медлительный.       Подавив горечь и сглотнув вязкий ком в горле, Оминис сделал так, как подсказывал голос. Он привык доверять ему, привык слушаться в те моменты, когда под рукой не оказывалось верной палочки. Голос, что всегда будет его вести, что не предаст.       Послушно подняв руку и сместив её правее, Мракс ожидал ощутить холод металла, но пальцы наткнулись на взаимно протянутую руку.       Ладонь у Себастьяна была шире, чем у Оминиса с его по истине аристократичной худобой и изяществом, поэтому сквозь прочные прутья Сэллоу смог протянуть лишь пальцы. Наткнувшись на них, Мракс на миг отпрянул и замер в испуге и нерешительности.       Прикосновения для него, проведшего в мире тьмы и отчуждения всю свою жизнь, значили куда больше слов. Надёжные, чёткие, осязаемые, они были ему понятнее и ценнее, чем эфемерные слова. Люди слишком часто использовали их для лжи, стараясь обратить их в свою выгоду. И лишь прикосновения никогда не лгали.       С Себастьяном они редко прикасались друг к другу. Лишь в те немногие разы, когда друг, несмотря на негласный запрет Мракса, касался его. Оминис даже под страхом поцелуя дементора никогда не признался бы, что хранит каждое из этих мгновений в своей памяти. Трепетно смакуя их, наслаждаясь, перекатывая в памяти, будто катая изысканное вино на языке, и мечтая…       Переборов внутреннюю дрожь, юноша выдохнул сквозь зубы и вновь сделал маленький шажок к двери. Себастьян его не торопил. Для него всё было давно кристально ясно, и теперь он давал своему другу понять всё самостоятельно.       Чуть подрагивающие тёплые пальцы Мракса наконец вновь коснулись холодных пальцев Сэллоу. Он очертил ими каждый ноготок, каждую фалангу, изучая и впитывая в себя эти ощущения. Запоминая на всю жизнь эти лёгкие, невесомые, трепетные прикосновения. Пока не осмелел и не переплёл их пальцы, теперь уже крепко сжимая, делясь теплом и боясь отпустить.       — Себастьян… — тихий, полный горечи шёпот сорвался с губ Мракса. Юноша хотел выразить, как глубоко он сожалеет, как это терзает его, как он хочет всё исправить. Как он скучает.       — Просто помолчи, — потребовал Сэллоу и с нажимом провёл большим пальцем по изящной кисти друга. Ему всегда нравилась его кожа. Гладкая, тёплая, шелковистая, без единого изъяна и столь совершенная, что Себастьян мог любоваться ею вечно. Она, казалось, искрилась на солнце, таинственно мерцала при лунном свете, впитывая в себя сияние звёзд, и лучилась в мрачном полумраке крипты.       Оминис несмело улыбнулся. Он был благодарен другу за возможность помолчать. Разговоры были не его сильной стороной, и подобрать правильные слова он всё равно бы не смог. Сколько ни думал, сколько ни старался, а всё было не то. То слишком пафосно, то слишком фальшиво. Себастьян не заслуживал ни того, ни другого.       Его неугомонный друг, единственный из всех живущих, кого он мог назвать своей семьей. Кого он лю… ценил пуще остального. И пусть он злился, обижался, ворчал, но никогда он не желал Сэллоу зла и всегда был готов помочь. Вот только он опоздал. И это опоздание он себе никогда не простит.       В порыве Оминис сделал ещё один шаг к двери, приподнимаясь на цыпочки. Окошко находилось чуть выше его лица, и достать было сложно, но сейчас ему было всё равно. Едва удерживая равновесие, Мракс подтянулся и коснулся губами кончиков подушечек на пальцах Себастьяна.       Интимно. Любовно.       Он целовал их невесомо, чуть согревая своим дыханием, и в каждый поцелуй вкладывал себя, свою душу и всё, что терзало. Жгучий стыд и раскаяние, что в ответственный момент отвернулся от друга. Боль и вину за то, что промедлил и опоздал. Все страхи, печали, грёзы и надежды. Всю ту мольбу о прощении, в которой он так нуждался. Все невысказанные чувства, нежности, ласки, всю любовь и силу, которая нужна его другу, чтобы выдержал здесь как можно дольше.       Обещание. Он сделает всё, что в его силах и больше, но вызволит Себастьяна из этого проклятого места. Он положит на это свою жизнь, лишь бы тот его дождался.       — И я тебя люблю, Оми, — вновь раздался хриплый голос из-за двери, и Мракс вздрогнул.       Две минуты — слишком малый срок. Им дали недостаточно времени, чтобы побыть вместе. Он так хотел большего. Всегда. Но глупый страх останавливал, сковывал — и вот итог.       Целуя подушечки пальцев в последний раз, Оминис задержался, стараясь насладиться этим прикосновением. Впитать в себя, растянуть, насытится. Он почувствовал, как Себастьян шевельнул пальцами. Они прошлись по его губам в трепетной ласке, по подбородку, по щеке и исчезли, оставляя за собой лишь фантомное ощущение шероховатости и прохлады.       Вместе с разочарованием от предстоящей долгой разлуки, вместе с последней лаской от Себастьяна, появилось чёткое ощущение — он будет ждать. Он сильный, он вытерпит и дождётся, когда Оминис вновь придёт к нему. Только в следующий раз, Мракс отопрёт тюремную дверь, спешно подойдёт к исхудавшему другу, крепко обнимет и, больше не страшась, поцелует каждую побледневшую веснушку на родном и любимом лице, пока не завладеет его губами в искреннем, глубоком поцелуе.