с нежностью глажу руки запоминаю кожу запоминаю звуки
Он сказал это на побережье, в нескольких километрах от шоссе. В оранжевом закате его седые локоны, казалось, пылали на ветру, и Клара, почувствовав вдруг что-то, что-то новое и странное, сделала это: отказалась смотреть на воду и небо, смотрела только на его грозный профиль и зачем-то подняла руку. Она не успела коснуться его волос. Он посмотрел на неё, заметив движения, чуть отстраняясь. — Что ты делаешь? Все разбилось — волосы уже не казались пылающими вихрами солнца, а странное чувство исчезло, оставив после себя послевкусие неловкости. И это ощущение испугало Клару сильнее, чем неожиданно строгое лицо и хмурые брови. — Хотела потрогать твои волосы. — Она улыбнулась. Она знала, что ему нравится, как она улыбается. Он так много комментировал её лицо, что она знала всю механику воздействия на него с помощью одного лишь взгляда. — Опять эти глаза! — тут же заметил Джон. — Что глаза? — ещё шире заулыбалась Клара. — Сама знаешь. Иначе не делала бы эти свои…глазные проделки. Клара засмеялась, и Джон опустился на песок, пряча собственную маленькую, странноватую улыбку. Да, ему нравится, как она улыбается. Наверно, из-за этого все и случилось. В пустующей закусочной на заправке на востоке Портленда Джон просто смотрит на неё. Смотрит впервые, поэтому смотрит, как ему казалось, скромно — он старался опускать взгляд на стойку, пока она забирала его деньги и пробовала чек. Джон знал, что в целом людям не нравилось, когда он на них смотрел, Ривер, бывало, одергивала его в этом. Ещё он знал, что в общем-то ему самому не нравилось смотреть на большинство людей. Но её улыбка. На этом её лице. Джон принял решение смотреть только в стойку — тогда не придётся усложнять путь. Но это оказалось еще тяжелее. И когда он поднял взгляд снова, она уже не улыбалась — идеально круглая и идеально короткая девушка за стойкой смотрела на него идеально круглыми черными глазами напряжённо, и, кажется, уже достаточно долго, протягивая ему чек с номером заказа. Ну вот. Как Ривер и говорила. Людям не нравилось, когда на них смотрели, а она, к сожалению, человек, хоть и превышает допустимые для людей нормы идеальности. — Что-то не так? — медленно сказала она. — Ваша сдача и чек…с номером заказа… Хоть вы здесь…и одни… — под конец она растерялась, и круг её лица стал совсем тусклым. Наверно, она уже говорила это несколько раз, а он не слышал. Такое бывало с ним, тем более сейчас, когда переживается опыт встречи с идеальностями… Конечно, ей этого не понять, он просто страшный старик, и вряд ли она, смотря на него, думала о чем-то хоть на одну миллионный процента идеальном. Джон пялился. Он все ещё пялился. Он ответил: — Да. Люди любили, когда с ними соглашались. Он забрал бумажки из её руки. Они уже были тёплыми. Он ненавидел чеки, после них на пальцах было чувство грязи, но не биологического, а скорее техногенного характера…сложно объяснить. Все это время Клара напряженно наблюдала. Сначала ничего особенного в этом седом чудаке не было, затем она почувствовала взгляд и улыбнулась, как всегда было принято делать здесь. Но он не улыбнулся в ответ. Просто смотрел. И все это было…весьма беспокоющим. Клара отошла от кассы, хотя никакой необходимости не было, Дерил уже делал заказанную картошку. Но ей не хотелось оставаться с этим мужчиной одной слишком близко. Он не выглядел опасным. Но он выглядел странно. Она протерла кофемашину в третий раз, затем переставила сиропы, затем несколько раз наклонилась, чтобы переставить молоко. А затем, как часто бывало с Кларой, на нее напала гордыня и ненависть к чужаку — никто не смеет контролировать Клару Освин Освальд, тем более своим пугающим взглядом, тем более на её же работе. И она не собирается сидеть на корточках перед полками с молоком из-за какого-то старика с гитарой. Да, он ещё был и с гитарой за спиной. Поэтому Клара поднялась. Он даже не отошел. Точнее немного сдвинулся. Теперь он был чуть левее от кассы, прямо за барной стойкой. — Что-то ещё? — она бодро подошла к кассе. — Нет. — Хорошо. Прошло ещё несколько секунд перед тем как: — Простите, но зачем тогда вы на меня смотрите? Клара впилась в него взглядом, пока не понимая, чего именно хочет в ответ. Всё это её тревожило. И будоражило. И ей хотелось, чтобы он чувствовал то же самое. Если все дело в смотрении — она его пересмотрит, она выиграет этот зрительный контроль. Мужчина и правда показался растерянным. Всего на мгновение. А затем как-то излишне серьёзно, выпрямившись, будто отвечает ей урок, как её ученики когда-то в младшей школе Лондона, сказал: — У вас идеально круглое лицо. Повисла пауза, и он продолжил, не меняя тона, с легким, но заметным шотландским акцентом: — Возможно, вам не нравится, что я на вас смотрел, но, предполагаю, вы сами на себя смотрите в зеркало дольше, чем нужно. Потому что, даже если вы не чувствуете всей красоты пропорций, ваша эстетическая интуиция должна задерживать вас на самой себе. — Он помолчал. — Еще я могу пересесть. И сесть к вам спиной. Но вообще-то я бы этого не хотел. Я бы хотел сидеть здесь. И она засмеялась. И он впервые скромно и мелко улыбнулся лишь уголком губ, опуская взгляд на стойку. Если люди смеются — значит вы им нравитесь. Он сумел ей понравится. Боже, как же он сумел ей понравится? Как сильно сумел. Теперь, спустя почти три месяца с их первой нелепой переглядки, Клара любовалась его рукой, аккуратно погружающейся в остывший песок берега. Сухие узкие пальцы ритмично пропускали крупинки. Что-то просто заставило её это сделать, и она не хотела сопротивляться. Клара вдруг опустила руку рядом — так близко, как еще не были их руки, почти задевая его. — Так можно? — тихо спросила она, едва касаясь его мизинцем — кожа у него была грубой и теплой. — Можно. Они погружались в песок и выныривали обратно в одном ровном, медленном, почти ласкающем ритме. И рука Клары почему-то слегка соскальзывала к его руке при каждом погружении. И тогда, успокоенный кажется собственной тактильной колыбельной, он сказал: — Я не очень люблю… Троганье. — Троганье, — хихикнула Клара. . Он сурово обернулся, снова хмурясь. — Это кажется смешным? — Твои формулировки мне нравятся. Как и всегда. Да, это казалось логичным. Люди смеются, если им что-то нравится. Но теперь стоял другой вопрос. — И все? — Джон внимательно смотрел — у нее были длинные прямые ресницы и маленький, едва заметный шрамик у переносицы. — Что все? — Клара оставила песок и его сухую острую руку. — Тебя насмешило слово, но никакого содержательного комментария по поводу того, что я сказал, не будет? — Мой содержательный комментарий: я люблю троганье, — она улыбнулась, прижимаясь лбом к его плечу. Он пах всегда чем-то тяжелым и сильным — как будто много плотных несладких масел, и капля чего-то нелепого. Как розовая жвачка. Джон опустил голову, вдыхая ее волосы, всего мгновение. А затем, видимо, сделал что-то странное. Потому что услышал: — Что ты делаешь? — Клара подняла голову, игриво уклонившись от его ладони, едва та коснулась ее щеки. Она, конечно, предчувствовала, что он делает. Вопрос был не за этим. Джон опустил руку и снова выпрямился. Он говорил важные вещи прямо. — Я не хочу тебе отвечать. Хочу просто сделать. Мой содержательный комментарий: это имеет отношение к троганью. Милый странный Джон. Клара нашла его руку и подалась вперёд к его ладони, словно кошка, закрывая глаза, пока не почувствовала легкое касание — кажется, остались песчинки. Было сухо и жарко. Он скользнул к ее шее — так нежно и аккуратно, что стало не по себе. Все стало еще страннее. Очень странно. Рука исчезла, а затем послышалось много звуков — Джон вдруг быстро поднялся и торопливо сказал: — У тебя теперь песок на лице. И холодно. Идём. И они пошли, удалять от воды и лунки в песке, где купались ладони. И Клара, догоняя высокую долговязую немного сутулую фигуру Джона, поняла, что это было за чувство. Это все было не странно. Это было плохо. Это все было очень плохо — Клара лежала в своей узкой кровати под окном в комнате в квартире номер двенадцать на втором этаже дома номер семь в четырех километрах от заправки. У соседки тихо, но ощутимо стучала кровать. Наверняка такая же узкая. За эти несколько месяцев столько всего случилось и вместе с тем совершенно ничего. Джон приезжал из ниоткуда в одно и то же время по пятницам на своем старом синем байке, иногда в четверг (один раз он приехал в среду, но Клары не оказалось, и он, осмотрев все, почти заглянув на кухню, просто вышел). Так вот, он приезжал из ниоткуда на своем синем старом байке к их заправке, заходил, смотрел на Клару, брал овощи из детского меню (раздел в конце одной единственной страницы). И он выглядел так. Как человек, который ест одни только овощи. И Клара, улыбаясь, по-другому с ним уже не получалось, сказала как-то: — Почему эти овощи? Они же просто безвкусные. Возьми хотя бы картошку…или бургер. Джон помолчал, а затем ответил: — Нет. — Нет? — Нет. — Ладно. Помолчав еще несколько секунд он сказал наконец нечто неожиданное: — Дерил всегда недоваривает морковь, и получается идеальная текстура. — Идеальная это как моё лицо? Джон опустил взгляд, как всегда делал, улыбаясь. Если бы ей пришлось кому-то рассказывать о Джоне, она бы не знала, как. Это и было все, что она знала: у него синий байк, ему нравится недоваренная морковь, ему не нравится троганье, а остального, всего, что умещалось в нем, не пересказать. И, если бы она попыталась, вряд ли бы кто-то её понял. Никто. Никто кроме него, конечно. Ее любимый умный мальчик. Эл бы все понял. Ему бы, наверно, понравился Джон. Эта мысль вдруг ошпарила, и Клара вздрогнула, распахнув глаза, дернувшись в своей узкой кровати. О чем она думает. Как она может думать об этом? Эта мысль так глубоко её поразила, обнажая то, чего не хотелось знать о себе — она начинает забыть. Она начинает заменять. И ни разу…никогда ещё, спускаясь после работы в пятницу к берегу с седым странным человеком, она не думала про него. Про Эл. Слеза обожгла щеку, и пришлось сесть. В небе были звезды. В Лондоне так редко были звезды, и Эл так много и красочно рассказывал Кларе, как усложняются исследования, с какой задержкой приходится ждать снимки, на какой процент нужно изменить климатические показатели для идеального неба, и какой континент в таком случае потонет первым… Так много слов и сил ради его докторской. Её нежный умный мальчик. Клара тревожно спала, и ей снился высокий сутулый человек. Он пришёл, как и всегда в восемнадцать пятнадцать, садясь чуть левее от кассы. И Кларе было странно смотреть на него. По-новому смотреть. По правде. Что все это значило? Шли месяцы. А он просто делал одно и то же. Странную бессмысленной вещь — ел свои овощи, дожидался конца смены какой-то официантки и гулял с ней вдоль берега, рассказывая странные вещи. Больше всего он любил говорить о теории вероятности и слушать Клару. А Клара любила говорить про литературу. И про свою старую школу. И ей вечно казалось, что это недостаточно интересно для того, кто знает столько умных слов не из учебника по литературе, а из каких-то других. Однажды она просто сказала: — Наверно, тебе уже скучно со мной? — Нет, — отрезал Джон, брови отказали ей даже ярче его голоса. — Все мои рассказы… Есть подозрение, что Джейн Остин не самая интересная персона в мире, в котором существует квантовая физика. — Мне интересна другая персона, — ответил Джон и мягко обогнал ее. А затем обернулся, улыбаясь, обнажая слегка выступающий клык, кутаясь в свой плащ. А на пляже становилось все холоднее. А ещё иногда теперь они держались за руки. Как-то нелепо и украдкой. И недолго. И все это заставляло Клару предчувствовать слезы. — На берегу уже холодно, — вдруг неожиданно для себя сказала Клара, смотря в тарелку с овощами Джона, из которой уже исчезла морковь. Джон кивнул. — Я… — она замолчала. Что можно было сказать? — Болеешь? — подсказал Джон. — Нет, — она не сдержала усмешку. — Это грустный смех. Посмотри на меня. Клара посмотрела. И в этом взгляде случилось что-то особенное. Наверно, он так часто и сильно смотрел, потому что взгляды объясняли ему больше слов. И тогда, не отводя своих серых прозрачных глаз, Джон сказал: — Я не знаю эти глаза, Клара Освальд. Что это за проделки? — Наверно, мне грустно. Поэтому я не смеюсь. — Грустно? — он выглядел озадаченным этим заявлением. — Что ж, тогда, думаю, мне тоже грустно. Ну какой же он… Клара отвернулась, применяя свой старый, неиспользуемый с тех пор приём — она терла стойку, переставляла сиропы. — У меня скоро конец смены, — выдохнула она, надеясь, что он слышит ее, чувствуя, как подходят слезы, злые, пустые слезы. — Я знаю. — Давай встретимся на пляже. — Голос дрогнул, и Клара зажмурилась, надеясь. Она не знала на что, Джон был непредсказуемым в каких-то вещах. Но хотя бы на то, чтобы он просто понял её и ушёл. — Мы не пойдём вместе? — Нет. Встретимся там. И он ушёл — скрипнул стул, и чуть слышно скрипнули его ботинки, сколько раз она смотрела на них, сидя на песке. А теперь она смотрела на полку с молоком, опустившись на корточки, пряча за дверцей беззвучный плач. — Клара? — Дерил выглянул из кухни. — Я здесь, — она вложила в громкость и четкость ответа все силы. — А…я подумал, ты вышла. Кажется, твой дед ушёл. — Да. Я видела. Её дед. Клара закрыла рот, чтобы не завыть. Но это не было самым страшным. Самым страшным было то, что она совсем не знала, что со всем этим делать. Первый раз идти с ним куда-то было немного страшно, но незримое, никак неосязаемое чувство, исходившее от него, ее успокаивало. Джон был немного нелепым. Казалось, мужчины его возраста не должны быть такими с девушками ее возраста. Точнее. Тогда она еще не знала, что он Джон. Он просто болтал полвечера, сидя перед ней, прерываясь молчанием на редких посетителей и почти не ел свою картошку. А потом сказал: — До скольки вы работаете здесь? Клара напряглась снова, но ответила: — Примерно через час я буду свободна. Мужчина многозначительно молчал. — Хотите пригласить меня на свидание? — весело спросила Клара. И, кажется, за спиной хохотнул Дерил. — Нет. На свидание нет. — Хорошо. — Работа с детьми научила Клару Освальд необходимому терпению, а еще находить общий язык даже с самыми сложными молчаливыми мальчиками с последнего ряда. — Я бы хотел пригласить вас куда-то кроме свидания. Клара улыбнулась: — Не понимаю, почему, но я хочу согласиться. — Тогда приглашаю вас ходить, Клара. — Откуда вы знаете мое имя?.. Мужчина равнодушно кивнул куда-то вперед. Да. Бейджик. Ни разу за полгода никто из посетителей не посмотрел на него...или во всяком случае не пользовался написанным именем. — А вы скажете, как вас зовут, или мне следить за вами, чтобы однажды тоже застать с бейджиком? — Меня зовут Джон. И тогда Клара и Джон пошли. Теперь она шла одна, делать шаг за дверь закусочной в пятницу одной уже казалось непривычным, а представить, какого идти километры до пляжа — почти невозможным. Она, кажется, ни разу не ходила до пляжа одна отсюда. И ей не придется. Джон стоял на другой стороне дороги, облокотившись на свой байк. Он не пошел на пляж. Просто ждал ее здесь целый час? — Почему ты здесь? — Мы не идем на пляж. — Он бодро качнулся, подходя ближе — и прозрачные глаза смотрели на Клару с нежной решительностью. — Хочу показать тебе кое-что более интересное. Против грусти. — И протянул шлем. Жаться к его спине было странно и так хорошо. Под крепкой хваткой рук он был худым, почти тонким — Клара сжимала, чувствуя сквозь ткани проступающую остроту ребер. Это не было слишком быстро, но ощущения все равно захватывали. Особенно в тот единственный момент, когда они стояли на светофоре, и всего на мгновение Джон вдруг прижал руки Клары к себе ближе, словно пытаясь убедиться, что она на самом деле за него держится. Да, дело было не в скорости. Это длилось недолго — дорога сменилась узкими улочками, а затем они оказались перед старым домом в несколько этажей. Клара сняла шлем и наконец посмотрела на Джона — раскрыт секрет его локонов, волосы, которые за несколько месяцев стали еще длиннее, чем в первую встречу, теперь обрамляли его узкое лицо безумной копной. И вдруг это случилось. Впервые не на пляже. И не на несколько странных секунд. Джон схватил ее руку, крепко и сильно, и Клара даже не поняла, как мгновенно вцепилась в него в ответ. — Нужно на последний этаж. Осторожно. Там темно. Да, было темно — узкая, обхоженная веками каменная лестница, казалась ненадежной, будто покачивающейся под ногами, или это Клара вибрировала от заходившегося в груди сердца. Она шла шаг в шаг, след в след, ведомая его сухой горячей рукой. Пока он не остановился. Чем выше они заворачивали в этой узости, тем темнее становилось вокруг. И почти в полной темноте, кажется, закончив их подъем, он сказал: — Клара. — Джон. Он помолчал, но его рука держала так же крепко. — Все наши…прогулки. Это не было свиданиями. Клара замерла, чтобы рука не выдала бьющийся в груди рев отчаяния от всего, что он делал с ней. Она ответила только: — Я так никогда и не думала. — Я не имел в виду, что в этом есть твоя вина…или ошибка. Тем не менее. Клара, — он сильнее сжал ее руку, чуть притягивая, — думаю, сейчас будет свидание. — Будет? — Да. Думаю, это оно. А потом они оказались у самого неба — на крыше. А затем Джон заговорил, кружась среди каких-то странных укутанных вещей, постепенно обнажая их — телескопы, рассказывая без конца, что в эту декаду видно что-то особенное, с каким-то сложным названием, которого Клара не слышала даже от Эл. И она не могла поверить, что снова. Снова чувствует это. Словно весь мир ведет ее к звездам. — Ты никогда не рассказывал о том, что у тебя есть такая…обсерватория. — Это не настоящая обсерватория. И она не моя. Но я ей пользуюсь. — Для чего? — Ну, мне положено таким пользоваться. Я же доктор. Клара обернулась — глаза уже привыкли к наступившей ночной тьме, и его белые взлохмаченные волосы качались на легком ветру. Она снова была в шаге от слез. — Доктор? — Да. Клара, ты так любишь переспрашивать слова, что я могу сразу говорить каждое по два раза. Она слабо улыбнулась, поглаживая прохладный металл. Она помнит это чувство соприкосновения со звездами. — Значит, занимаешься астрономией? Этого ты не говорил. Я думала...может, ты какой-то теоретик. — Астрофизикой. Но это скорее что-то, что люди называют хобби. Для академического разнообразия. Иди сюда. Она подошла, и Джон аккуратно опустил искатель поближе к ее лицу. — Будет немного неудобно, но твоя короткость вынуждает нас к этому. А теперь смотри. Чуть правее. Там будет шаровое скопление. Ты заметишь, ты же умная. Заметила? Клара почувствовала его руку на своей. Только чувствовать было странно, но она не хотела смотреть. Только чувствовать было… хорошо. Джон аккуратно взял ее, опуская на какое-то небольшой колесико. — Крути. Это фокусер. Молодец, Клара Освальд, работа в сфере образования сохранила твои навыки обучаемости. Клара крутила фокусер, все расплывалось в объективе, и ветер обжигал мокрую щеку. — У этого скопления есть длинное некрасивое название. Так что я назвал его Клара. На крыше была тишина. — Если это неуместное откровение, то...эм...извини. Но мне казалось, для свидания вполне уместное. В конце концов, если рассчитать по системе… — Джон сделал паузу. — Тебе все еще грустно? Ты молчишь. И не смеешься. — Да, — ответила Клара, не поворачиваясь. Она не видела, как Джон стоял над ней, не отводя взгляда. — Тебе грустно из-за меня? — Нет, — наполовину это было ложью. — Из-за этого места? — Нет. — Из-за Дерила? — Нет. — Из-за того, что шаровое скопление зовут Клара? Я могу его переименовать в своей голове. Она улыбнулась, быстро вытирая щеку. — Нет, Джон. Джон снова молчал — нужно было больше вопросов. Грустным людям задают вопросы. — Я могу что-то сделать, чтобы это исправить? Чем бы оно ни было, ведь мы не установили причину. — Да, — кивнула Клара. Кое-что, по чему она так сильно скучала, кое-что, чего она так сильно хотела. Она улыбнулась, чувствуя, как он снова коснулся ее руки — коротко и неловко, как она под песком на пляже однажды вечером. — Это имеет отношение к троганью. Нельзя было это думать, но она все равно подумала. Она подумала: боже, как сладко и крепко ее обнимал Эл. Джон прижал ее к себе — тонкому и холодному от ночи. Он пах пряным соленым маслом и чем-то очень сладким — она обвила его узкие ребра, нырнув под плащ. — Не уверен, что хорош в объятьях, — тихо сказал он где-то высоко, где-то над ней. — У тебя отлично получается. Клара почувствовала, как теплые губы прижались к ее волосам.может быть во снах тебя замечу обниму в слезах нельзя! но, знаешь! я всё б отдала