Точки соприкосновения

Звонок, который он не принимает, исходит от Первопроходца. Пятьдесят одну секунду спустя он так же получает текстовое сообщение о том, что новичок Безымянных хочет сделать совместную фотографию со своими друзьями у фотостенда в тематическом парке «Клок Студиос». Необъяснимым образом, приглашение распространяется и на него, на случай если он сейчас тоже находится на Пенаконии. Обозревающий город на одной из смотровых площадок Рацио настолько удивлён этим жестом, что временно забывает о своих мрачных раздумьях. У Первопроходца впечатляюще пробивной характер; в конце концов, представить, что кто-либо ещё захотел бы, чтобы он присоединился к его весёлой компании, совершенно невозможно, а это значит, что приглашение для него не было решением большинства. Рацио одномоментно сдаётся учительским привычкам и оценивает перспективы развития той любопытной, амбициозной фигуры, которую представляет из себя Первопроходец. На сегодняшний день он принадлежит к фракции Безымянных всего несколько месяцев, однако же он настолько легко берёт на себя лидерские полномочия, что ему безусловно уготовано в будущем стать следующим Навигатором Звёздного экспресса. Пригласил ли бы он его, Рацио, если бы знал, что именно он делает на Пенаконии?.. Не имеет значения. Рацио сейчас в любом случае не хочет видеть кого-либо из своих знакомых. Или, может быть, только одного. Потому что впервые за своё пребывание на Пенаконии он задаётся вопросом: с учётом того, сколько выдающихся представителей разных групп интересов собрались здесь в настоящий момент, может ли быть так, что Семья пригласила на Фестиваль Гармонии и членов Общества гениев? В своём состоянии… растерянности он был бы глубоко признателен за откровенный разговор об общем благе под взглядом зелёной мерцающей оптики. Впрочем, как подсказывает Рацио нервное напряжение в его животе, в конечном итоге и этот разговор бы тоже не имел никакого значения. Выбор уже сделан. Он может только размышлять о нём и дальше ждать посреди магазинов и шоу, цирка и ресторанов, игровых заведений и музыкальных клубов, и всего остального всеобщего неведения. Пока универсальное рандеву вокруг него не перестанет существовать. А в конце я разрушу этот прекрасный сон и создам величайшую смерть. Пёстрые толпы внизу ищут развлечения и ещё не знают, что Мир грёз содрогнётся до основания через считанные часы. Рацио представляет себе, как открывающееся его взгляду необъятное небо накроет апокалиптический шторм. И бомбардировку, обрушивающую на небоскрёбы и улицы килотонны мнимой энергии. И издевающийся смех игрока, что будет громогласно раздаваться поверх взрывов. И как всё это безмолвно закончится с использованием Звезды Эдема. Aut nihil. Рацио заставляет себя сделать глубокий вдох и, закрыв глаза, концентрируется на беззаботном гомоне Планеты Празднований. Пока ещё это — настоящее. Нет, поправляет он себя с раздражением, это — не настоящее. Всего лишь иллюзия. Всё это. И его пальцы тоже вовсе не дрожат, когда он скрещивает руки на груди, чтобы полуобнять себя, пока слушает своё дыхание, считает его… Когда Рацио снова открывает глаза, он больше не один. Птица с лоснящимся пурпурным оперением разглядывает его с перил смотровой площадки, нисколько не пытаясь скрыть, за кем именно приставлена в данный момент. Рацио не услышал её появление. Тем больше причин взять себя в руки. Он выпрямляется, принимая обычную горделивую позу и хмурит брови. Рацио следит за тем, чтобы его голос звучал раздражённо-требовательно и нисколько не озабочено тем, что он только что был замечен в момент уязвимости. — Что? Это прямое приглашение? Птица хлопает крыльями, и это должно бы означать, что он прав. Что же, значит он всё-таки не будет просто прозябать в ожидании всё оставшееся время. Рацио пишет короткое сообщение для Топаз, чтобы дать ей знать об этом развитии. Она реагирует быстро, но он не в состоянии дать ответ, что может быть мотивом Воскресенья для новой встречи, — по крайней мере, не с какой-либо степенью определенности. Есть только один способ выяснить. /// Он приближается к уже знакомому охраннику-пепеши, занимающему своё место у двери к Мигу Утренней Росы, и маленький человечек недовольно кладёт руки на бёдра. Он обращается к Рацио грубым тоном, стараясь сделать свой по-мальчишески высокий голос как можно ниже: — Опять ты. Рацио собирается дать Хендрику знать, что ему тоже надоедает видеть его и, кроме того, ни одно из его посещений до сих пор не происходило по его собственному желанию. Но пепеши опережает его предупреждением: — Ты играешь в опасую игру, Веритас Рацио. Тебе бы остановиться и подумать над своими вариантами, пока ты ещё можешь. Останавливающийся на месте Рацио чувствует, как его пульс подскакивает, и от неожиданности поражённо смотрит на пепеши в течение полутора секунд. Затем, он скрещивает руки и очень медленно задаёт вопрос: — Что ты только что сказал? — Ведь он не может…? Невозможно. Пепеши тоже скрещивает руки на груди, и Рацио уверен, что за своими тёмными очками, он пытается смотреть на него сверху-вниз, притом, что пушистый шарик на голове Хендрика едва достаёт до ремня у него на поясе. Пепеши усмехается и говорит: — О, конечно, ты можешь притворяться, что приходишь сюда так часто для разговоров с мистером Воскресенье. Но я знаю, что то, что ты на самом деле хочешь, — это слушать про великолепных «Мобильных Рыцарей», чтобы воссоздать их позже и продать КММ. Забудь. Не получится. Рацио закрывает глаза и прикасается к своему лбу. Он выпускает напряжение из тела с помощью длинного, глубокого выдоха. Вместо того, чтобы разнести в пух и прах фантастический бред, который он только что услышал, он принимает его кивком и отзывается с безупречным сарказмом: — Впечатляющая дедукция, Хендрик. Поздравляю. Ты увидел меня насквозь. — Ха! А у тебя хороший вкус. Но великолепные «Мобильные Рыцари» служат только семье. Ладно, хватит разговоров. Двигай уже. Что же, этот Семью не предаст. Впрочем, после этого иронического комментария про себя, Рацио обращает внимание на то, что по какой-то причине пепеши почувствовал необходимость подчеркнуть свою верность. Заинтересованный, Рацио спрашивает Хендрика, прежде чем пройти через уже открытые ему двери: — Что именно порождает твою непоколебимую верность своему хозяину? — Мистер Воскресенье — очень хороший человек. Ни секунды задержки перед ответом. — А. …По правде говоря, Рацио был бы не против поразгадывать загадки Воскресенья на своём пути к нужному ему салону — так он мог бы сосредоточиться на решении простых задач и почувствовать себя эффективным на некоторое время. Однако же, он желанный гость, и путь оказывается расчищен для него с самого начала. Так и гигантские золотые статуи Соловьёв уже смотрят каждая в своём направлении. При их виде воспоминания о последнем визите возвращаются к нему быстрее, чем Рацио успевает одёрнуть себя. Как Соловьи могут быть такими большими? Как по мне, так они больше похожи на Мучающих Орлов. В Пяти Семьях нет никаких орлов, только Соловьи— Зачем я вообще трачу своё время на этот разговор с тобой? Всякий раз, когда игрок открывал свой рот, Рацио чувствовал волну паники из-за грубой силы направленного на него кретинизма. Сейчас он наконец-то благостно один, но насладиться покоем всё равно не удаётся. Через несколько минут он понимает, что всё дело в ощущении пирровой победы. Пересекая обильно освещённые пространства комнат и коридоров, отделанных в роскошном пенаконическом арт-деко (воплощение структуры и симметрии в декадентном мире), Рацио настраивает себя думать о том, что имеет значение. То есть, о том, что ждёт его впереди. С их последней встречи с главой Дубовой Семьи прошло всего пятьдесят минут. Это совсем короткий промежуток времени. Что изменилось? Могла ли произойти ещё одна смерть? Или же поступили те самые «хорошие новости», которые Воскресенье желал услышать? Углубляясь в одновременно напоминающий отель и церковь особняк всё дальше, Рацио так и не встречает ни единой души. И он предпочёл бы этой разряженной атмосфере переполох слуг вокруг. Без кого бы-то ни было ещё поблизости эта неподвижная, бесшумная, грандиозная резиденция кажется логовом, которое не нуждается в защите от кого-либо благодаря своему хозяину. Добравшись до последних десятков метров перед своей целью, Рацио не спешит взобраться по шестидесяти двум ступеням, ведущим к салону. Он смотрит на виднеющиеся наверху полупрозрачные двери с бюризовым витражом, охваченным светом с другой стороны. Ему требуется поместить себя в определённое ментальное состояние, прежде чем он снова встретится лицом к лицу с монархом Пенаконии. Воскресенье очень опасный противник. Когда они разговаривали в последний раз — точнее, когда он присутствовал при разговоре, — Рацио ощущал почти неестественным слышать кого-то настолько осознанного и последовательного в своей логике. Если бы не обстоятельства, он бы спросил себя, не приснилось ли оно ему. Когда двери раскрываются перед ним, как и в оба раза до этого, Воскресенье снова стоит спиной ко входу и разглядывает религиозную скульптуру у дальней стены. Рацио думает о том, что глава Дубовой Семьи всегда один, без охраны. Обезопасив себя от всякого риска, он убежден в собственной неуязвимости. Однако если в рядах Семьи действительно скрывается предатель, как предполагал игрок, Воскресенье может дорого заплатить. Под влиянием этих мыслей он обращает внимание на то, что парящее за затылком Воскресенья гало имеет сходство с мишенью. Воскресенье разворачивается на звуки его приближения. Догадки Рацио о значительном изменении ситуации не оправдываются: хозяин особняка не выглядит ни ликующим, ни угнетённым. Но, с другой стороны, ведь за своим безупречным экстерьером Воскресенье даже мастерски скрывает, что он в трауре. — Спасибо, что приняли моё приглашение и явились так скоро, учёный Доктор, — говорит галовианец со своей обычной весомостью. — Насколько я понимаю, исследования Стелларона нельзя было послать через мессенджер, — насмешливо отвечает Рацио, пробуя ощупать ситуацию. Он уже обратил внимание, что на столе в центре салона находится большой чёрный жёсткий диск. Он не накрыт изящным платком, как оно было с ждавшими своего разоблачающего раскрытия Камнями. — Нет, к счастью, нельзя, — соглашается Воскресенье, и Рацио кажется, что часть с «к счастью» подразумевает именно то, что Воскресенье рад новой личной встрече. — Вы можете забрать свою заслуженную награду. Но, учёный Доктор, если вы не спешите, есть ещё кое-что, о чём я бы хотел поговорить с вами. Рацио усилием воли заставляет себя не скрестить руки на груди в защитном жесте. В конце концов, это было ожидаемо. — Вам следует знать, что я беру гонорар консультанта, — он произносит это так, что замечание могло бы быть как шуткой, так и откровенной грубостью. Воскресенье хмыкает, полуоборачивается и смотрит наверх. Он делает жест к сидящей высоко над комнатой и на тот момент чистящей своё оперение птице-наблюдателю. — Прошу. Рацио напрягается. Несложно предсказать, что последует дальше. С шорохом крыльев птица приземляется на столешницу неподалёку от них. Из её пурпурного тела раздаётся голос, который Рацио не ожидал услышать снова так скоро, если вообще ещё когда-либо: — Значит, «гений» из Совета приземлённых хочет теперь быть моим гробовщиком? Надо же… какая честь. — Птица оборачивается к Рацио, моргает розовыми глазами, и отвечает сама себе теперь уже его голосом во всё том же искажённом качестве воспроизведения: — Да. И я уверен, что сотрудники Департамента стратегических инвестиций были бы обрадованы узнать о твоей смерти в нужный момент, но не забывай, что ты их не увидишь. Потому что менеджер этого задания — я. На этом короткая, но совершенно компрометирующая демонстрация заканчивается. Однако Воскресенье смотрит на Рацио так же благоволяще, как прежде. В его взгляде нет даже насмешки, «попался!», и Рацио не понимает этот ход и жёстко хмурится. Если Воскресенье ожидает, что он начнёт истекать потом и пытаться выдумывать оправдания, то он горько ошибается. (Он не произнёс ни слова лжи прежде, что означает, что Гармония не может повлиять на него сейчас). Рацио состраивает невпечатлённое выражение и начинает защищаться, насмешливо и предостерегающе: — У меня нет времени на игры, Воскресенье. Я признаю, что я сказал это, и что дальше? Сказочный Павильон Восторга станет моей темницей, обнажая неизменную Правду об этой планете? Потому что если ты намереваешься заковать меня здесь, я должен проинформировать тебя, что КММ не обрадуется, узнав, что один из её высокопоставленных членов против своей воли удерживается в твоём личном паноптикуме. Так значит, ты готов развязать войну с корпорацией только из-за того, что ранее поверил в то, во что хотел поверить? Его голос — это голос строгого, вразумляющего учителя. Однако глубоко внутри Рацио чувствует страх, потому что, разумеется, возможности наказать его помимо заточения безграничны. Воскресенье посмеивается. Он отвечает на его речь всё тем же спокойным и бодрым тоном, что и раньше. — Никто вам не навредит, учёный Доктор. Запугивание гостя — это дурные манеры. Я всего лишь хотел, чтобы вы знали, что я обладаю полным представлением о происходящем, прежде чем скажу то, что собираюсь сказать дальше. — Говори же. Воскресенье помещает руку на бедро и жестикулирует другой. — Я неправильно оценил вас, упустив важнейшее сведение о вашей исключительной персоне. — Оу. — Рацио скрещивает руки на груди. — Всего одно? И какое же? — Я не знал, что вы не только исследователь и преподаватель в Гильдии Эрудитов, но ещё и медицинский доктор. Пауза. Рацио ощущает инстинктивное желание прокомментировать: «Впредь всего остального», но сохраняет молчание, ожидая, что последует дальше. Ему следует давать Воскресенью настолько мало, насколько возможно. В конце концов, очевидно, что сейчас галовианец использует с ним свои навыки политической коммуникации — ищет точки соприкосновения, пересечения множеств, стараясь подобрать тот аккорд, который найдёт в нём психологический резонанс. — Когда я прочёл об этом, я осознал, что вы должны верить в спасение даже тех, кто внушает вам невыразимое отвращение. — Прояснять отсылку не требуется. — Я ошибаюсь, учёный Доктор? Рацио не отвечает, не хочет отвечать, и ждёт продолжения. В это время глава Дубовой Семьи сужает глаза и добавляет жёстким, приглушённым голосом, которого Рацио от него ещё не слышал: — А Департамент стратегических инвестиций поставил вас ассистировать суициду, вас, давшего клятву не причинять вреда. Как омерзительно. Они и впрямь не думают ни о чём, кроме денег и власти, не так ли? Рацио не удаётся проконтролировать выражение удивления, возникающее на его лице на две полных секунды. Он никак не ожидал услышать именно это, и комментарий действительно задевает в нём тот самый психологический аккорд. Разумеется, он быстро находится с мнимо отстранённой, раздражённой репликой: — Ты хотя бы приближаешься к чему-то конкретному? — Нервное напряжение в его животе нарастает, но он игнорирует это. Воскресенье кивает. И хотя глава Дубовой Семьи ниже его больше, чем на полголовы, Рацио отмечает про себя, что Воскресенье смотрит на него так, будто они находятся на одном уровне глаз. — Скажите мне, учёный Доктор. Вы и впрямь довольны своим сотрудничеством с КММ? Или ваша связь с ними держится на том обстоятельстве, что вы не нашли других партнёров, которые бы адекватно удовлетворяли ваши потребности? Рацио смеётся, чтобы скрыть своё неудобство. Он распускает руки, стараясь казаться беспечнее, и качает головой. — Кто бы мог подумать, что Семья так быстро окажется в таком очевидном отчаянии. — Отчаянии? Но это ведь не нам нужно бороться с совестью. Впрочем, я полагаю, что вы присоединились к ним не из искренней симпатии, а потому что может казаться, что все дороги ведут в КММ. Даже Общество гениев сотрудничает с ними на сегодняшний день. Семья остаётся единственной фракцией, которая сохранила свою независимость. Неудивительно, что банкиры корпорации спят и видят, как бы уничтожить нас. — Поправь меня, если я неправ, — начинает Рацио тем же жёстким тоном, которым задавал бы сложнейший вопрос на экзамене, — но я всё ещё не услышал, зачем бы мне внезапно присоединиться к вам. Воскресенье указывает на жёсткий диск. — Во-первых, я уже дал вам то, чего не давали они, хоть вы и делаете для них грязную работу. И исследования Семьи относительно Стелларона — это лишь капля в море того, что мы могли бы предложить вашему ненасытному уму. Мы обладаем такими знаниями, о значении которых догадываются немногие и которыми не обладает ни одна другая фракция, даже Общество гениев, и уж тем более Гильдия эрудитов. Чтобы вы понимали, что это не пустые слова, — член Общества гениев по совпадению нанёс нам визит не далее как четыре системных часа назад. Внутренне Рацио замирает. Он снимает руку с бедра и медленно спрашивает, стараясь звучать ровно и бесцветно, чтобы его голосу не передалось поднимающееся в нём волнение: — Кто? — Правитель планеты Скруллум. Выдающийся механический джентльмен, которому нужно было одолжение Семьи. — Воскресенье не даёт ему задержаться в его удивлении, продолжая: — У Семьи есть план, и уже совсем скоро фарс закончится, и наступит час, когда все получат по заслугам. До того времени — у вас всё ещё есть возможность обдумать своё будущее, учёный Доктор. Вторая причина подумать о моём предложении: мы заботимся о своих людях. Мы воспринимаем их как личности, а не только как персонал, выполняющий задачи. Впрочем, мы и берём на службу только достойных людей. И снова отсылка не нуждается в прояснении. Рацио хмурится. Он слишком хорошо знает, что игрок являет собой воплощение дерзости, безрассудства, пренебрежения моралью и хитрости вместо хоть какого-либо ума. Но если он хочет и дальше заявлять о целостности своего собственного морального облика, он должен поддерживать даже тех, кто бросает радикальный вызов всем его убеждениям. Поэтому Рацио злится на себя самого за то, что собирается сказать дальше, и всё же заставляет себя тяжело произнести: — Audaces fortuna adiuvat. — Ха-ха. Мы посмотрим насчёт этого. Хотя я и не могу сказать, что удел игрока мне интересен. Даже если ему удастся выкинуть какой-то трюк и спастись в последний момент — его жизнь обесценена тем, что он сам относится к ней как к игровой фишке. За сдержанными словами Воскресенья угадывается глубокое презрение. Но Рацио не слышит за ними ту же праведную ненависть, которую правитель Пенаконии выразил, рассуждая о корпорации, так что он склонен поверить в искренность его безразличия. — Я могу представить, что КММ очень полезны такие персонажи. Но вы, учёный Доктор. — Воскресенье смотрит на него как на загадку, в логическую последовательность которой вкралась ошибка. — Вы в самом деле птица того же полёта, что и игрок? Вы готовы сделать для них и следующее такое задание? Рацио хотел бы выглядеть неприступным, но опускает взгляд и знает, что на его лице проступает растерянность. Он вздыхает и отвечает мягче, чем прежде, серьёзнее: — Вам знакомо выражение «лучше известное зло, чем неизвестное»? Сдаётся мне, оно отражает несостоятельность вашего аргумента о том, чтобы я, — Рацио делает неопредёленный жест, — поместил себя под управление Семьи, вступив в некие отношения патрона-протеже, куда более ёмко, чем могла бы сделать любая тирада с моей стороны. Ну? Это всё? Рацио надеется, что его закрытая поза достаточно подкрепляет его слова. Потому что даже вопреки отсутствию предпосылок, ему кажется, что если Воскресенье продолжит этот разговор, то скажет ему что-то настолько разумное, что не просто заставит его сомневаться, а в самом деле переубедит его. Воскресенье прикрывает глаза. А когда открывает их снова, то уже не улыбается и звучит задумчиво. — Если вас не убеждает поддержка в вашем стремлении к знаниям и правде, я предлагаю вам крепкий сон. Я могу облегчить вашу ношу. — О, это должно быть интересно. Воскресенье пропускает его иронический комментарий мимо ушей. Он говорит дальше, и теперь в его голосе звучит сдержанное сочувствие. — Вы делаете всё, чтобы скрыть это, даже от самого себя, но прямо сейчас вы испытываете моральные мучения. Вина пульсирует у вас внутри как открытая рана, истекающая страданием. Рацио чувствует, что бледнеет. Но Воскресенье в любом случае не смотрит на него. Он полуотворачивается к столу и буднично предлагает: — Я могу выровнять ваши энергии таким образом, чтобы вы могли занять определённую дистанцию по отношению к своим последним переживаниям. Это дало бы вам ясность, необходимую для принятия решений. Рацио требуется несколько секунд, чтобы осознать, что Воскресенье предлагает ему сонастроить его с Гармонией. Он невесело ухмыляется и жестикулирует одной рукой. — Это без сомнения самое учтивое приглашение на лоботомию, что я когда-либо слышал, но я вынужден вежливо отказаться. Воскресенье смотрит на него, и теперь лицо галовианца — невыразительная маска. Отвечая, он произносит каждое слово медленно и чётко, с твердеющим в интонациях неверием и разочарованием, как бы подразумевающим: «Вы действительно так считаете?». — Я даже не смог вынудить игрока не лгать, глядя мне в глаза. Как именно я мог бы повлиять на такой блистательный разум, как ваш? Проблема в том, что у Рацио нет готового предположения. Он смотрит на правителя Пенаконии перед собой, пытаясь смоделировать ситуацию в своём уме со всех углов, но не находит ни одной причины или мотивации… Воскресенье методичен, скрупулёзен и в этом его единственное удобство как противника — он предсказуем. И, вероятно, предрасположен верить, что ему удастся убедить его, Рацио. В конце концов, он считает, что уже сделал это прежде. — И какую гарантию моей безопасности вы предоставляете? — На этот раз тон Рацио ровный, просто интересующийся. — Я клянусь любящей памятью моей дорогой сестры, что я не наврежу вам и не злоупотреблю вашим доверием. Я только выровняю ту часть, которая доставляет боль. Рацио впечатлён упоминанием Робин. Сказав то, что он только что сказал, Воскресенье не оставляет себе место для манёвра. Это поджигает его любопытство. Что за гамбит он может готовить? Рацио считает себя хорошо информированным о псионических влияниях и он специально освежил свои знания о предмете, прежде чем ступить на Пенаконию. Но у Семьи есть свои секреты, и крайне маловероятно, что настройщик Гармонических струн задействует те же телепатические техники, что и рядовой галовианец. Рацио нужно больше информации. — Опишите мне процедуру, шаг за шагом. Воскресенье моргает и шлёт ему маленькую улыбку. — Чтобы выровнять ваши энергии, мне нужно знать, какая конфигурация нормальна для вас. Чтобы сделать это, мне потребуется сперва изучить ваши энергетические центры. Затем, я использую энергию Гармонии, чтобы провести выравнивание. Всё это можно сделать за единственную сессию. Мне стоит расценивать ваш вопрос как согласие? Верный своей своенравности, Рацио сперва скрещивает руки на груди и отворачивается, отзываясь неоднозначным «хм». Но в конце концов он смотрит в сторону Воскресенья, но не прямо на него, и кивает. Воскресенью этого мало и он уточняет: — Вы согласны на проведение ритуала, который я описал? — Согласен. — Я ценю ваше доверие, учёный Доктор. Вы умный человек, а это разумный выбор. Воскресенье ведёт его в другую комнату, объясняя, что салон зарезервирован для деловых встреч и проводить в нём ритуал, о котором они договорились, было бы неудобно и неподобающе. Рацио забирает жёсткий диск с собой. Пока они идут к новому месту, сопровождаемые только эхом своих шагов, Рацио достаёт телефон, чтобы быстро отправить Топаз эмодзи совы. Согласно их коду это означает, что пока он в безопасности и ей нужно ждать новостей позже. Воскресенье приводит его в кабинет. Это достаточно небольшая комната по сравнению со всеми остальными пространствами особняка, в которых Рацио уже довелось побывать, и она куда более интимно освещена. — Присаживайтесь туда, куда захотите. Я содержу всё в идеальной чистоте. — Про себя Рацио даёт Воскресенью пять баллов за эти слова. С разрешения хозяина кабинета он кладёт жёсткий диск на рабочий стол с дубовой столешницей, и Рацио не удивлён увидеть на том столе «Оды Гармонии» с золотистой расшивкой на обложке. Однако он удивлён расположившейся там же стайке оригами-птиц. Разноцветные бумажные создания сложены с большим умением и продуманностью изгибов: тончайшие из них производят впечатление отдельных перьев. Кроме того, в них есть живость, из-за того, что их позы выразительны. — В основу легли ваши собственные дизайны? — Да. — Рацио слышит довольную улыбку в голосе Воскресенья. — Вы тоже складываете оригами? — Я предпочитаю высекать. — А. Как вам статуи на Пенаконии? — Не в моём вкусе. — Могу представить. Я полагаю, что вы тяготеете к классической скульптуре, запечатляя в камне только самые прекрасные объекты и создания. Рацио может только неловко промолчать о том, что его любимая модель — это он сам. Он занимает место в ближайшем к нему элегантном кожаном кресле приглушённого оранжевого цвета, и наблюдает за тем, как Воскресенье подходит к дивану на другом конце комнаты, чтобы взять с него маленькую подушку. — У вас уже был опыт телепатической связи, учёный Доктор? Рацио не нужно думать над ответом, и всё же он медлит с ним. Он обнаруживает, что ему сложно признать перед Воскресеньем, что тот будет его первым партнёром в такого рода занятиях. — Нет. — Понимаю. Я сделаю всё, чтобы процедура была вам приятна. — Эффективности будет совершенно достаточно, — надавливает Рацио. Прежде он решил, что Воскресенье взял подушку, чтобы пригласить его прилечь, пока сам сядет где-нибудь рядом. Но вместо этого Воскресенье кладёт подушку на пол у кресла, которое он занял, и встаёт перед ним на одно колено. Рацио хмурится, но не успевает найтись с комментарием, прежде чем Воскресенье начинает объяснять ему условия, нисколько не стеснённый своим новым положением. — Я буду время от времени говорить с вами на протяжении процесса, чтобы вы могли концентрироваться на моём голосе и не чувствовать себя наедине с ощущениями, которые могут — но не обязаны быть — тревожащими из-за своей необычности. Пожалуйста, не заставляйте себя отвечать, если не хотите. Это нужно только, чтобы вам было спокойнее. Воскресенье протягивает к нему руку, ладонью вверх. — Кроме того, нам потребуется установить номинальный физический контакт. Пожалуйста, дайте мне свою руку. Рацио колеблется по причине того, что без преувеличения годами не прикасался к кому-либо намеренно. Он даже не помнит, когда дотрагивался до кого-то в последний раз — это наверняка был какой-то пациент, который прямо попросил его о физическом контакте для успокоения. Рацио делает тяжёлый недовольный вздох, но помещает свою руку в руку Воскресенья. К его удивлению, Воскресенье смещает их прикосновение так, чтобы оно было минимальным — он просто некрепко берёт пальцы Рацио в свои, облачённые в перчатку. Рацио тихо благодарен за эту учтивость. И тем не менее, хоть он и сидит, откинувшись на спинку кресла, он не расслаблен. Рацио ожидает, что Воскресенье даст ему инструкцию ещё и смотреть ему в глаза, и морально готовится к этому зрительному контакту. Но Воскресенье не говорит ничего подобного. Тогда Рацио поражённо задирает брови, осознав, что его, похоже, собираются поместить под гипноз, не прибегая к триггерам. Он не ошибся в своём предположении: телепатия Воскресенья это и впрямь что-то особенное. — Вам комфортно? — Рацио использует то, что ему не нужно смотреть на Воскресенье, и решает смотреть на собственную свободную правую руку, покоющуюся на подлокотнике. — Если да, давайте приступим. Я изучу вашу энергетическую конституцию, начиная с центра энергии, который расположен у основания позвоночника, и дальше буду продвигаться наверх. Вряд ли вы что-то почувствуете, но если хотите отвлечься, попробуйте следить за своим дыханием. Дальше Рацио и впрямь следит за тем, как поднимается и опускается его грудная клетка, но не для того, чтобы отвлечься, а наоборот, чтобы сосредоточиться на том, как будет ощущаться то самое изучение его энергетической конституции. Не только потому, что он хочет обезопасить себя, но и потому, что ему просто любопытно. И Рацио удаётся заметить то, что делает Воскресенье — он чувствует легчайшее покалывание в теле там, куда глава Дубовой Семьи направляет своё внимание. Галовианец изучает его первый энергетический центр всего двадцать восемь секунд. — Очень хорошо, далее идёт центр, находящийся у крестца. На уровне выше происходит задержка. Спустя полторы минуты Воскресенье заговаривает с Рацио снова. — Учёный Доктор, могу ли я задать вам вопрос интимного характера? Рацио хмурится и сужает глаза. — Он относится к тому, что вы делаете? — Весьма. У вас есть здоровый и сильный поток либидинальной энергии, но поверхностное изучение, которое я, разумеется, не стану углублять, чтобы не нарушать вашу приватность, оставляет меня с впечатлением, что эта энергия замкнута. Это означает, что вы асексуальны? Рацио закатывает глаза и издаёт звук раздражения. Он раздражается ещё сильнее, когда слышит, что звучит выше обычного от дискомфорта, отвечая: — Неужели это может быть каким-то образом неочевидно? — Я прошу прощения за такой неприличный вопрос. — Воскресенье коротко кладёт свободную руку себе на грудь в жесте извинения. — Но это на самом деле нужная мне сейчас информация для оценки того, что я ощущаю. Сейчас я переведу внимание на верхние энергетические центры, где энергия становится более тонкой. Вы можете спрятать свои чувства и мысли, если хотите, прежде чем я продолжу. Рацио фыркает, имея основания сомневаться в этом выражении заботы. Он уточняет: — Вы не смогли бы «прочесть» их содержание, телепатия без полной сонастройки участников чувствительна исключительно к энергетическому потоку. — Совершенно верно. Что-либо ещё потребовало бы вашей готовности поделиться со мной. И тем не менее, я хочу, чтобы вы приняли все меры предосторожности, которые считаете нужными, чтобы чувствовать себя в безопасности. Просто скажите мне, когда будете готовы. При смещении внимания к пупочной области Рацио ожидает услышать ещё один комментарий от Воскресенья, потому что именно в этом месте он сам чувствует нервное напряжение, которое, вероятно, и должно быть нарушением в течении энергии. Его догадка оправдывается. — Здесь начинается эффект дисгармонии, — сообщает Воскресенье. — Она глубокая и могла бы мешать вам годами. Я рад, что могу помочь прежде чем случатся бессонные ночи. — Действительно имея склонность к бессонице, Рацио допускает, что эта оценка справедлива. — Теперь сердце. Изучение его энергетического центра сердца длится дольше всего. В конце концов, через три минуты Рацио сам обращается с вопросом к Воскресенью. — Что-то не так? Он всё ещё не смотрит на галовианца, но слышит, что тот хмурится, когда отвечает ему: — Мне жаль, что вы вынуждены носить в себе столько смятения и гнева. И… Воскресенье обрывает себя. В тишине слышно, как Рацио сглатывает. Он и хочет, и не хочет узнать, что должно было последовать дальше, но удерживается и не спрашивает, не вполне уверенный, что не сделает себе хуже этим знанием. — Тем не менее, как я и пообещал вам, я не буду вмешиваться в ваше естественное самоощущение. К слову, вы тоже можете посмотреть в меня, если вам любопытно попробовать себя в телепатии — или если хотите ощутить больше контроля над процессом. Пока я смотрю на вас сейчас, вы тоже увидите меня. Рацио вздыхает и устало просит: — Давайте просто двигаться дальше. Дальнейшее изучение проходит гораздо быстрее. Прежние впечатления сглаживаются, когда Воскресенье подводит итог всему, что узнал, полным благоговения тоном: — Учёный Доктор, спасибо за ваше терпение. У вас величественный ум колоссальных масштабов, потрясающе сильная воля и так много чувствительности и сострадания. Я глубоко почтён нашим знакомством и хочу обрадовать вас тем, что выравнивание вряд ли займёт много времени. Ваше существо и само стремится к тому, чтобы быть гармоничным и уравновешенным. Я сразу почувствовал это в вас. Рацио вспоминает вычитанную откуда-то строчку о Ксайпе: «…Эон будет смотреть на вас благожелательно, если вы будете претворять благие намерения», а ещё — поджимает губы, чтобы не дать себе улыбнуться. Да, ему действительно лестно слышать такую оценку. Тем более, что её можно даже назвать объективной? На таком промежуточном итоге, он гораздо более расслаблено относится к перспективе продолжения. Убедившись, что он готов продолжить, Воскресенье велит ему не закрывать глаза на протяжении второго этапа. Для формального начала ритуала он обращается к Трёхликой Душе тем же пылким религиозным полушёпотом, которым уже взывал к ней прежде для наложения печати Гармонии, с той разницей, что сейчас он просит Эона помочь изгнать раздор и развеять печали и обиды. Рацио ждёт, что будет дальше, — и начинает чувствовать мощные, ровные вибрации. Они неразличимы на слух, но при этом ощущаются им резонансом во всём теле. Уже через семь — или десять? — секунд эти самые вибрации вызывают у него парестезию — гусиную кожу, расходящуюся волна за волной по всему телу, от икр до скальпа. Рацио догадывается, что это должно означать, но, впечатлённый действительно странными ощущениями и испытывающий научное любопытство, всё же задаёт вопрос: — Что именно происходит? — ОНИ касаются вас через меня. Не бойтесь. Если вы не будете сопротивляться, то сможете даже почувствовать блаженство. Идея получения блаженства не из привычного источника (ванны, книги или умной беседы) тут же приглушает научный интерес Рацио из-за куда более сильного смущения. Он начинает решать в голове математические проблемы и представлять сложные модели. Но это помогает лишь отчасти — поступающая ему энергия проявляет себя явно ощутимым тёплым покалыванием, которым наливаются его ступни и ладони. Её биение настойчивое, но сдержанное — один удар в секунду. — Вам комфортен этот ритм? — негромко справляется Воскресенье в какой-то момент. — Пока всё в порядке. На самом деле, Рацио предпочёл бы немного замедлить процесс. Но он решает, что трудноописуемое ощущение энергетической нагрузки терпимо — чем скорее Воскресенье передаст ему необходимое количество энергии, тем быстрее ритуал закончится. В то же время он замечает, что из его челюсти уходит напряжение, которое он прежде даже не замечал. Всё его тело начинает основательно расслабляться, будто он забрался в по-настоящему идеальную ванну. Рацио даже чувствует желание прикрыть глаза, но вспоминает, что говорил Воскресенье раньше, и сдерживается. Через некоторое время он начинает слышать тихий напев, раздающийся одновременно отовсюду и ниоткуда. Слуховая галлюцинация то и дело немного прерывается, но он всё ещё может различить отдельные строки: — Все соединены и ветра благословнения разносятся по земле! …ваша мощная рука растворяет… …добродетельные находят утешение, мир воцаряется… и Струны Гармонии играют музыку, чтобы превознести… чистейшие благословения наполняют Вселенную… …купаясь в сладком дожде твоей божественной любви… …голые земли превращены в бескрайние кущи… Вдруг сквозь музыку и упоённые голоса Воскресенье строго предупреждает его: — Сейчас будет неприятно, но это быстро пройдёт. После его слов дискомфорт в его животе и груди на некоторое время становится сильнее, тянет странной, нефизической болью, и Рацио даже издаёт ворчащий звук, сдавливая пальцы Воскресенья в своих. Затем, резкие ощущения сменяются полным облегчением — будто на воспалённое место нанесли прохладную мазь. Рацио чувствует, что тепло из ступней и рук появляется и в груди, и в животе, отдавая в спину и в бёдра. Рацио даже интересно наблюдать за этими реакциями изнутри, как врачу и учёному. Вопреки интенсивным ощущениям, его пульс практически не ускорен. Его тело как бы безучастно к происходящему, не замечает его. Но не совсем: чуть позже он чувствует, как в уголках его глаз собирается смачивающая ресницы влага. Рацио поднимает свободную руку к лицу, собирает сбежавшую вниз по внутреннему краю глазницы капельку и смотрит на неё, поблёскивающую на подушечке его пальца. Он не чувствует печаль — или вообще какую-либо эмоцию. Ergo, его тело таким образом выпускает стресс. Воскресенье подтверждает его неозвученную гипотезу. — Ваш самоконтроль по-настоящему впечатляет, учёный Доктор. Кто-либо другой, скорее всего, рыдал бы сейчас, вздрагивая от резонанса с сакральными энергиями. Про себя Рацио настолько горд слышать о своей исключительности и способности сохранить достоинство, что ему даже становится намного легче. Его многолетние усилия, направленные на самосовершенствование, не были напрасны. — Но прямо сейчас, — продолжает Воскресенье, — ваша дисциплина не преимущество. Вы почувствуете себя лучше, если позволите себе отдавать часть энергии вовне. Если вам неудобно плакать, вы можете немного двигаться или вокализировать. Я не приму это на личный счёт. В конце концов, я знаю, что вы чувствуете сейчас. Рацио собирается ответить, но затем полностью осознаёт последнюю часть сказанного Воскресеньем. Ну конечно. Только идиот мог упустить это из виду. Если Воскресенье является проводником, то он пропускает энергию через себя. Они чувствуют одно и то же. Эта мысль наполнена огромной близостью, и Рацио хмурится, смущённый. Он так же впервые замечает, что он и Воскресенье дышат синхронно. Из-за чувства неудобства Рацио решает не делать ничего из того, что ему предложили. Однако же через какое-то время ощущение слишком сильного воздействия начинает перегружать его. Рацио чувствует, как мышцы в его руках и торсе сами собой сжимаются и расслабляются периодическими спазмами. Музыка Ксайпа превращается в тяжёлый низкий гул. И глядя на картину с изображением сиалии на стене сбоку, Рацио осознаёт, что прямо перед его открытыми глазами вспыхивают яркие, радужные фейерверки. Так он начинает понимает, что происходящего слишком много. Ему нужно отвлечение. — Говорите со мной. — Рацио произносит это требовательным тоном, но сам по себе его голос звучит как сдавлённый шёпот, и это его даже пугает. После его требования ритм сразу же значительно замедляется. Он начинает чувствовать себя менее перегруженным, и затруднённо благодарит: — Да, так лучше. Спасибо. Воскресенье мягко сжимает его пальцы в жесте успокоения. Рацио обнаруживает, что он не против. — Вы потрясающе хорошо справляетесь, учёный Доктор. Даже лучше, чем я ожидал от вас. Я выровнял основную часть дисгармонии, но осталось сделать кое-что ещё, чтобы вам не было плохо позже. — А что насчёт тебя самого? Воскресенье удивлённо моргает. Он посмеивается и улыбается ему какой-то особой улыбкой, которую Рацио не понимает. — Вы врач даже в такой момент, правда? В этот момент Рацио замечает, что под полуопущенными веками, зрачки Воскресенья расширены, что их разделённое дыхание стало поверхностным. И ещё — он в принципе осознаёт, что уже какое-то время смотрит на галовианца. Рацио откидывает голову назад и, не задумываясь, рефлекторно закрывает глаза. Почти сразу после этого он чувствует щекотное ощущение в области шеи. Он не понимает его характер и происхождение, но оно не вызывает тревогу, только любопытство. Рацио сосредотачивается на ощущении, стараясь воспринять и оценить его, как если бы физически ощупывал какой-то соприкасающийся с ним объект. Таким образом он опознаёт, что ощущение связано с пальцами (без перчаток), осторожно поглаживающими одну сторону его шеи. Это странное ощущение — его никогда прежде так не касались. Но оно ощущается им безопасным. Рацио позволяет это. Он слышит вздох со стороны Воскресенья, и прикосновение развивается: пальцы поглаживают его челюсть и подбородок, прежде чем осторожно завести за ухо пряди волос. Затем, они гладят завиток его уха, противозавиток, прежде чем опуститься чуть ниже и нежно сдавить мочку массирующим движением. Рацио распахивает глаза и убеждается, что Воскресенье продолжает держать его пальцы в своих. Они не сдвинулись со своих позиций ни на сантиметр. — Я говорил вам не закрывать глаза, — напоминает Воскресенье с лёгким раздражением. Рацио прикасается к своей шее свободной рукой. — Что это сейчас было? — Наши энергии сильно резонируют. Даже сильнее, чем я мог предположить. — И что это значит? — Мне правда нужно вам объяснять? Рацио какое-то время собирается с мыслями, чтобы сформулировать свою гипотезу. Это не его область экспертизы, никогда не была, но… так у интереса к нему, у всего этого большого одолжения появляется смысл. — Я… тебе нравлюсь? Это и есть та причина, по которой ты хочешь, чтобы я работал на Семью? Воскресенье шумно выдыхает. — Это не лучший момент для такого любопытства, учёный Доктор, — говорит он как предупреждение. Кроме того, Рацио отмечает, что галовианец впервые избегает зрительного контакта с ним. Рацио чувствует неловкость от того, что озвучил, и переводит взгляд с бесстрастного лица Воскресенья на его крылья. Он думает уже как-то проскальзывавшую мысль, что они — рудименты, и, следовательно, должны быть даже более хрупкими, чем крылья, предназначенные для полёта. Тонкие, хрупкие структуры… каковы они наощупь под оперением? Какова текстура этих перьев? Каково было бы взъерошить их пальцами, подуть на них? Мгновенный отклик через ощущение связи подсказывает ему, что ему бы позволили провести такой опыт. Вслед за этим Воскресенье задыхается и издаёт глухой отрывистый звук. В следующие мгновения Рацио чувствует, что тёплое биение энергии между ними замедляется, но при этом резонанс каждого толчка становится чище и сильнее, глубже, до приятной слабости в ногах. Осознав, что он и сам застонал, Рацио зажимает себе рот ладонью и быстро извиняется. Воскресенье помогает ему и дальше прийти в себя, заговаривая с ним отстранённым тоном: — Учёный Доктор, если не вы не полностью понимаете, что делаете, и если вы не готовы понести последствия, я настойчиво советую вам не думать обо мне сейчас. Мы закончим ритуал через сто восемьдесят секунд. Сказав это, Воскресенье принимается ожесточённо шептать имена себе под нос, как бы упреждая любые ответы: — А значит Аэленев, командир Вечного Центуриона, Б значит Беатриц, веселительница Бала Блаженства… — Рацио помнит из прочитанного, что это те, кого почитают последователи Гармонии. После перехода к этой части давление энергии начинает ослабевать, осознавать себя становится проще и Рацио начинает чувствовать, насколько он, оказывается, устал, хотя и не делал ничего на физическом плане. Однако же, при этом каждый новый вдох даётся ему немного легче, немного более приятным, немного более полным и насыщающим. Но у процесса нет мощного климатического разрешения. Он просто начинает заканчиваться в какой-то момент и полностью заканчивается, когда Воскресенье с придыханием произносит благословение: — Пусть Великий из Рая хранят вас под ИХ защитой. Рацио почти уверен, что ему не кажется, что большой палец Воскресенья поглаживает костяшки его пальцев, прежде чем глава Дубовой Семьи отпускает его руку и встаёт, подбирая подушку с пола. Воскресенье советует ему не пробовать покидать кресло сразу и сам при этом движется замедленно. Рацио бы и не подумал вставать сам. Снова дыша только своим дыханием, чувствуя только свою энергию, он, не теряя времени, пробует оценить эффект от ритуала — и с удивлением понимает, что не может заставить себя почувствовать свои прежние беспокойство, вину и стыд, как ему и обещали. Он даже не может напрячься. Но при этом его ум не затуманен, не растерян, он совершенно ясен. Рацио спокойно — и для него это в высшей степени экзотичное ощущение. Пытаясь соотнести его с чем-либо, он думает о том, что словно бы хорошо выспался и поупражнялся одновременно. Это ощущение безусловно пройдёт по мере того, как он придёт в себя, но пока Рацио держит глаза закрытыми и слушает — нет, не шуршащие звуки неподалёку, — он слушает тишину, которая, как кажется, слушает его в ответ. Сейчас можно услышать, что она воспринимает каждое его движение, каждую мысль — ведь все они всегда влияют на всеобщую Гармонию. По этой причине, когда Воскресенье чуть позже обращается к нему («Вы хотите стакан воды? Или, может быть, сладости?»), Рацио молча качает головой, так и не открывая глаза. Поэтому и ещё — потому что ему неловко. Проходит некоторое время, прежде чем Рацио чувствует желание подвигаться и, глубоко вздохнув, начинает потягиваться на месте. Хрустнув шеей, он проверяет свой телефон и видит, что ритуал занял около часа. Интересно. В изменённом состоянии сознания, он пережил его как весьма интенсивные пятнадцать минут. …Что он напишет Топаз? Вряд ли она предложит отпраздновать его избавление от эмоциональной травмы. ...Нужно ли ему всё ещё что-то писать ей? В конце концов, первым, что Рацио говорит, становится: — Мне нужен мой жёсткий диск. — Он всё ещё ваш. Вы можете забрать его. Ещё через минуту Рацио удаётся заставить себя встать и подойти к рабочему столу, за которым сидит Воскресенье. Рацио обнаруживает, что на матовой поверхности жёсткого диска его ждёт маленькая голубая сова из бумаги. Он поднимает взгляд к закинувшему ногу на ногу галовианцу, и после нескольких секунд зрительного контакта, за которые Рацио впервые со своего появления в особняке не чувствует необходимость скрестить руки на груди, Воскресенье спрашивает его с мягкой улыбкой: — Вы ведь обдумаете моё предложение, учёный Доктор? Секунду спустя они оба поворачивают головы к окну. Где-то далеко снаружи раздаётся обращение через громкоговоритель: — Леди и джентельмены! Самое поразительное и восхитительное шоу за всю историю Пенаконии вот-вот начнётся! КММ сердечно приглашает всех в тематический парк «Клок Студиос»!