Трещал фарфор сердечный

Марлин с трепетом провела кончиками пальцев по колдографии. Уголки волшебной фотографии были согнуты, а один край был оторван. Горькая усмешка тронула крылом бабочки девичьи уста. Однажды Цезарь, любимый кот МакКиннон, недовольно фыркнул на Регулуса и откусил малюсенький кусочек колдографии. В тот вечер Блэк кое-как отобрал у наглой усатой морды свою ценность, и вновь запихал меж страниц дневника с пожелтевшими страницами. Теперь книжечка с тайными записями, наполненными юношескими чувствами, принадлежала Марлин. К сожалению. Могильный смрад пробирался в легкие, прорастая там сорняками. Девушка до сих пор чувствовала на своих ладонях скомканную влажную землю, что чернее беззвездного неба. Марлин каждый чертов день проводила у могилы возлюбленного, прижимаясь щекой к хладному надгробию. На кладбище она и сама находила покой, словно Рег до сих пор находился подле нее, накручивал ее белокурую прядь волос себе на палец, нежно целовал в висок. Слезы уже давно иссякли. В девичьей груди зияла дыра, которую заполнить теперь представлялось невозможным. Боль тянулась бесконечной алой нитью, прошивая каждую клеточку ее бренного тела, бессмертной души. Больше не было горя. Была лишь злость и ненависть. Марлин ненавидела всех и вся. Она даже возненавидела Сириуса, крикнув в сердцах, что тот был предателем. Если бы он помог своему братцу, оказал поддержку, остановил, ибо одних усилий МакКиннон оказалось недостаточно... все было бы иначе. Он ушел. Покинул ее. Своим поступком, проявлением неподдельного героизма растоптал ее хрупкое сердце из фарфора. Регулус сжал в кулаке все то светлое, что было в ней, и отдал во власть погребального костра. Костра их жизни. МакКиннон едва коснулась губами колдографии, зажмурившись, дабы сдержать поток слез, которые внезапно нахлынули морской волной. Жгучие капли промочили длинные ресницы, и скатились по бледным щекам. В тот момент она словно услышала его смех, что звенел колокольчиком ветра: искренний, заливистый, влюбленный. — Марлин! — Воскликнул тогда Блэк, притягивая к себе МакКиннон за плечи, но девица продолжала упрямо вырываться. — Всего лишь одно колдо. — Нет-нет, Регулус Арктурус Блэк, — девушка мотнула головой. — Ты мне не дал сегодня списать. Никаких тебе колдо. Марлин показала язык, а юноша в ответ нервно хохотнул в сжатый кулак. Порой он не видел границ ее шуточных обид. Зачастую ему казалось, что он по-настоящему причинил ей боль. — Но... — слизеринец прокашлялся. — Ты же должна понимать, что твои прогулы скверно сказываются на успеваемости. — Знаешь, где я видала твою успеваемость? — МакКиннон скрестила руки на груди, надувшись. — Где же? — Блэк недоуменно захлопал глазами. — Ох, Мерлин! — Девица хлопнула себя по лбу, и в этот раз сама притянула парня к себе за запястье. — Блэк, ты неисправим. Давай, сделаем уже твое колдо. Регулус чуть ли не мурлыкнул, как довольный котенок. — Я бы очень хотел запечатлеть этот момент. Оставить осенний день юности навсегда в нашей памяти, — бегло шепнул Регулус, чтобы услышала только Марлин. Девушка тут же зарделась, когда он потянулся к ней, дабы оставить целомудренный поцелуй на макушке. Однако проигрывать МакКиннон не привыкла, поэтому она тут же скорчила смешную гримасу, чем и скрыла следы своего смущения. А Регулус Блэк теперь всегда улыбался на их совместной колдографии. Всегда улыбался Марлин