Ночной рейс

      Ту-ту-ту-тух — стучат колеса о рельсы. Состав мчится сквозь мелкую морось. Старенькие «дворники» со скрежетом стирают влагу с лобового стекла. Пасмурно и серо, отчего кажется, будто вечер наступил быстрее, чем обычно.       Мой помощник Никита сложил руки на груди и спит, сидя в кресле. Недавно он стал отцом, и младенец совсем не дает выспаться ни ему, ни матери. Поэтому иногда я даю Никите возможность отдохнуть.       Я щелкаю тумблер вверх — и прожектор «на лбу» локомотива тухнет. Щелкаю его вниз — и свет вспыхивает вновь. Я делаю так еще два раза, чтобы встречающие поняли — это едет тот самый грузовой поезд. Сообщением «Челябинск-Кыштым». Это обязательный ритуал, помимо связи со станцией по рации.       Я легонько касаюсь руки напарника.       — Никита. Подъезжаем.       Тот распахивает глаза и пытается сфокусироваться на мне. Ему нужна пара секунд, чтобы окончательно проснуться. Наконец он кивает и встает с кресла.       Мы сбавляем скорость, приближаясь к станции. По рации связываемся с дежурной. Та дает разрешение встать на третий путь.       Ту. Тух. Ту. Тух.       Тух.       Тух.       Поезд замедляется. Вагоны тянутся змеиным хвостом за змеиной же головой. Со скрежетом и лязгом состав останавливается. Я гашу прожектор и оставляю только два передних фонаря. В их свете видно, что дождь усиливается.       Составитель нагибается к первому контейнеру и ставит «башмак» на рельсы. В руках у него еще один «башмак», который он несет к «хвосту» поезда. Поезд не поставишь на «ручник», как автомобиль. Нужно закрепить состав специальными средствами.       Наконец все готово к погрузке. Нам нельзя выходить из локомотива, хотя это даже не закрытая станция. Подобный запрет бывает в железнодорожных пунктах пропуска через границу. Но в центральной России?       Впрочем, за этот маршрут платят сверхурочные, а они очень нужны и Никите с его молодой семьей, и мне с моей ипотекой.       — Будешь?       Я поворачиваюсь к нему. Он протягивает мне раскрытую пачку «Кента». Я мотаю головой.       — А я закурю, — сообщает Никита и открывает окошко, чтобы дым выходил на улицу.       Я знаю, что ему любопытно. Он хочет разглядеть хоть что-то в боковые зеркала, но ему это не удастся.       К погрузке не привлекается никто из сотрудников станции. Это лишь несколько человек в черной форме без опознавательных знаков. Они приезжают на грузовой платформе, на которой обычно ждут своего часа один или два контейнера из стали. Они немного похожи на морские, только размерами поменьше. Эти контейнеры каждый раз новые, и немного позже я расскажу, почему.       Никита прислоняется к оконной раме, чтобы удобнее было наблюдать за процессом погрузки. Над его головой лениво стелется еле заметный дым от сигареты.       — Заметил, что каждый раз погода дерьмовая?       Никите двадцать четыре года, и он любит поболтать. Мне тридцать шесть — и я болтать не люблю. Впрочем, вряд ли болтливость связана с возрастом человека.       Я пожимаю плечами, потому что не знаю, что на это ответить.       — Странно, что они не подогнали туман.       — Кто «они»?       Никита неопределенно машет рукой в сторону «грузчиков».       — Ну «они». Их работодатели. Ты же наверняка думал над тем, кто это.       Я не отвечаю. Не самая безопасная тема для разговора в таком месте и в такое время.       — Марат?       — Думаю, нам стоит сменить тему.       Никита фыркает, но послушно замолкает и выпускает дым в окно.       Где-то позади заканчивают грузить контейнеры в два порожних полувагона. Остальные полувагоны еще в Аргаяше заполнили углем и щебнем.       В боковое зеркало я вижу, как со второго пути отъезжает грузовая платформа. Но нам все еще нельзя выходить. Теперь мы ждем отмашки от дежурной по станции. Только тогда поезд можно подготовить к отправке.       Наконец рация оживает. Дежурная связывается с вагонником. Тот отвечает, что вышел на третий путь. Я начинаю прокачивать тормоза и наблюдаю за тем, как дождь усиливается.       Думал ли я над тем, кто эти загадочные погрузчики и что в контейнерах? Конечно, думал. Какие-то крупицы информации дали осторожные расспросы местных, о чем-то я сам догадался. Что-то подсмотрел.       Я убежден, что привозят контейнеры из закрытого города Озёрск, известного так же под названиями Челябинск-40 и Челябинск-65. Градообразующим предприятием (спасибо, Википедии) Озёрска является «Производственное объединение «Маяк» Государственной корпорации по атомной энергии «Росатом». А значит, здравствуй, радиация, урановые залежи, ядерное топливо и черт знает, что ещё.       Никита догадывается об Озёрске. Мы это как-то обсуждали. Только он думает, что в закрытых контейнерах перевозят ядерные отходы или что-то в этом роде.       И это так же далеко от истины, как Калининград от Владивостока.       Никита не знает, куда на самом деле делся его предшественник. Официально помощник машиниста Николай Стоянов пропал без вести. Последний раз его видели на этой самой станции.       Тогда тоже шел дождь, и мы так же стояли и ждали окончания погрузки. Был всего один контейнер, и Коля решил, что под пеленой дождя никто не заметит шпиона. Я отговаривал его, но он все равно покинул локомотив во время погрузки. Я бросился к боковому зеркалу, но едва успел увидеть, как тело моего товарища подбросило в воздух, а затем разорвало на части. Что это было, я толком не рассмотрел, но у меня есть кое-какие соображения на этот счет.       «Тормоза в порядке» — раздается в рации. Добро.       Я связываюсь с дежурной, и она дает разрешение на отправление с третьего пути по готовности.       Никита включает верхний прожектор. Я подаю звуковой сигнал. Состав медленно, с жутким скрежетом начинает движение. Дождь переходит в ливень. Струи воды хлещут по листам стали и стеклу. Никита спешно закрывает окошко до конца. «Дворники» едва справляются, сгоняя влагу со стекла.       Ту-тух, ту-тух, ту-ту-ту-тух. Поезд разгоняется, капли воды в свете прожектора несутся навстречу, будто мы летим в космосе на сверхзвуковой скорости. Стучат колеса, мелькают темные пролески и огни домов в поселках неподалеку. Я поглядываю на Никиту. Он задумчиво смотрит вперед. Я знаю, что за мысли его тревожат.       — Марат, а ведь это не так просто, как я думал раньше. В этих контейнерах нет никаких урановых отходов.       — Почему ты так решил?       Никита оглядывается, будто кроме нас внутри локомотива есть кто-то еще. Кто-то, кто может нас подслушать. Затем он придвигается ко мне ближе.       — Я ведь видел кое-что в зеркало. Они подняли контейнер, и его стены ходуном ходили. Клянусь тебе, Марат, стальные стены! Как будто там тигр бился о стены. Только тигры не могут проломить сталь, вот что я тебе скажу. А эта тварь может.       — Я тоже видел это однажды, — признаюсь я. — Даже успел разглядеть лапу. Или руку. Хер знает, что это за существо…       — И какая она? Эта лапа? — спрашивает Никита, не дождавшись от меня продолжения. Я пожимаю плечами.       — Не знаю. Это что-то не из нашего мира. Как в фильме «Чужой», наверное. И когти… чудовищно огромные и наверняка острые.       Еще какие острые — одним взмахом руки эта тварь порубила моего товарища на куски.       Я так же думал, почему она не убила тогда «грузчиков». Склоняюсь к тому, что их одежда была пропитана каким-то специфическим запахом, который ее пугает. Или же наоборот — кажется знакомым.       Моя одежда не пропитана таким запахом, так что не выходить из локомотива — это, в первую очередь, моя собственная безопасность.       — Когда ты впервые стал подозревать, что здесь что-то нечисто?       Я хмыкаю. Никита задает неожиданный, но верный вопрос. С чего-то ведь все начинается?       — Года два назад после первой такой погрузки я поехал в обычный рейс. И обратил внимание на следы на полувагонах, будто кто-то пытался выбраться оттуда. И следы эти были снаружи. Выпирали, как свежие царапины на руке. Я спросил у составителя в Кыштыме, что это. Он сказал, это уголь. Он, мол, тяжелый, своей тяжестью царапает стенки и оставляет следы снаружи.       Я замолкаю. Дождь утихает, и в свете прожекторов видно, как впереди блестят влажные рельсы.       — Только я уверен, что следы оставили эти твари. Они смогли прорвать стенки своего контейнера и пытались выбраться наружу.       Мы везем эти контейнеры на безымянную станцию в паре сотен километров. Там выгрузка проходит проще и быстрее. Быть может, эти существа выдыхаются за время, проведенное в пути?       Все чаще я представляю, как после контейнеров когтистые лапы прорезают стенки вагона и их обладатель выбирается наружу. Иногда, когда нет дождя, я даже слышу этот скрежет, перебивающий стук колес и лязг металла, ударяющегося о рельсы.       По бокам от дороги неслышно колышутся ветви деревьев. Их темные силуэты выхватываются прожектором на доли секунды и тут же пропадают. Нужно успеть в пункт назначения до двадцати трех часов. Выгрузка должна закончиться строго до полуночи.       Наверняка с каждым годом эти существа становятся все более совершенными. Что будет, когда стены контейнеров и вагонов перестанут их сдерживать?       Я предпочитаю об этом не думать и сосредотачиваюсь на рейсе. До пенсии мне еще далеко, а жить на что-то надо. Еще годика два я так покатаюсь, а там посмотрим.       Я передаю управление Никите, а сам прикрываю глаза. Нужно немного подремать. Обратно придется возвращаться поздно ночью.       Сон приходит почти сразу, но поверхностный и не дающий толком отдохнуть. Сквозь сон я слышу, как стук колес замедляется. Наверное, проезжаем город.       Ту-тух.       Ту-тух.       Тух.       Поезд останавливается.       Но по пути к конечной станции только лес. Я вздрагиваю и распахиваю глаза. Какой дурацкий сон! Конечно, Никита знает, что нам нельзя останавливаться. Это далеко не первый его рейс.       Однако поезд стоит. В свете прожектора тускло блестят сухие рельсы. До этого места дождь не дошел. Зато ветра тут хоть отбавляй. Он завывает так, что его слышно через работающий дизель.       — Никита, мы почему остано…       Я не договариваю, потому что Никиты нет в локомотиве. Я бросаюсь к открытому окошку, и сознание услужливо дает мне понимание, которое уже пришло в подкорку мозга: это не ветер завывает, а Никита.       Боже мой, какой дурак! Молодой, любопытный дурень!       Я закрываю окно, но крики еще слышно какое-то время. А затем раздается хруст гравия под ногами. Или лапами.       Я замираю и кажется перестаю дышать. Этому существу ничего не стоит ворваться в кабину локомотива и разорвать на куски и меня. Остается эгоистично надеяться, что ему хватило одной жертвы.       Боже мой, Никита, что ты наделал…       Хруст гравия затихает прямо под окном, а затем раздается глухое не то ворчание, не то рык. Будто львиный рык, на который навесили автотюн, от чего рычание больше напоминает голос льва-робота.       Я осторожно кошусь в сторону бокового зеркала, но снаружи слишком темно, и я ничего не вижу. Я чувствую, как пот стекает по моей спине. Чувства обострены в сотни раз. Вижу каждую каплю воды на стекле. Замечаю кружку Никиты с недопитым чаем. Думаю о том, как не хочу умирать. Жизнь вовсе не проносится перед глазами. В голове набатом бьется одна мысль: я не хочу умирать. И я сижу молча и не шевелясь. Либо эта тварь уйдет в лес, либо решит полакомиться второй жертвой. От меня тут не зависит ничего.       Не знаю, сколько я так просидел, но через какое-то время раздался очередной хруст гравия, а затем нечто, похожее на лязганье. Будто существо было в доспехах.       Я выждал еще немного. Кто знает уровень интеллекта этой твари? Точно не я. Вдруг она затаилась и ждет. Может, она отправилась выручать сородича из второго контейнера?       В любом случае, решил я, сидеть тут нет никакого смысла. Никита мертв. На это я готов поставить собственную жизнь. Одна из тварей (одна ли?) сбежала. Справиться с этим могут только специалисты в пункте назначения. Остается одно — ехать туда и рассказывать, что произошло. Пусть ловят пропажу и устраняют последствия.       Я медленно выдохнул и пересел на свое место. Пора отправляться в путь.