Рай на двоих

      "Ты смотри-ка, какая яблоня цветёт..." — любимый поднялся выше: одно колено он поставил на срубленный кончик невошедшего деревца, доставая плод рукой и дёргая, да так, что несколько яблоневых листочков упали на мою голову, а один даже застрял в складке юбки, — "А ты говорила, тут ничего нет".       "Соврала тебе, получается? Хотя откуда тут взяться яблоне..." — сказала я, удачно поймав фрукт, подкинутый мне Лоуренсом. Он, опершись на ствол дерева, сложив руки на груди и глядя в задатки моей души своим привычно-профессиональным, привыкшим всё анализировать, глазом, уставился на меня. Точнее — на предмет в моей ладони, который я тут же отправила ко рту, сделав небольшой укус. Сочное яблоко тут же ударило в пищевые рецепторы приятной кислинкой.       Яркие лучи солнца били прямо в зрачки моего любимого, отчего его серо-голубые глаза теперь обладали зеленоватым отливом. Лоуренс не мог не улыбнуться, увидев, как пристально я смотрю на него.       "Смотри, как бы яблоко не было отравленным, Белоснежка", — усмехнулся русоволосый, глядя с каким-то особым умиротворённым чувством на чирикающих на дереве двух птичкек, в который, казалось бы, нашёл сходство между ним самим и Теодорой.       "О, не жадничай, зануда Баркли." — передразнила я его намеренно писклявым голосом, что всегда вызывал в нём не задорный смех, но ухмылку. Я сделала ещё один укус, наслаждаясь кисловатым яблоком.       Это казалось счастьем. Спокойного рода эйфория обволакивала моё сердце, пока я находилась тут, на уголке деревенского дома, кушая кислое яблоко, глядя на оранжевый закат вместе с ним.       "Ну что, напишешь об этом статью, душевная натура?" — дразнит он в ответ спустя минуту молчания. Если бы в этом мире были газеты, издательства, интернет или хотя бы ручка с бумагой — цены не было бы моему потоку мыслей. К нашему общему несчастью, то место, что зовётся раем, было обделено даже самим определением труда и творчества.       "Ты всё ещё думаешь, что я безнадёжный романтик?" — спрашиваю я, доедая яблоко и бросая огрызок в корзину, которая находится за высоким забором чьего-то домика, и мне хочется верить, что я не промахнулась и не оставила хозяевам неприятного сюрприза, — "Я бы написала про закат. Красиво, отчего бы и не написать?"       Ветер растрепал и без того непослушные волосы моего мужа. Я не удержалась и сделала то, что совершала на протяжении всего нашего с ним брака — поправляла русые локоны, следила за красотой и внешней аккуратностью Лоуренса (ведь во внутренней мне не удавалось даже пройтись метлой по его сердцу или вытащить туда щётки со швабрами; его личный бардак — моя любимая из всех вакханалий, через которые я прошла).       "Ну всё, прекрати." — рассмеялся он, когда от волос я перешла к воротнику белой рубашки и пуговицам бирюзового жилета. Да и сам галстук сидел неряшливо, даже слишком для такого человека, как Баркли. Такого, что встаёт в девять утра и завтракает в двенадцать.       Лоуренс уже знал всё, до самых малейших деталей. Я иногда задавалась вопросом: по-настоящему ли это обещанный рай, моя божественная обитель и пристань обожаемого, или же собственное воображение играет со мной злые шутки? Узнать не представлялся шанс, но я смирилась с тем, как по-родному близки мне эти серо-голубые глаза и родные плечи, представлявшиеся мне крепче, чем каменная стена.       Он много расспрашивал, по делу и без. Каково это жить в двадцатом веке, о чём писали современные поэты и писатели, как жили люди... кажется, его голова взорвалась бы, не ответив я на все интересующие его вопросы. И я говорила постепенно, вводя его в смуту современного времени, будто бы под руку. Если бы мой муж увидел всё своими глазами, он дважды протёр бы их, пошутил бы про то, какие все вокруг безвкусные. Какая я одна — превосходящая Афродиты.       Также и сейчас, он задал вопрос не к месту. Что не было похоже на Лоуренса Баркли, но было похоже на моего мужа — непоседу внутри.       "И отчего только современные люди карманные часы не носят... удобно." — сказал он, как только его часы упали с кармана жилета на землю. Он спешно поднял их, вгляделся в стрелки — не двигались, как и всё то, что замерло вокруг яркого позднего солнца.       Я улыбнулась. Манерно и тихо, как полагало даме первой половины ХХ века. Пусть я и не принадлежу этому времени сколько себя помню, привычки я беру именно оттуда. Живут они там же, где живёт Баркли. Ближе к сердцу.       "Тоже мне, денди американский. Галстук поправить не можешь." — тепло ответила я, каким-то заботливым полушёпотом, будто бы мать ухаживала за своим малышом. Лоуренс хмыкнул вновь, немного сведя брови, но улыбка пробивалась сквозь его нахмуренное лицо, и он знал, что я всегда это вижу.       "Так что, мы дальше пойдём? Там медово-молочные реки, берега кисельные." — сказал он, взяв за руку и без слов пойдя дальше по тропинке. Шедшие в степи, мы не наблюдали, как рьяно вьются меж собой колосья пшеницы, ведомые вдаль ветром; как впереди летят галки, садятся на землю, а затем вновь улетают в противоположном нам направлении.       Я взяла руку Лоуренса покрепче, и теперь мы стали идти вровень. Посмотрела на него — он поймал мой взгляд, а затем без слов остановился и поцеловал в макушку, слегка притянув руками. Улыбнулась, а он пошёл дальше. Моего мужа было не догнать: я хотела быстро к нему приблизиться, в награду за поцелуй обнять со спины, но это был он, кто сделал это. Мягким движением поймал в руки, обернувшись, стоя столбом, защищая от светлых лучей.       Я легонько стукнула его в бок — в наказание за то, что отбирает у меня самую сладкую награду, — сделать ему приятно. Он понял всё без слов и вовсе взял меня на руки, ожидая, что я буду брыкаться. Но лишь стоило мне пошевелить ногой или рукой, Лоуренс хихикнул, оставив на моей щеке ещё один незаметный флёр от его нежных губ. Мы пошли дальше, пока колосья всё ещё звенели в ответ ветру, пока галки летели и солнце палило нас своей светлой любовью, коей мы одарили друг друга сполна.