Подземелья Страха и Голода не прощали ошибок.
Не прощали они и самонадеянности — отчего, несмотря на свой весьма дурной, даже по местным меркам, нрав, Энки Анкариан более чем неохотно, но всё же пристал на предложение объединить свои силы с северянином. Дикарь не нравился ему от слова совсем и это было отличной возможностью завести в команду того, кого будет совершенно не жалко отдавать на съедение подземным обитателям. Впрочем, так он поступил бы с каждым, кроме себя самого, которому уготована миссия куда более возвышенная, нежели слепое вырезание всех подряд во имя добра и справедливости. Но, покуда этот, несомненно, глупый порыв заставлял Рагнвальдра уничтожать всё на своём — точнее, пока что — их пути, тёмный жрец совершенно не был против подобного варварского подхода, особенно — когда остатки изувеченных монстров вполне можно было приспособить в магии. В свою же очередь, Рагнвальдру ровно так же не нравился его новый спутник — но и оставлять кого-то столь хилого посреди маячащих всюду чудовищ было бы слишком. Допустив ошибку однажды, снова оставить кого-то без защиты, даже столь самоуверенного и самовлюблённого, явно не входило в его планы. По правде сказать, изначально он и вовсе принял Анкариана за одного из религиозных фанатиков, найдя его за расшифровкой очередного тома с описанием целого арсенала кровавых ритуалов, но осознанный, пусть и недружелюбный, взгляд, всё же позволил облегченно выдохнуть. Он ещё не стал чудовищем. Пока что.Они не говорили.
Подобие ночей всегда проходило в молчании, но не в тишине. Время от времени за треском костра было слышно звук металла о камень — пока северянин затачивал свой нож для шкур — а вторил ему шелест страниц очередного фолианта, с боем выдранного с пыльной книжной полки. Они даже не договаривались о том, кто будет на страже, и как-то само собой разумеющимся вышло то, что первым и подольше у костра сидел именно Рагнвальдр, напряжённо вслушиваясь в окружающую их тёмную тишину. Нигде не было слышно ни звука: только худощавое тело на подобии кровати время от времени шелестело своими жреческими одеяниями, явно без возможности расслабиться. Как не мог расслабиться и сам варвар, безмолвно поглядывая на мнущегося в беспокойной полудрёме жреца, хмурого даже сейчас. Энки часто снились кошмары. Причин было предостаточно — и снились Энки если не боги, то как минимум колодец, собственное почти завершённое распятие, или же преследующий их обоих ворон, чьё карканье эхом отдавалось в ушах. А ещё — холод. Сырость подземелий пробирала насквозь и если дикарь после ветров Ольдегарда чувствовал себя вполне спокойно, то Энки не спасали и две робы, одна из которых была внаглую украдена с трупа поверженного культиста. Измождённое, худое тело мёрзло всё время — что в камерах темницы, что в подземельях дебрей, где всё так и кишело прохладой, шелестом насекомых и сыростью, словно на дне того же колодца. Всё это постепенно казалось уже привычным, отчего внезапное тепло и вес на худощавых плечах заставили приоткрыть глаза, со всё таким же хмурым непониманием, которое, впрочем, прошло весьма быстро: выделанная ещё при спуске в подземелье тёплая шкура гончей покоилась на его спине и плечах, а возвышающаяся в неясных отблесках пламени крупная фигура молча отстранилась, устраиваясь возле огня обратно. С уст Энки не слетело слов благодарности, но спустя какое-то время он всё же забылся беспокойным сном: кажется, впервые с того момента, как он ступил под врата темницы.Говорили они редко.
Скорее, перебрасывались ничего не значащими фразами на привале — никому из них не хотелось изливать душу, за которой у обоих ничего не было, кроме, разве что, сожаления и самих подземелий Страха и Голода. Костёр едва тлел в общей сырости и тьме, едва-едва освещая их лица, не говоря уже о тепле. — И чего ты с этим возишься? — наконец-то подал голос Энки, сейчас говоря пусть и недовольно, но даже спокойнее обычного, будь это вина усталости или остатков эля в мутной бутылке. — Шишкосвин. Не слышал? — Рагнвальдр вскинул бровь, неспешно мастеря детскую игрушку и посматривая на хмурого и бледного, словно восковое изваяние, Энки, — говорят, приносит удачу. И не только. В ответ на подобное ребячество жрец лишь фыркнул, показательно отведя взгляд на огонь и какое-то время смотря на языки жухлого пламени, пока оцепенение не сбил лёгкий тычок в бок. — Даже не говори, что это для меня, — он презрительно скривился, глядя на кривое подобие свинки. Та глядела в ответ парочкой шишечных семян вместо глазок, опираясь на тонкие веточные ножки, и выглядела так, словно когда-то видала деньки получше, а сам Рагнвальдр поглядывал на реакцию жреца, после усмехаясь, видимо, понимая, что с рук игрушку не уберут: — Нужен же тебе ещё кто-то такой же молчаливый, — он коротко хмыкнул с усмешкой, — бери. Тебе удача понадобится. — Абсолютная… глупость, — процедил Энки, всё ещё с отвращением беря в свои руки… «это», и разглядывая так, что одна из ножек едва не отпала, а сама свинка немного разъехалась в две стороны. — Тем не менее, она у тебя в руках, — жреца легко хлопнули по плечу, поднимаясь, — твоя очередь. Как я и говорил — удачи. Она тебе пригодится. — Чушь. Как растопка она нужнее, — с губ сорвалось уже ставшее привычным бурчание, но на это варвар ничего не ответил, спокойно устраиваясь и отходя ко сну, оставляя мрачного, как туча, Энки у костра с несчастным шишкосвином в бледных руках. — Деградация. На утро уже кое-как подлатанный шишкосвин покоился среди фолиантов, так и не отправившись в погасший к тому времени костёр.Они говорили всё чаще.
Будь тому виной всё время догоняющая тьма, чудовища за каждым поворотом, или ощущение близости цели их пути, но с каждым днём и ночью даже от Энки можно было услышать пару слов, причём не оскорбительных. Впрочем, сейчас, шепча молитву Сильвиан, слова лились всё же вперемешку с ругательными, которые раненный Рагнвальдр выслушивал вместе с заклинанием, медленно снимающим боль. В ответ на ворчание он только хмыкнул, отпивая кончающегося эля и протягивая бутылку такому же потрёпанному жрецу. Тот отпил немного, отставляя в сторону и продолжил дальше, вязью фиолетовых символов покрывая изломанные вороном руки, которые чудом не отсекли в бою, и уже после Энки сам кусал губы, пока его собственные раны туго перевязывали, пачкаясь в крови, но затягивая надёжно, вперемешку с этим подавая бутылку, чтобы терпеть было легче. Боль разливалась по телу вместе с опьянением, но из них двоих не уснул никто, всё ещё слыша эхо призывного карканья и птичьих звуков, отбивающихся по коридорам шахты, как отголосок побеждённого врага; врага, чуть не убившего их обоих. Позади остались шахты, местная цивилизация и убийственные удары клювом от Ворона-Истязателя, но легче не становилось и, держа в руках куб глубин, умолк уже сам Рагнвальдр, со смесью горечи и злости смотря на проклятье, которое он принёс домой в своих же руках — а сейчас прикоснулся к нему снова. — Пожалуй… иди без меня. Мне нужно… перевести дух. Перед глазами мелькали изуродованные тела, смешиваясь друг с другом: собственные родные, истерзанный труп Ле’Гарда, охранники темницы и чудовища, заполонившие каждую комнату этого проклятого места. Коридоры казались всё уже и уже, закручиваясь в бесконечные спирали, затягивая в себя и не позволяя двинуться ни назад, ни… — А я думал, что ты неостановим и бесстрашен, — на плечо легла костлявая рука, сжимая его в подбадривающем жесте, несмотря на слова, но соскользнула весьма быстро, — жалкое зрелище. И даже такие слова, стегнувшие, словно плеть, отчего-то заставили вынырнуть с глубин липкой, вяжущей темноты. — …ха, — а на губах появилась усмешка, — змеиный язык. Такой же ядовитый, — однако, куб отправился в сумку к остальным вещам и сам Рагнвальдр замер на секунду, когда даже на тонких губах жреца промелькнула ответная усмешка — такая быстрая, что казалась, скорее, одной из галлюцинаций от усталости. Но она всё же была — а сам Энки уверенно пошёл вперёд. Зная, что за ним последуют, и оказавшись правым.Им обоим было страшно.
Ноги не хотели нести вперёд, а разум явно сдавался под гнётом окружающей темноты. С каждым шагом её становилось больше, она густела, окутывая, словно смола, заставляла тонуть в ней, грузнуть ногами, руками и мыслями. Даже магические силы утекали, словно песок сквозь пальцы — особенно, когда приходилось тратить силы на исцеление после каждой стычки, каждая из которых становилась всё более кровавой. — Иди, — коротко бросил жрец, уже самолично опираясь спиной о каменистую стенку. — Ты здесь не останешься, — мотнул головой варвар, осматривая жреца — ещё более бледного, чем обычно. Казалось, что восковая кожа на щеках впала настолько, что тот скоро начнёт напоминать скелета. В ответ на это Энки не сказал ничего, смотря перед собой и приложив руку к болящей неизвестно сколько времени голове. — Давай. Выпей. Нам нужно идти, — остатки вина бултыхались в бутылке, протянутой жрецу, но тот только помотал головой, отказываясь. Это было бессмысленно. В конце-концов, какого просветления можно достичь, снова и снова наматывая круги в идентичных, тёмных коридорах? И внезапно под ногами пропала опора — он проморгался, смотря перед собой и видя потолок. А ещё — лицо Рагнвальдра, запоздало соображая, что он находится в его руках. — Поставь, — это прозвучало приказным, но слишком усталым тоном — на что ответить даже не удосужились, хмыкая и уверенно неся его дальше, переступая через пульсирующие лозы, заполнившие подземелье. Но отпускать его не собирались и спустя какое-то время тот всё же опустил плечи, шумно выдыхая и прикрывая глаза, отчего чуть изменился в лице и варвар. Оно было таким же — усталым и измученным, но пока что сил, которых было немного, хватало и на себя, и на истощённого жреца в его руках. Здесь не было места чему-то светлому. Как не было даже не тому, что дружбе, а и обычному доверию — но сейчас, глядя на него сверху вниз, внезапно захотелось поверить в другое. Конечно, их не связывало ничего, кроме частично общей цели — и это понимали они оба, но иногда внутри что-то обрывалось — особенно, когда кто-то сдавался или был близок к этому. Что-то заставляло тратить последние силы на то, чтобы привести друг друга в чувство. Чтобы донести на руках, когда ноги не несут, чтобы потратить последнее зелье исцеления, когда собственные руки испещрены укусами и ранами. И сейчас, подходя к массивной двери и держа ослабевшего мага на руках, Рагнвальдр прижал его чуть крепче позволенного — и не заметил этого, в отличии от Энки, который сам прижался чуть больше в усталом полусне к единственному источнику тепла. И, возможно, последнему, что у них остался.Они были у конца и края.
Следом за ними тянулась вязь трупов, истерзанных душ — а теперь они стояли перед конечной целью путешествия. Рагнвальдр, придерживая жреца, молча смотрел на золотое изваяние. Они медлили — оба. Ровно так же, как оба не знали, что ждёт их дальше: от мгновенной смерти до древнего божества. — Это… всё, — тихо выдохнул Энки, присаживаясь у края трона и доставая трубку с опиумом. Сам Рагнвальдр присел рядом и даже не отказался от протянутой трубки, вдыхая едкий дым и выдыхая его, клубящийся, под бесконечный свод дворца. — Всё, — утвердительно кивнул варвар. Выглядели они сейчас одинаково потрёпанно — в крови, взъерошенные и измученные, но полные решимости довести дело до конца — совершенно неподходяще к местной древней пасторали. На коже выпирали шрамы, глаза смотрели почти что безумно, но они оба знали, что это конечный рывок. И оба хотели сказать хоть что-то, но этого не требовалось. По крайней мере, сейчас. Со лба Энки убрали ещё сильнее поседевшую за время путешествия прядь и он скептически вскинул брови, глядя на варвара рядом. А после легко опёрся головой на его руку, выдыхая и прикрывая ненадолго глаза, прежде чем подняться вместе с ним и сделать шаг к золотистому трону.Они не поговорят об этом. Но этого было достаточно.