***
команда фрайи нашла его на острове, которого не было на карте. в общем и целом, в этом не было ничего удивительного. на картах, особенно тех, что составляют умные люди, сидящие в теплых домах, вообще мало что есть: в лучшем случае, материк, на котором сидят эти горе-картографы, границы которого обрисовываются вольными завитушками там, где картограф не имеет понятия о характере рельефа, или излишне прямыми линиями, где их нет и в помине, да пара самых крупных островов, где обязательно есть кто-то или хотя бы что-то. на этом куске суши не было ничего. "яростная мери" пристала к нему серым пасмурным утром. дождя не было, но была гадкая морось, оседающая на и так вечно влажных волосах и ресницах. уходя, каперы оставили бочки и сосуды стоять на палубе: если дождь все таки польет, вода будет не лишней. они не ожидали много от этого острова. он точно не был привычным местом сбора пиратов — им было бы это известно. не исключено, впрочем, что один или два корабля приставали к берегу: здесь не было ни опасной мели, ни сплошных скал, не дающих сойти на землю. правда, возвращались их команды, вероятно, ни с чем: остров казался таким же серым и пустым, как и небо над ним. в любом случае, они никуда не торопились, а размять ноги стоило. по большей части, каперы исходили из простой привычки, гласившей, что чем дольше люди не ходят по земле, тем вероятней становится дебош или бунт. деревянная клетка, в которой команда "яростной мери" себя заперла, была больше и роскошней, чем корабли большинства каперов, хотя бы от того, что их капитаном была сама королевна. но она все еще оставалась клеткой, и на серый песок из шлюпок каперы спрыгивали с какой-то ожесточенной стремительностью. сама команда под личным началом королевны, формально возглавляющей весь каперский флот из бывших грабителей и пиратов, согласившихся служить короне и грабить не своих, а чужих на время войны, и делиться прибылью в обмен на возможность предъявить документ с королевской печатью всем возмущенным, была небольшой и более разношерстной, чем можно было себе представить. они не были знатны, но были богаты: грабеж с одобрения государства приносит прибыль с избытком, будь ты бывший раб или бывший офицер. несколько человек все же осталось на палубе: бросать корабль без присмотра было бы опрометчиво. жейд и отто, старый кок, пара матросов и лолли. ее мутило и, хотя по мнению дарайи, неплохо разбиравшейся во всяких болячках, прогулка по твердой земле могла бы помочь, она не захотела выходить из каюты. ну, помоги ей трое. песок был светло-серым, на тон светлее неба, камни — темно-серыми, на тон темнее воды. редкие сухие кустарники не блистали разнообразием оттенков, а кроме извечных чаек животных не наблюдалось. паршивый был остров. дарайя тоже не стала бы рисовать его на карте — только чернила бестолку переводить. она стояла на берегу, в паре десятков шагов от кромки воды. волны лениво качались, не доползая до каблуков ее сапог и покорно зализывая следы, пока дарайя смотрела вслед уходящей команде. они собирались осмотреть невысокие скалы, больше от скуки, чем правда надеясь найти что-то интересное на голых камнях. остров совершенно точно был пуст, она повторила это про себя уже три или четыре раза, но ей было от чего-то тревожно. не то что бы она боялась аборигенов или собратьев по ремеслу, да и дикие звери смирели при виде стали, а в духов — и добрых, и злых, — она перестала верить слишком давно. но они словно будили спящего дракона, топчась прямо по его брюху и не подозревая об этом. сзади на ее плечо обрушилась рука. любой бы вздрогнул, но дарайя имела счастье знать фрайю подольше многих. к тому же, она слышала ее шаги, пусть и приглушенные волнами и затихающими окриками команды. подкрадываться их капитан не умела и не любила. — ну и по какому поводу унываем? давай-ка вперед, пока ты тут в песок не вросла. дарайя пожала плечами и постаралась звучать так же спокойно и бесстрастно, как и всегда, когда говорила откровенную глупость по меркам их капитана: — мне не нравится это место. мне здесь неспокойно. фрайя ожидаемо фыркнула: — насмешила. что тебя тут смущает: чайки, берег или камни? или небо над этим куском суши не в должной кондиции? дарайя послушно сощурилась на небо, тщательно его осмотрев, и снова обернулась через плечо: — просто не нравится. что значит "кондиция"? фрайя озадаченно нахмурилась. взяв под начало команду отщепенцев разных сортов, она, кажется, иногда забывала, что не все из них получали образование. — ну, это что-то вроде состояния чего-то? вот солнце в свидетели, не уверена, что это слово вообще можно использовать так. этот проныра, которого так любит мой дражайший батюшка, да осветят его путь трое, вечно что-то такое нес, пока ему было приказано меня учить. кондиции, традиции, дефиниции..., — она безразлично пощелкала пальцами, правда из-за грубых кожаных перчаток звука это не произвело. со словами и у самой фрайи возникали проблемы. даже самое лучшее королевское воспитание должно было попасть в благодатную почву. в случае королевны эта почва была сухой и чрезвычайно непредсказуемой: на ней всходили случайные посевы разрозненных знаний и заумных слов, а навыки счета и письма бесславно сгнивали и сохли, оставляя капитана в мучениях при попытке подсчитать прибыль от очередного плавания и передать нужный процент в казну. этим всем занималась то дарайя, обреченная почетной должностью старпома на все на свете, даже с учетом, что гензандский не был её родным языком, а концепция нуля до сих пор приводила ее в удивление, то попавшиеся под руку вторые сыновья торговцев, обученные считать деньги с малолетства, но предпочитавшие мирному плаванью с товаром абордажную кошку. впрочем, машина взаимовыгодного сотрудничества морского разбоя и государства, держащего его в узде за определенный процент, прекрасно работала и сама по себе, и должность фрайи, более номинальная, чем реальная, это только подчеркивала. реальное руководство нужно военному флоту, а не каперам. но торговля, и так страдающая от войны, страдала и от самих пиратов, не делающих больших различий между своими и чужими, а доброхоты из числа городских советников, требующих с каждого капитана взнос в гильдию для защиты от грабежа, ситуацию не улучшали. с этой целью фрайю — с глаз долой и из столицы вон — и отрядили: смотреть, чтобы взятки и поборы не превышали разумного, а каперы — те, что с грамоткой, грабили арнанцев, или хотя бы других иноземцев, а не своих же. ее отец, король гендзании Ирдраг Светлый, надеялся не на блестящие организаторские способности своей старшей дочери, когда отправлял ее пытаться укротить нечто, подобное шторму. он надеялся на всенародную любовь, которая доставалась ей куда легче, чем младшему принцу, наследнику престола, и зычный голос, перешедший ей по наследству. может, он просто знал, что удерживать ее неуемную энергию во дворце будет слишком опасно. для дворца. дарайя вынырнула из размышлений о своем капитане вовремя: та как раз махнула на привычно молчаливую помощницу рукой и устремилась вслед за командой, звучно окрикивая матросов, чтобы не разбредались. суть была не в поддержании порядка, а в том, чтобы поорать вдоволь, судя по воплям в ответ, – хотя расстояние позволяло спокойно слышать друг друга, может, чуть повышая голос. скалы были все еще голы и серы. дарайе невыносимо захотелось сбежать. что-то колотилось в ее горле, кружилась голова. ей нужно было встать и пойти, побежать за своими людьми, за капитаном, но она не могла. она стояла и смотрела, как их фигуры отдаляются от нее среди бесцветного пространства. ей захотелось плакать. она думала, что давно разучилась это делать. последний раз она плакала, когда пропала динара. так же, как и тогда, все, о чем дарайя могла думать, это то, насколько она одинока. насколько она слаба, глупа и бесполезна, и что никто не придет и не защитит ее. это напомнило ей о том, что никто не спасет ее, но она все еще может кого-то спасти. она встала с песка, на который успела сесть, закрывая голову руками, и пошла, переходя с размашистого шага на бег трусцой, слегка неловкий после долгой качки, вслед за скрывшимися за камнями моряками. она не молилась, ни своим богам, имена которых постепенно стирались из ее памяти, ни трем, зная, что в этом пустом небе не найдется тех, кто ей ответит, а просто просила что-то, к чему обращается каждый человек: "пожалуйста, дай мне догнать их и остановить. пожалуйста, дай мне их спасти. я не могу потерять и их тоже". было слишком поздно.***
каперы быстро оставили затею карабкаться вверх по самим скалам: гладкие, скользкие камни внизу ничем не отличались от гальки под ногами, а сломать себе что-то, упав на каменистый берег, было проще простого. фрайя, споро нагнав команду, приказала разделиться, чтобы обойти остров кругом: ее команды были встречены шутливым поклоном, потому что после энной совместной попойки тебе что дочь короля, что из тьмы создание — все товарищ. королевна всегда держалась на короткой ноге с теми, кто находился под ее началом, да и со всеми остальными тоже. за это каперы платили ей безраздельной преданностью, а народ — почти фанатичной любовью. пока она еще жила во дворце, многие придворные словно бы в шутку говорили, что, реши король назначить свою старшую дочь главнокомандующей, солдаты бы умирали за нее с радостью, а война бы кончилась за неделю. поведи она войска в бой, никто бы не считался с потерями. конечно, это были лишь шутки, щедро смешанные с лестью. командовать войсками должны те, кто умеют, и те, кого можно заменить. хоть королевна и просилась в бой с обычной горячностью, свойственной ей в любом деле, это все таки было совершенно невозможно и непрактично. ирдраг знал, как править и распределять ресурсы, даже если ими были его собственные дети. младший сын — на престол. старшая дочь — в море. не смешивать и не пересекать. поэтому каперский флот, не военный в прямом смысле, без масштабных сражений и строгой дисциплины, но приносящий доход и ослабляющий неприятеля, был наилучшим вариантом. фрайя помнила эти уговоры и доводы. в конце концов, это было куда лучше гулких и пустых коридоров с узкими лестницами, ведущими в башни, и колеблющимися тенями во множестве бессмысленных ниш. громоздкий, несмотря на традиционные башни и орнаменты, дворец на возвышенности, защищающей от возможного подтопления, не был тем, по чему она скучала. столица в ее шуме и гвалте, тысячи голосов иноземцев на пристанях, ярмарках, в посольствах и паломничествах, запах товаров из далеких мест, чьи названия давно перемешались в ее голове — пахучие порошки и неискоренимая вонь подтухающей рыбы, проникающий даже в высокие окна дворца — была. но этот шум и запах встречал ее во всех портах, куда они приставали, чтобы обговорить дела с гильдией торговцев и представителями городских советов, сбыть товар, набить свой трюм и послать весточку в столицу. и это все было ей домом. к тому же, она всегда могла вернуться, если бы ей надоело. но фрайя не хотела, еще нет. пока она была здесь, она могла сражаться, завоевывать признательность своих людей и завоевывать богатства своих врагов. она делала куда больше, чем от нее ждали, и не собиралась останавливаться. отправив команду в обход занимающей большую часть небольшого острова (вслух фрайя бы сказала, и говорила: "кучи песка в соленой луже") горной гряды, она осталась одна, без задней мысли отпустив всех подчинённых. она дожидалась дарайю, подпирая спиной один из валунов на пригорке рядом с жухлым кустарником. скоро ей надоело топтаться на месте, поэтому, толкнув носком сапога пару камней, осыпавшихся на песок из скал, она снова полезла наверх, помянув тьму и бегло глянув на небо в поисках солнца для благословения. они уже забирались на пригорок, только чтобы спрыгнуть обратно, но почему бы не посмотреть еще раз: может, они что-то упустили, топчась на песке шумной гурьбой. небо было пустым и блеклым, но фрайю это не смутило. ее не смущало никогда и ничего. пригорок поддался легко: по большим валунам можно было спокойно карабкаться, а вот затею лезть дальше она отмела собственноручно совсем недавно. но что-то тянуло ее туда: не наверх, а к темной расщелине между складками пригорка, где камни стояли сплошной грядой. она не чувствовала этого, когда ее окружала команда, но сейчас все в ее сознании вытесняло желание заглянуть в темноту скал. она сказала себе, что просто залезет на пригорок, но сейчас ее руки и ноги сами двигались выше, прежде, чем она успевала думать. следовать же сиюминутным импульсам было, возможно, единственным жизненным кредо фрайи, от которого она никогда не отступала, а риск был сочтен несмертельным. запрыгнуть туда было невозможно, но, подтянувшись на руках, можно было попробовать заглянуть в темноту. там могло быть гнездо птиц, а могли быть змеи. удивительная неизвестность. перчатки помогали не ранить руки, но цепкости собственных пальцев фрайя верила больше, поэтому, заткнув их за пояс и стащив с головы вычурную шляпу, чтобы не мешала и не падала куда не попадя, она полезла вбок, переставляя ноги и руки подобно крабу. это рассмешило её настолько, что она чуть не упала, но продолжила смеяться, думая, что со стороны дарайи, наверняка уже стоящей внизу, фигура ее капитана, нелепо прилипшая к каменной стенке, выглядит достойной того, чтобы разнести эту байку по всем портам. ничего, ее репутации не повредит. только еще больше песен сложат, теперь не об огненных кудрях и горячем сердце, а о... ну, о храбром покорении неизвестных ранее земель. нужно же новые территории прибавлять к отечеству. будет небольшой остров Фрайи на картах. она здесь, скажем, построит... ну, что-нибудь. пещеры в скалах выдолбит и будут тут монахов селить. нет уж, это было скучно. ну, тогда на всех камнях можно вырезать ее лик, будет встречать тех, кто плывет в гендзанию. чтоб знали, кем восхищаться. наконец замерев и уцепившись кончиками пульсирующих от боли пальцев за нижний край расщелины, она услышала крик дарайи с земли, но обернуться в таком положении не было никакой возможности. да ей и не очень хотелось: в любом случае, она сейчас только глянет внутрь и сразу спустится. плохо, если что-то случилось на корабле, но дарайя, как старпом, могла разобраться во всем без нее, раз уж фрайя была сейчас занята. ничего, потерпят. изо всех сил держась за неровный камень, фрайя пошарила носком сапога по скале, пытаясь найти выемку, чтобы упереться и подтянуться выше. на удивление, даже нашла — что значило очевидный успех предприятия и полную ее правоту. раз-два, и вот она цепляется руками уже не за нижний край, а за выступы по бокам. жаль, что нельзя протянуть внутрь руку. а вот из расщелины протянуть руку наружу оказалось куда легче. фрайя не успела подумать и испугаться, но ее учили жать протянутую руку еще до того, как научили подставлять ее под поцелуй. второй рукой можно было держать меч, приказ о казни и горло оппонента, но вежливость превыше всего. она сжала тонкие пальцы, хрусткие и белые, как высоленные морем ветви, и оступилась. дарайя внизу кричала что-то еще, но фрайя этого уже не услышала. в расщелине было темно. камни царапали плечи, но держали цепко, не давая вывалиться спиной вперед. здесь едва ли можно было развернуться, но фрайя не думала о том, как будет вылезать. она забыла о дарайе, о команде, наверняка возвращающейся с осмотра острова, о корабле, о тех, кто остался на нем. если где и можно было скрыться от взгляда всеведущих светил, то, наверное, здесь. это была пустота, узкая и крошащаяся по краям, гулкая, полная только ее сиплых усталых вдохов. прошло мгновение, потом другое. она попыталась пошевелиться, вызвав слишком громкий шорох, и поняла, что все еще сжимает чужую руку в своей ладони. рука была настолько невесомой и словно бы пустой изнутри, что, не втащи она ее внутрь, фрайя бы решила, что кисть ни к чему не крепится. но она очевидно была частью чего-то целого, чьи глаза сейчас смотрели на нее: круги желтого, нет, оранжевого цвета, похожие на специи со сладковатым запахом на базаре, и, в то же время — пронзительно синие, как кобальт и небо в весенний день, невыносимо яркие, белые, как солнце, если посмотреть на него, не прикрывая глаза. все, что было похоже на свет, сияло сейчас перед ней, будучи единственным его источником — своим появлением фрайя закупорила вход, не давая даже бледным лучам пасмурного дня попасть внутрь. и фрайя подумала: "о, хорошо. мне нравятся эти цвета". она не слышала голос, но узнала все, что ей было нужно, пока смотрела в эти глаза. его звали айслес, и, когда на вопрос о том, кто он, он предложил фрайе самой сказать ему это, она назвала его другом. с тех пор на вопрос о том, кто он, айслес всегда отвечал "друг фрайи". это было странное слово для королевны, но он был равным ей в той мере, в которой не был никто другой, за счет того, что у нее было почти все, а у него не было почти ничего. время люди определяют по свету дня, по огарку свечи или лучины, по количеству высыпавшегося песка. вместе с песком, свет остался снаружи этой расщелины, вместе со всеми богами, поэтому время, проведённое фрайей там, невозможно было сосчитать, как не мог сосчитать и айслес часов и дней своего заключения. может быть, луна сменила солнце, позвав с собой звезды, может, солнце лишь начало клониться к закату, надевая вечерние алые одежды для домашних чертогов. может, светила успели повеселиться на небе в те редкие моменты, когда луне удается повстречаться со своим супругом на одном небосводе. может, луна успела зачахнуть и снова воскреснуть, как и все женщины, за которыми она смотрела сверху. может и нет. когда это все подошло к концу, фрайя поняла, что ей не хочется уходить. тогда голос айслеса в ее голове сказал: — я могу пойти с тобой, и я никогда тебя не покину, как судьба и тень всюду следуют за человеком. и фрайя была согласна. когда она встала на песок, не помня о том, как спустилась вниз, день был все так же сер и тускл, но стало темнее, словно бы на пару тонов. фрайя не обернулась, потому что айлес сказал, что будет следовать за ней, и ей не было нужны проверять, а еще потому что она не любила оглядываться назад. сейчас нужно было найти дарайю и остальных. они пошли к кораблю по песку, мокрому от сырости, но еще не ставшему непролазной кашей, пока фрайя гадала, куда подевалась ее старпом. камни и жухлый кустарник, вот и берег стал проваливаться под ногами, сдаваясь прибою, но — никаких следов. серый свет наконец уступал синему, и это было словно проводить мокрой рукой по сухой гальке — блеклые цвета наполнялись силой, становились живее, на краткий миг напоминая нечто драгоценное, нечто большее, чем бросовый камень. надо было все же повернуть назад и поискать своих людей на остальном острове, но фрайя ужасно не хотела этого делать. повернуться означало потерять все, что произошло с ней только что; с этого мига она должна была двигаться только вперед — это было одной из тех истин, которые она успела усвоить, пока была скрыта от света небес в пустоте пещеры. наверно, поэтому фрайя решила добираться до корабля вплавь, раз уж шлюпки, на которых команда плыла сюда, тоже исчезли. в ней бурлила энергия, и все, что задерживало ее здесь, казалось неважным. фрайя чувствовала, что могла бы пойти прямо по воде и та бы ее сдержала, и голос в ее голове шептал, соглашаясь с ней. все, что говорила ей лолли последние долгие месяцы, все слова купцов и простых рыбаков на причалах, произнесенные то шепотом, боязливо и с оглядкой, то в шутку, спрятанную в усы и кружку плохого пива в таверне дрянного порта, то сказанные спокойно и цепко, от председателя городского совета, от других капитанов каперского флота, от нищенок, побирающихся перед башнями и от старух в деревнях, еще тогда, когда она ездила с отцом в разные уголки гендзании...все обретало смысл, все становилось на место. фрайя никогда не давала себе даже подумать об этом, но сейчас, стаскивая сапоги на холодном песке посреди ничего, пока небо перед ней заплывало королевским пурпуром, она решилась. это было против воли неба, но если бы так, разве не сияло бы солнце так ярко в алой гряде облаков? а было ли? разве не прав был их придворный астролог, разве то, что говорил он ей перед отъездом, повторяя пророчество, разгаданное им еще до ее рождения, не было волей звезд? и пусть вера не была в ней сильна, но вот вера в неё — о, она была. разве что? на счастье, ей не пришлось плыть самой. фрайя успела зайти в воду по пояс, держа сапоги на вытянутой руке в безнадежной попытке сохранить их в первозданной сухости, не исключая, конечно, что им время от времени требовалось мытье — должна же быть польза и в том, чтобы намочить обувь, когда от корабля отделилась шлюпка, быстро приближаясь к ней. и это было смешно, ее первозданный порыв переплыть море самой рядом с этой маленькой, словно суровой лодкой, поэтому фрайя засмеялась и отступила, помахав в воздухе сапогами. она надеялась, что айслеса не сильно обеспокоит запах, тем более, что помыть их она не успела. когда лодка пристала к берегу, фрайя непонимающе присмотрелась к гребцу: на миг ей показалось, что весла держала она сама. но нет, это просто солнце, полыхающее багряным у самой воды, решило сесть наконец за спиной человеческой фигуры, слепя фрайе глаза и стирая различия между темным и светлым. ей пришлось подойти поближе, потому что человек за веслами никак не вставал, и правильность, только что воцарившаяся в ее душе, снова ломалась. она сделала несколько шагов и схватилась за борт лодки, чтобы не побежать дальше, зарывая пальцы ног в морское дно. лишь прищурившись, фрайя наконец поняла: в шлюпке сидела дарайя. она плакала. нет, это тоже было ошибкой. просто наконец вместо мороси пошел дождь.***
— мы не можем отплыть, — вот что она сказала фрайе вместо приветствия и вместо вопроса. — нет ветра, а когда есть, он не дает нам развернуться и гонит на самую мель. отсюда не выбраться. ее голос был, по обыкновению, сух, хотя отчего-то сломался на последней фразе. фрайю интересовало не это: — вы что, решили уплыть без меня или к чему спешка? у нас уже произошел бунт, и я теперь низвергнута и оплевана?, — она шутит, потому что представить такое невозможно, как невозможно было подумать о том, о чем она размышляла только что — наваждение, рассеянное привычно-хмурым старпомом. да, ей не быть на вершине, но нет, ей не быть преданной своими людьми. такого просто не может быть, потому что не может быть никогда. айслес соглашается тихим шёпотом из-за спины, и фрайя чувствует, как рассеиваются последние сомнения. значит, просто досадное недоразумение. айслес знает все о том, что будет и было, и раз он говорит, что никто ее не предаст, значит так тому и быть. дарайя смотрит на фрайю как на умалишенную, и это, конечно, тоже привычно. с таким выражением ее правая рука обычно помогает капитану рассчитать прибыток, слушает о том, сколько гадов-иноземцев было прихлопнуто без сопротивления во время захвата торгового судна, потому что война у нас, дар, а не игра "отними яблоко у сиротки" или во что там играют городские детки, и безуспешно пытается остановить очередной заведомо победоносный, пусть и ненадолго, поход против обнаглевших крохоборов из городских гильдий, отбирающих последнее у купцов под предлогом защиты корабля с грузом от пиратов (чужих, естественно), не беря в расчет королевну, ставившую своей целью если не истребить весь флот иноземцев, так хоть всех пиратов их поперебивать, да и вообще, ух, взяточники, попадитесь еще! все долгие мгновения, пока темнота сгущалась на все еще бледно-розовом после заката небе, дарайя смотрела на фрайю, говоря медленно, как в первые месяцы, когда она еще совсем плохо говорила по-гендзански, выговаривая каждый звук с излишней тщательностью: — вас не было почти половину луны. сейчас, стоит немного подождать, и вы увидите, что она уже почти половина от круга, а в тот вечер, что вы пропали, она не показывалась. как это вы называете? рождение новой луны? фрайя молчит, потому что она тоже не помнит этих мудрёных терминов, так любимых их астрологом и служками. в деревнях, да и в городе, лишь сойди с главных улиц, люди говорят проще: что луна то прикрывает свой лик от страданий, то умирает, то снова расцветает, юная и свежая, увеличиваясь, подавая пример женщинам на земле с небес. мать-луна заступница, говорят, и какое ж это святотатство? не закапывать же крестьян в землю за невинные домыслы. пусть астрологи там сами в своих башнях мудрят, а луна она всем как матушка, даже ей, пусть и нет в ней должной покорности и движение светил для нее никогда не откроется. половину луны, значит. ух и интересно это все. фрайя кивает и говорит: — поприветствуй моего друга, это айслес. мы с ним поговорили, тебе, помнится, довелось это видеть, но, значит, долго мы разговаривали. он звезд не видывал, да и, пожалуй, не увидит, но о судьбе знает подобно нашим астрологам. не против это воли небес, а наоборот, если я что-то понимаю в этом. наверно. ай, ладно, неважно, поплыли уже, а то церемонии и приличия снова из меня пробиваются, придется бочонки откупоривать. какой ветер удержит меня, а, дар? солнце мне на макушку капнуло, прямо как и батюшке, так что отплывем мы наичистейше, вот, айслес тебе подтвердит. он подтверждает, пока дарайя молчит. нет смысла спорить, потому что фрайя ее капитан, и потому что она всегда права. солнце действительно коснулось ее головы при рождении, забрав у нее мать, но сделав точно отражением отца в морской глади: черты те же, но все ж иначе. сама дарайя видела светлейшего короля лишь пару раз, когда ей была оказана честь посетить дворец вместе с фрайей, пока та докладывала об успехах их набегов на неприятельский флот и на своих же нечистых на руку горожан. ирдраг был спокойным попутным ветром для своей страны, пока королевна была бешеным штормом. наследного принца дарайе увидеть не довелось, как, впрочем, и всему остальному народу, который не жил в столице. по слухам, из своих покоев он выходил лишь к учителю, да на площадку башни поднимался вместе со свитой в дни солнцестояний. вроде бы, от короля в нем были лишь глаза, которые тогда должны были быть как и у фрайи — как летнее небо в зной, яркие и насмешливые. странно, наверное, смотрелись они на лице у затворника. в тишине они забираются в лодку, стащив ее с песка, пока ливень делает сумерки совсем непроглядными. лодка качается, но айслес почти ничего не весит. дарайя и фрайя гребут по очереди, молча, и молчание это привычно: несмотря на жажду действий, королевна не так уж и любит трепать языком, особенно когда не на кого нападать. дарайя молчит, потому что говорить ей всегда сложно, а еще потому, что тугая боль и отчаяние, угнездившиеся в сердце и вырывавшиеся из неё сухими всхлипами все эти дни, начинают отпускать, и она боится не сдержаться сейчас. ее пугает существо, про которое сказала капитан, но ничего страшнее этих тусклых дней будто на привязи у проклятого острова, в бесплодных поисках, уже не будет. по крайней мере, она надеялась, что не будет. фрайя все же нарушает тишину, фыркая и отплевываясь от дождя, заливавшегося в глаза и рот: — ну, как там лолли? сколько стенаний и проклятий в сторону оставивших вас светил, бросивших ее на погибель, вы выслушали? зная её, она давно должна была затопить свою каюту слезами. это безопасная тема. лолли всегда плачет и всегда всем недовольна. то, что она вообще продержалась эти страшные поллуны, не бросившись от отчаяния за борт, настоящее чудо. фрайя бы, при всей насмешливости ее тона, им не простила. в конце концов, лолли была ее личной фрейлиной, единственной вещью, которую она забрала из дома, не в силах оставить так, как оставила отца и брата, дорогие одежды и мягкие перины. не сказать, что лолли была этим довольна, но ей хватало ума проявлять должную почтительность. за это дарайя ее терпела. многие матросы — нет, но лишь за спиной. море равняет всех, но на суше они ей были не чета, да и фрайя честь своей служанки защищала с обычной горячностью. но когда она сама насмехалась, тогда — пошутить было можно. дарайя пожимает плечами: — все нормально. мы думали в крайнем случае подвесить ее на рею, чтобы она своими криками надувала паруса. но вот, пока не заставили. фрайя хищно хмыкнула. заставлять бедную лолли, так и не привыкшую поднимать ничего тяжелее швабры (да и то — с какими стенаниями от необходимости драить палубу, что, к счастью, было скорее исключением, чем её обязанностью) и, очевидно, так и не понявшую, что сопровождение королевны включало нынче не только воркование и околачивание рядом для поддержания статуса, заниматься чем-то совершенно, по мнению той, неподобающим, вроде любой помощи на корабле, было ее любимым занятием. не из какой-то природной жестокости: фрайя просто искренне находила забавным то истеричное удивление, в которое впадала ее служанка от труда. саму ее все радовало: и учиться одеваться самой, благо, что одежда капитана каперов, пусть и дорогая, была куда удобней, чем церемонные платья, и иногда, скорее в качестве развлечения, протереть грязь или ополоснуть кружку, заправить нехитрую — несмотря на очевидные роскошества — постель... она любила физический труд, в замке ограниченный фехтованием и верховой ездой — редкие возможности, сильно урезанные после рождения брата. монотонный и утомительный быт крестьян и рабочего люда был ей незнаком, но сосредоточенное безделье, в котором ей надлежало проводить дни даже на корабле, раздражало. для общей безопасности было проще не мешать королевне скакать по палубе со шпагой наперевес в распахнутой куртке и связанными в узел волосами в поисках достаточно бесстрашного противника, не опасающегося неуважить капитана, или в едином порыве вырывать у жейд тряпку, кидаясь оттирать пятно дегтя и попрекая за безделье. забираясь на борт, дарайя подумала о том, что еще никогда она не чувствовала себя также чуждо в обществе фрайи, чем сейчас, рядом с этим существом, казавшимся в темноте просто кучей костей. она забыла о его существовании, пока они плыли, но сейчас, глядя как с помощью фрайи оно неловко ковыляет на своих длинных, еле обтянутых кожей конечностях под испуганными взглядами команды, взирающей на вернувшегося капитана, она снова почувствовала отголосок той жути, забравшейся ей в сердце перед исчезновением фрайи. это было не к добру: это не могло быть к добру, но дарайя, казалось, ничего не могла поделать, лишь наблюдать и ждать, надеясь, что все обойдется, как она надеялась на то, что ветер действительно подует с возвращением королевны, потому что привыкла ей верить и потому, что ничего другого не оставалось. они отплыли к утру.