***
Катрина никогда не была слабой — всегда шла вперёд, цеплялась за камни в отвесной скале, взбираясь всё выше и выше, хлёстко падала на лопатки до помутнения в глазах, а потом вставала, ведь никто не сможет спасти её, кроме неё самой. Поднималась с колен, исподлобья глядя в лицо своему препятствию. То заносило руку и било по лицу до кровавых отметин, ремнём — по нежной коже, оставляя багряные полосы, душило до слёз. Но неприятностям всегда нужно смотреть в лицо. Катрина глядела. Растягивала дрожащие губы в презренной улыбке, видя своё отражение. В замыленных радужках таилось непонимание, рот испустил последний вздох, прежде чем грузное тело с воткнутым в солнечное сплетение ножом повалилось наземь. А затем упала и Катрина, вдавливая затылок в стену и косо смотря на труп слишком хорошего полицейского и слишком плохого мужа. Ей не было плохо — впервые за последние пять лет ей удалось вдохнуть чуть больше обычного и, несмотря на отвратный запах крови, окрасившей кухонную плитку и правую кисть, ей было не так плохо. Теперь жизнь должна поменяться. И она поменялась — в женской колонии, тёмной робе и бесконечных часах «ничего неделанья», во время которых взор упирался в потрескавшийся камень камеры, пальцы барабанили по твёрдому матрацу и тихие, порой даже смешные разговоры с преступницами наполняли квадрат размером четыре на четыре. У Катрины никогда не было друзей — слишком паршивый характер. Наделённая от матери красотой и хитростью, а от отца — упертостью и буйным нравом, она не находила поддержки среди ровесниц, ловя на себе завистливые, осуждающие взгляды, всё чаще вписывалась в компании пацанов-отшельников, всё время прогуливающих школу и сидящих на самых далёких задних партах. Катрина рано начала курить — первая сигарета была в девять, на пороге собственного дома, сгоревшего дотла вместе с родителями. Она слабо понимала, что происходит — люди всё бегали, кричали, таскали воду вёдрами, но языки пламени бились из окон, а железная дверь никак не поддавалась никакому давлению. Один мужчина отдал маленькой девочке зажжённую сигарету, с просьбой подержать, пока он геройски снимает пиджак и бежит в пекло спасать тех, кто уже давно мёртв из-за неисправной проводки. Тогда Катрина закурила, ещё не до конца понимая, что осталась сиротой. В тюрьме ей нравилось больше, потому что всё подчинялось расписанию, в котором были даже занятия по интересу. Она выбрала спортивный зал на два часа пару раз в неделю. Физическая боль лучше моральной, позволит заглушить вторую и не даст пасть духом. Но Катрина бы не пала. Так же, как и в приюте, молча встала бы и дала сдачи — в челюсть, в нос, до хруста переносицы, прямо кулаком, под крики испугавшихся ребят и воспитательниц. Отец учил такому — как иначе за себя можно постоять? И с каждым годом навык оттачивался. Прямо до тех пор, пока в один из дней в колонии Катрина не повалила сокамерницу на пол, сворачивая руку за спину и до боли вжимая её голову коленом в пол за то, что та посмела обозвать её умерших родителей. — Твоя мать — шлюха, а отец — сраный педофил, — сорвалось с уст Линдси Бейкер, и перед глазами красное знамя развеялось. Сорвалась цепь, и ничем уже нельзя было остановить вспыхнувший Армагеддон. После той ночи, наполненной болезненными стонами, охранники вытащили Линдси Бейкер из камеры полуживой, отправляя в лазарет. Катрину посадили в одиночную клетку. Но она не жалела. Руки чесались прикончить мерзавку. Шёл только первый год пребывания в тюрьме, а на свободу всё ещё не хотелось. За пределами каменных стен ничего не было, ничего не смогло бы порадовать. Никому нельзя было бы даже позвонить по выходу, ведь на единственном, врезавшемся в память номере, в конце трубки будет висеть гнетущая тишина. И она больше никогда не услышит слова: «Дорогая, мы любим тебя», — а в ответ никогда не скажет: «Я вас тоже, мам». Но бренное существование в колонии разбавила одна новость — на острове будут проводиться смертельные поединки. Катрина тогда сидела в столовой, лениво ковыряла овсянку, как на её тарелку пала тень. Подняла голову, сталкиваясь взглядом с Септембер Джонс — будущей ведущей одного из самых часто просматриваемых и сильно проплаченных шоу, лишённых какой-либо цензуры. Окрашенные в ярко розовый губы растянулись в улыбке, на стол по правую руку упала папка. Катрина даже не тронула её, просверливая дыру где-то между глаз выделявшейся из всей толпы девушки. — Прочти. Я могу подарить тебе шанс выбрать отсюда раньше твоего срока. Катрина усмехнулась. Она никогда не верила в фей-волшебниц, которые прилетят по первой просьбе, взмахнут своей палочкой, и весомая двузначная цифра резко изменится и станет однозначной. Такое даже в фильмах на редкость случается, а в реальности подавно нет. — Цена? — спросила Катрина, размещая на столе локти. Бровь Джонс дёрнулась и уголок губ пополз вверх. Её взгляд напоминал хищника, выжидающего, знающего, куда надо ступить, чтобы крепко вцепить клыки в жертву и держать её столько, сколько необходимо, истекающей кровью. — Умная девочка, мне нравится. Проще иметь дело, — зачем-то пояснила, прежде чем объяснить всю концепцию смертельных поединков и роль Катрины в этом действе. Она была незавидной — выходить в центр арены, которую окружают опасные преступники за ненадёжной проволокой, будучи одетой в самые откровенные наряды, и поднимать щиты с номерами раундов, держа на лице гримасу счастья. С последним придётся туго — идея слишком безумна, опасна и отвратна. Однако Септембер не дала право выбора — придя к Катрине, ведущая уже знала, что той не сбежать из её сетей. Отсутствие близких людей лишало её одного — самого весомого рычага давления. — Ты подумай, — Джонс наклонилась, придавая разговору иную ноту секретности, когда прочие заключённые начинают с интересом поглядывать на действо, — рано или поздно тебе придётся выйти, но в твоём личном деле будет клеймо убийцы, с которым ни одна компания не захочет иметь дело. Даже на работу какого-нибудь закудышного продавца тебя не возьмут. А жить на что-то придётся, — побарабанила ноготками по столешнице, пока собеседница неотрывно смотрела на лицо, а в голове уже крутились шестерёнки, — Близких, кто смог бы помочь, у тебя нет. Какая-то тётка на отшибе Аризоны, но разве она вообще знает твоё имя? Сомневаюсь, — усмехнулась, но быстро сбила с себя эту спесь, возвращая прежнюю деловитость, — Дома нет. У тебя ничего нет. Возраст тогда будет уже презренный, так что даже в экскорт тебя не каждое приличное заведение возьмёт. Тельце ничего так, но время возьмёт своё, а в тюрьме ещё быстрее потеряешь природную красоту, — Джонс мимолётно провела пальцем вдоль нижней челюсти Катрины, и та дёрнулась, будто бы что-то крайне неприятное прилипло к ней и никак не хочет исчезать. — Я предлагаю тебе выйти отсюда и начать всё с чистого листа — ничего о пребывании здесь не будет зафиксировано и дело об убийстве копа исчезнет из архивов. Это действительно казалось сказкой. Слишком всё хорошо. Катрина неглупая девочка. Ей ненужно было говорить всю правду, чтобы понять — в конце ничего из этого не дадут и просто так её тут в покое не оставят. — Подумай, есть ещё много других кандидаток, и мест всем не хватит. Джонс, подобно змею-искусителю, шептала, зазывая в ловушку. И Катрина купилась, осознавая, что совершает ошибку. Но в итоге эта самая ошибка привела её к Лукасу. Тому, кто выпрыгнул прямо из толпы, чтобы спасти неуклюжего паренька, который заикался и всё время отступал, боясь встретиться лицом со стремящимся к нему топором. И тот, ради которого она пожертвовала своим покоем и пошла против правил шоу Джонс — ударила противника тем самым щитом, оглушая, и давая возможность Люку вбежать в поезд и забрать хоть какое-то орудие, способное противостоять огнемёту. Он запомнил её ещё тогда на арене, кивнув в знак благодарности. А потом они случайно встретились в больнице. Люк тронул её за запястье, а Катрина уже готовилась ударить — реакция была отточена годами. Он тут же поднял руки, показывая, что не намерен приставать. Ему нужно было просто поговорить. Девушки из колонии косо поглядывали на тюремщицу, к которой подошёл весьма красивый человек, пусть и уголовник. — Спасибо тебе… Что спасла, — улыбнулся, и что-то внутри женской груди дёрнулось. Такое давно позабытое, сокрытое за толстой коркой жестокости, слёз и печали. — Не за что, ковбой, — иронически сказала, вспоминая, как Лукас запрыгнул прямо на спину двухметровому буйволу — иначе его противника назвать нельзя — и сжимал горло до покрасневших капилляров и синего оттенка кожи. Они смотрели друг на друга с полминуты. И, если бы начальница женской колонии не ударила больно по спине палкой, Катрине не ушла бы, продолжая стоять как вкопанная и разглядывать его серые глаза. Но пора покидать пределы больницы и вернуться в привычную одиночную камеру. Всё ждала, пока спросит её хотя бы об имени, но не выдержала — на повороте замерла и задала вопрос: — У тебя имя-то есть? — кончики её губ едва дрогнули. — Есть. Лукас, — ответил он с запинкой, и во взгляде она отличила восхищение. — А твоё? — Катрина. С этого началась их пусть и короткая, но на миг счастливая история. В мыслях Катрина утопала в нём — после каждое встречи ловила на себе его взоры, чувствовала, как ненароком касается её кожи, понимая, что та пылает в ответ и жаждет большего. Это походило на безумие, перетёкшее в стремительное ожидание каждой встречи. И Джонс обеспечила это, видоизменив бои без правил на смертельные гонки, сутью которых стала война за право на свободу. Нужно одержать победу в пяти заездах, чтобы выйти на волю. Машины оснащены всем — оружием, баллонами-ускорителями, едким дымом, надгробием — особой защитой на задней части автомобиля, препятствующей проникновению пуль в салон. Трасса пролегала вдоль территории мужской тюрьмы, необходимо проехать её всю трижды. На втором круге загораются специальные плиты, проезжая по которым в твоей машине открывается доступ к оружию или защите. И, конечно, чтобы сделать шоу более эффектным, Септембер не спешила отметать девушек с колонии — их место теперь было по правую сторону водителя и их жизни висели на сей раз на волоске от смерти. Либо полное доверие партнёру, либо можно прощаться с миром и уходить на упокой на гоночной трассе. Рядом с Катриной был Люк. И она верила ему, как себе, — была бдительна, каждому слову внимала, исполняя приказ, и внимательно слушала Голндберга с Листсом, прокладывающим им наиболее безопасный и короткий путь. В душе теплилась надежда, что им повезёт, они переживут эти пять гонок и выйдут на свободу под руку. Прямо так, как сидели в машине, переплетая пальцы и разговаривая о пустом перед очередным заездом. — Где бы ты хотела побывать? — приставил её руку к губам, неспешно целуя сбитые костяшки. Тюремщики только направлялись к тачкам, аппаратура Джонс ещё не была полноценно настроена. У них было лишь пару минут. — В Мексике. Мне нравится их менталитет. — Улыбнулась, представляя разноцветные наряды, коридоры танцующих тел на улицах во время Карнавала и живую музыку, заставляющую раствориться в одном моменте и душой желая возвращаться туда вновь и вновь. — А ты? Где бы ты хотел побывать? — На Канарских островах, — краем глаза заметил, как мелькнул красный цвет и прошла Септембер, натягивая на лицо притворную улыбку, и вынужденно отпустил руку Катрины. — Их природа и история поражает. Надежда преследовала Катрину в течение всей гонки. Но она сгорела дотла вместе с той самой машиной. Вместе с ним. Катрина рвалась вперёд, отчаянно глотая наполненный едким дымом воздух, но оставалась на месте — чужие руки удерживали, не давали броситься прямо в огонь в попытках спасти его. Она рыдала. Картинки, вспыхнувшие из прошлого, слишком ярко ударили по сознанию. Уже напротив неё была не машина, а маленькая девочка, сидящая в продырявленном покрывале и курящая сигарету. За её спиной полыхал дом, а внутри него мучительно умирали родители. Боль, настолько острая, пронзила грудь. Катрина вопила, глядя, как языки пламени пожирают авто, слышала до сих пор стоящий в ушах крик Лукаса, содрогаясь и вопя в ответ. Она хотела нырнуть в машину, прижаться к его телу и сгореть вместе. Ей больше не хотелось жить. В тот же вечер Листс и Голдберг подошли к ней до отбытия автобуса. Катрина сидела в мастерской, сжимая кулон. Палец вдавливался в гравировку с его именем, а зубы до крови закусывали нижнюю губу. — Что это? — Катрина оторвалась от исследования более усовершенствованной панели в машине, когда Лукас подошёл к ней и опустил в руку холодную цепочку. Посмотрела на ладонь, видя небольшой кулон с вырезанными буквами и цифрами. В непонимании уставилась на Люка, не замечая мельтешащих за спиной Листса и Голдберга, спорящих друг с другом за час до старта. — Это — знак того, что я всегда буду с тобой. Даже тогда, когда меня нет рядом. Сердце стукнуло слишком быстро и сильно. Катрина порывисто прижалась к Люку, скрывая в его груди лицо, силясь не заплакать. Но все слёзы она выплакала днём — сейчас же жгучая пустота разлилась по нутру, и навязчивая мысль повторить судьбу Лукаса червём засела в мозгу. Однако она не могла. Не посмела бы обрывать жизнь, даже если придётся существовать с вечной болью. Но ей же не впервой. — На месте нашли только кости и части конечностей, — голос Голдберга был непривычно тих. Сердце старика отчаянно стучало о грудь от несправедливости всего произошедшего и боли, ведь за какой-то жалкий месяц Лукас стал ему другом, почти сыном, неидеальным, со своими проблемами, но хорошим товарищем, на которого можно положиться и в котором будешь уверен. Катрина раскрыла ладонь. Впечатавшаяся в кожу сталь горела. Вырезанные буквы кромсали не хуже ножа. Ей не хотелось вспоминать об отвратительном запахе жжённой плоти, удушливой гари и копоти, о раздирающих внутренности криках и его, и собственных. Она желала только лечь на кровать и уткнуться лицом в подушку, представляя, что это — он, а не набитая пухом материя. — Он… Он не мог, — Листс заикался больше прежнего. Его рассеянный взгляд перебегал с сгорбившейся женской спины на опустившуюся голову Голдберга. Он всё оборачивался на дверь, надеясь, что сейчас Лукас непременно выскочит, улыбнётся как всегда и похлопает его по плечу, бросая: «Ну что, сегодня возьмёшь в руки ключ или всё так же будешь чиркать в своём блокноте?» Но железка не двигалась. Поистине мёртвая тишина стояла в рабочем блоке, будто бы отдавая дань умершему в тюремных стенах. Листс сглотнул и, не выдержав, подбежал к Катрине, обнимая её со спины. — Всё будет хорошо. Мы будем рядом, — говорил он, и по щекам потекли обильные дороги слёз. Голдберг провёл пальцами по глазам, подошёл и слабо сжал женское плечо. Ничего уже не будет хорошо. Каждый понимал это, но так отчаянно боялся в этом признаться, ловя призрачную надежду, что Лукас всё ещё жив. Но он отбыл в иной мир, а они остались по ту сторону — в месте, где ценится товар с обложкой, а не ты сам… Каждую ночь её мучили кошмары, в которых Лукас кричал, звал и просил помощи. Но Катрина не могла сдвинуться с места, прирастая к полу, в силах только смотреть на тлеющее авто и рыдать. Вскакивала, вопя, чем заставляла охранниц прибегать к её камере и застывать, видя свернувшуюся в клубок тюремщицу. Жестокие, казалось бы, сердца не способны были на сочувствие, но о произошедшем знал каждый, поэтому даже служащие порядку, принося заключённой еду, оставались на пару минут, пытаясь дать совет жить дальше, а не прошлым. А Катрина не могла. Ей казалось странным, что можно просто так забыть Лукаса, словно его никогда не существовало. Представить, что это — нормально, когда человек погибает и исчезает с лица земли, а о нём на второй день перестают говорить. Её всю трясло — от холода, злости, обиды и хлёсткого отчаяния. Он сгорел, так же, как это сделали её родители. Казалось, что хуже ничего не может быть. Но оказалось иначе. Джонс восстановила машину, в которой погиб Люк, и посадила за руль новую звезду — Франкенштейна, загадочного гонщика, на чьём лице всегда маска. Именно с ним Катрине придётся провести последующие пять гонок, если, конечно, он выживет, а не перенесётся в мир иной после первого круга. Но он выжил. И Катрине преподнёс то, чего она ожидать не могла. Сладкую месть в виде трупа Септембер, а затем куда больше, чем простые мечты. Её любовь.***
Кулон жёг кожу на груди. Ноги подкашивались при каждом шаге, но отступать было поздно. Все сказанные слова, действия складывались в единую цепочку, ведущую к одному человеку — Лукасу. Догадка была слишком безумной, как и то, что сейчас она открывает мастерскую, замечая тёплый жёлтый свет прямо над их отсеком. Не удосуживается тихо закрыть дверь — на всех порах несётся, не обращая внимание ни на что вокруг. Ей казалось, что стоит только отвести взгляд, как лампочка погаснет и Франкенштейн сольётся со тьмой, исчезая подобно призраку. Но что, если это не то, о чём она думает, и под маской скрывается совершенно другой человек? Катрина уже не могла об этом думать. Остановилась прямо напротив машины, замечая, что Франк находится возле стола сборки, прокручивая детали. Он медленно повернул голову, видя запыхавшуюся девушку. Она была прекрасна. В любом виде, в любом состоянии. — Где бы ты хотел побывать? Всего один вопрос, взятый из пустоты. Неспешно подошла, останавливаясь напротив и выжидая ответа. Чувствовала, как внутренности все сжимаются и словно кулон слился с кожей на груди. Франкенштейн дотронулся до него, рассматривая, будто бы перед ним была диковинка. Провернул, заостряя внимание на стороне с инициалами. А затем поднял взгляд на зелёные глаза, впервые за последнее время видя их настолько близко. — На Канарских островах. Их природа и история поражает. Точь-в-точь. Катрине не нужно было больше слов. Она без предупреждения сдёрнула маску с лица Франка, и та тут же полетела на пол. В горле застрял крик. Катрина медленно, будто бы боялась, коснулась лица, подушечками пальцев ведя вдоль заживших шрамов. Это был её Лукас. Со своими кристальными серыми радужками, тонкими в одну линию губами. — Какой же ты идиот, — из женских глаз брызнули слёзы, а кулаки ударили в его грудь, отталкивая. — Я думала, что ты умер там. Я… Я видела, как ты сгорел, — заорала, не веря тому, что перед ней ошеломляющая реальность, а не иллюзия. Люк подошёл и крепко обнял, пытаясь сдержать извивающуюся и плачущую Катрину, принимая все слова, брошенные в его адрес, и не заботясь о том, что кто угодно может зайти в этот отдел и понять, что Карл Лукас — восставший из пепла мертвец, которому даровали второй шанс на жизнь, а Франкенштейн — образ, придуманный специально для него. Вжимал в себя её затылок, чувствуя, как постепенно обмякает её тело, а потом всмотрелся в женское лицо, пальцем оглаживая нежную кожу. Его собственные глаза застелила пелена. Губы жадно прижались к губам, даря друг другу долгожданный поцелуй, о котором Катрина и мечтать не могла, а Люк думал каждую минуту, пока она находилась рядом. Горечь слёз смешалась с эйфорией. Катрина потребует объяснений позже. Пока она будет прижиматься к его телу и самозабвенно целовать, боясь, что Люк рассеется. Будет до кровавых ран царапать его спину и прогибаться навстречу, наслаждаясь воссоединением. Будет ловить каждое его слово, утопая в последнем с ног до головы. Любовь. Карл Лукас погряз в ней, а она — в нём. И хоть что-то сможет подарить им очередную надежду, ведь теперь они по одну сторону баррикад.