А это лечится?

      — Похуй, — отвечает в который раз Джуён, несильной отталкиваясь от земли, чтобы качель раскачалась ещё хоть чуть-чуть. Та отзывается жалобно-ржавым скрипом, но слушается.       Джисок на соседней качеле поскребывает подбородок. Он так по-детски не достаёт ногами чуть-чуть до земли, и грязные мыски кед на ногах уныло повисают, цепляясь за сорняки. Он смотрит на Джуёна: в темноте позднего вечера лишь тусклый фонарь отбрасывает на их лица невнятный свет, кусаясь за нос и щёки. Волосы Джуёна отросли сильно, уже достают до плеч, о чём ему успели высказать все учителя буквально в первые учебные дни, но он стойко держится и будет продолжать бороться за эту длину.       — У тебя день рождения скоро, что тебе дарить? — спрашивает Джисок, ощущая, как качель окончательно замирает. Он болтает ногами, однако та лишь слабо поскрипывает.       — Не знаю, ничего не дари, — Джуён зачёсывая волосы назад, открывая взору свой грубый, но в то же время привлекательный профиль лица. Джисок иногда думает, что хочет его ударить, просто чтобы ещё раз убедиться, что Джуён рядом с ними — не галлюцинация, не герой очередного просмотренного им отечественного сериала, а реальность в настоящей своей дикой самобытности. Возможно, по этой причине они и деруться иногда: чтобы проверить, что оба они ещё живы, ещё что-то чувствуют и существуют.       Потому что так ведь легко и закостенеть эмоционально или сразу лечь в психушку, когда мама Джисока в одиночку упахивается на трёх работах, оставив на старшего сына младшую сестрёнку и холодную квартиру с полупустым холодильником, а крики родителей Джуёна не перестают затихать в трёх комнатах, и кажется ещё вот-вот и ему и вправду придётся выбирать между мамой и папой.       А ещё у Джуёна скоро день рождения.       И он в одиннадцатом классе типичной МБОУ СОШ №9.       — А родители что подарят?       — Я просил у них бас-гитару, но её я уже лет пять как на каждый свой день рождения прошу. Наверное, к экзаменам какую-нибудь херню подарят типа сборника с задачками по физике, чтобы жизнь мёдом не казалась.       Они замолкают. Джуён ещё больше кажется погружается в свои мысли, а Джисок хочет ему помочь, вот только не знает как: сам же предложил эту прогулку, чтобы им обоим немного развеятся после первой учебной недели, однако всё зашло в тупик.       В кармане джинс сначала что-то вибрирует, а потом заходится неприятным звоном. Джисок спохватывается и вынимает телефон сбрасывая будильник, заведённый на полдевятого вечера — скоро мама должна вернуться с очередной своей подработки, и нужно разгореть ей ужин, а ещё проверить домашку у сестры. Вот бы это кто-то сделал и для Джисока: он уже неделю не может сесть за учебники и тетради, а следующим летом ему сдавать экзамены       Джуён поднимает взгляд, когда он слезает с качелей и встаёт на ноги.       — Извини, мне пора, мама скоро придёт, — объясняется, и Джуён кивает: он всё прекрасно знает, потому что дружат они не первый год.       Джисок машет рукой на прощанье и вдруг ловит в чужом взгляде что-то пронзающее: какую-то тоскливую мольбу не уходить. Вздрагивает. Джуён тут же опускает взгляд вниз, куда-то на влажный песок под ногами, и вновь застывает меланхолично-неподвижной фигурой на качели.       Джисок топчется пару секунд, тормозит, но всё-таки уходит.       Иногда он так хочет врезать Джуёну и даже не до конца осознаёт почему.       Может, чтобы убедиться в его реальности, или чтобы взбодрить, немного растолкать, привести в чувства. Припереть к стене и выбить всё то, о чём Джуён наотрез молчит.       Джисок не знает, честно.       

***

      — Ладно, я пошёл, ужин в холодильнике, — сообщает Джисок, и усталая мама появляется в проёме, ведущем в гостиную.       — Куда ты? — растерянно спрашивает она, касаясь отклеющегося уголка обоев и приглаживая. Тот вновь отстаёт от стены. — А уроки у сестры ты проверил или мне надо самой?       — Я всё сделал ещё до твоего прихода не переживай, — Джисок наконец разбирается с кедами и бросает взгляд на часы — половина десятого. — А пошёл я к Джуёну. На ночёвку. У него сегодня день рождения, я отпрашивался у тебя на прошлой неделе, помнишь?       Мама заторможенно кивает, хотя Джисок уверен, что ничего она не помнит: он действительно отпрашивался на прошлой неделе утром в среду, когда мама ещё была дома, сонно попивая кофе перед работой, но вот уже последние несколько лет мало обращает внимания на его разговоры. На родительские собрания она практически не ходит из-за плотного рабочего графика, и во всех документах Джисок привык расписываться сам, а просит он что-то редко, лишь в самых крайних случаях и всегда старательно делает на этом акцент, чтобы мама не забыла. Тот утренний разговор на кухне не был чем-то необычным: она как всегда спросила как у него в школе, и Джисок ответил, что нормально, а потом спросил про ночёвку. Она кивнула, но вряд ли услышала.       — У Джуёна сегодня день рождения? — с удивлением бормочет женщина и начинает суетиться. Джуён для неё был константой, лучшим другом Джисока на протяжении вот уже многих лет, хотя видела она его лично раза два от силы. И как каждая уважающая себя мать, не могла отпустить сына на день рождения к другу без подарка. — Почему ты мне не напомнил? Мы бы купили ему подарок, а то так, с пустыми руками, и неприлично ведь... Боже.       — Мам, я уже купил ему подарок на свои карманные деньги, всё нормально, — он заземляет её, дожидаясь, пока женщина утихнет. — Я пошёл?       — А когда ты завтра вернёшься? — уточняет.       — Постараюсь до десяти часов утра до того как сестра проснётся, чтобы она не была дома одна. Так что можешь не переживать, если тебе завтра надо рано на работу.       — Ох, ты у меня такой молодец, — мама слабо-устало улыбается и в какой-то забытой ласке дотрагивается его щеки, но быстро убирает руку, потому что это касание непривычно для них обоих и бьёт током.       — Ага, ладно, пока, — он шмыгает носом — успел где-то подхватить лёгкую простуду на второй неделе учёбы — и выходит из квартиры, слыша, как за ним запирают двери.       Спускается по лестнице и в одной толстовке выходит в полутёмный двор: горят только два фонаря из шести. В середине сентября ещё не холодно, солнце пригревает почти так же, как летом, но темнеется рано, и всё чаще под одежду норовится скользнуть прохладный ветерок, морось дождя время от времени пощипывает кожу.       Джисок пересекает двор и идёт к противоположному дому — там для него открыто всегда. По правде сказать, не только для него, потому что если сначала хорошенько подпереть дверь, а потом резко со всей дури потянуть на себя, то она открывается, и это они с Джуёном выяснили на практике позапрошлым летом. Можно всё ещё воспользоваться домофоном, но Джисок, зная, что в последнее время родители Джуёна раздражаются от любого шума, предпочитает не беспокоить семью Ли и войти в подъезд самостоятельно. Он поднимается на шестой этаж по лестнице, чуть запыхавших в конце — лифт либо опять не работает, либо может сломаться в любой момент, и Джисок, однажды застрявший там на пару часов, больше предпочитает не рисковать.       В дверь он тоже не звонит и не стучится, а набирает Джуёна. Его звонок почти тут же скидывают, а потом спустя полминуты слышится поворот ключа в замочной скважине — Джуён запускает его внутрь. Джисок ставит осторожно в углу свои неряшливые кеды и проходя мимо гостиной, сталкивается взглядами с мамой Джуёна, которая настораживается, услышав звуки в прихожей. Джисок ей сдержанно кивает, негромко здороваясь и на лице женщины вспыхивает улыбка, за которой она пытается спрятать усталость и раздражение. Звуки футбольного матча даже из коридора слышны из спальни родителей, значит отец там. Возможно, опять пьяный.       Наконец они проскакивают коридор и добираются до комнаты Джуёна в самом конце, в которую вваливаются закрывая за собой двери.       Джисок с утра ещё не видел Джуёна, ведь тот опять прогуливал учёбу, и из-за этого беспокойство росло. Он до сих пор помнил, как злые горькие слёзы Джуёна марали футболку на чужой шестнадцатый день рождения.       Сейчас же Джуён не выглядит на грани слёз и истерики. Что-то светло-радостное даже кажется скрывается на дне его тёмных глаз.       — Ты не поверишь, — наконец выдыхает он и тащит Джисока к собственной незаправленной кровати, поверх простыней на которой расположилась бас-гитара. Самая настоящая, тяжёлая, металлическая с длинным грифом.       — Да ну, — Джисок почти не верит. Ему даже хочется вмазать самому себе, потому что он убеждён, что сейчас спит. Джуён однако не рассеивается миражом, падает на постель, хватается за бас и глухо наигрывает пару аккордов, сбивается, тихо выругавшись. Джисок присаживается рядом, замечая, что кончики чужих пальцев на левой руке раскраснелись и стёрты почти в кровь.       — В общем, надо ещё немного потренироваться, и скоро я тебе что-нибудь сыграю, — Джуён снова откидывает волосы назад и аккуратно складывает бас в чехол для гитары, спрятав его под кровать и освобождая место для них с Джисоком.       — Что с пальцами? — Джисок не выдерживает.       Джуён чуть хмурится, ковыряя уже успевшие образоваться коросты на подушечках. Передёргивает плечом:       — Да так, о струны натёр.       — Надо заклеить, выглядит хреново, — и Джисок поднимается с постели, уже зная, где в этой комнате находится заживляющая мазь и пару пластырей. Он уверен, что Джуён бы ни за что не стал таким заниматься сам, однако сам не может быть равнодушным, поэтому обрабатывает чужие мозоли и пострадавшую нежную кожу, заклеив подушечки трёх пальцев на левой руке пластырями.       Между ними вновь воцаряется молчание. Джисок давно не был в комнате у Джуёна и только сейчас замечает творящийся здесь бардак. И даже не просто юношеская неаккуратность, а именно захламление и бессилие в слое пыли на полках и завале учебников и тетрадей на рабочем столе. Становится тише, когда стрелки часов переваливают за одиннадцать: родители Джуёна готовятся ко сну, принимая душ и расстилая постель. В последнее время они спят в разных комнатах: мать в спальне, а отец — на диване в гостиной.       — У меня есть для тебя подарок, — наконец признаётся Джисок, и Джуён кажется немного удивлённым и самую малость заинтересованным.       — Значок с пикачу из ближайшего киоска? — отшучивается.       — Получше, — Джисок качает головой и достаёт из кармана толстовки маленький пакетик, из которого на ладонь вываливает что-то чёрное. Маленькую серёжку из ювелирной стали в виде крестика. Она недорогая, но стильная и минималистичная, поэтому зная давнюю мечту Джуёна сделать пирсинг, Джисок посчитал, что это будет неплохим подарком. — С днём рождения, теперь тебе целых семнадцать лет.       — Спасибо, — негромко шепчет Джуён принимая серёжку в подарок и рассматривая. Простенькая, но от этого не менее хорошая. — Родители меня посто убьют, — он выдыхает даже как-то радостно, а потом задумчиво трогает мочку уха. — Проколешь?       И Джисок соглашается.       На самом деле, он предполагал, что они займутся чем-то подобным, поэтому уже заранее посмотрел видео в интернете и убедил себя, что в этом нет ничего сложного. Он обрабатывает медицинским спиртом серёжку, толстую иглу, которой они собрались делать прокол, и саму мочку, и в комнате противно-резко воняет. Время доходит полуночи, и звуки в квартире стихают, свет в коридоре окончательно гасят — родители Джуёна легли спать. Лишь прикроватная лампа да свет фонарей за окном не погружают их комнату во мрак.       — Будет больно? — вдруг спрашивает Джуён, когда они почти всё подготовили, и Джисок сидит на кровати, нагревая иглу над огоньком зажигалки.       — Нериятно, — пытается успокоить. Он знает, что как бы Джуён не мужался, тот всё равно боится боли. — Я постараюсь быстро, окей? Можешь мне потом врезать, если будет слишком больно, я разрешаю.       — А поцеловать тебя можно? Может это обезболит процедуру? — Джуён от нервов шутит плохие шутки и неправдоподобно хихикает, а Джисок замирает на этих словах. Фыркает:       — Тогда я сам тебе врежу. Всё, садись и не двигайся. Какое ухо прокалывать будем?       Джуён задумывается:       — А есть разница?       — Вроде какое-то ухо нельзя прокалывать, потому что это будет по-гейски, но я не помню какое.       — Ты не обнадёживаешь...       — Тогда проколю правое, раз я сижу с этой стороны.       — Давай, — соглашается Джуён и набирает в лёгкие побольше воздуха, пытаясь дышать глубоко, чтобы успокоить собственное трусливое сердцебиение. Джисок близко, очень, чуть привставая на коленях и обхватив одной рукой голову Джуёна чтобы было удобнее, выдыхает ему куда-то в макушку. У него самого руки слегка подрагивают, но он пытается собраться. Вспоминает приблизительно, в каком месте прокалывали все те люди из интернета, и направив кончик иглы надавливает, стараясь не думать. Джуён ойкает и вновь напряжённо замолкает, а Джисок чувствует, как игла проходит сквозь кожу, прежде чем выйти с другой стороны, чуть уколов его палец. Он заметно успокаивается, когда видит, что крови пока нет, расстёгивает серёжку, вставляя её в прокол сразу же, как только вытаскивает иглу.       — Всё, — с выдохом объявляет и плюхается на кровать как-то даже устало. Перенервничал. — Ты как живой? — пихает слабо Джуёна, чтобы добиться хоть какой-то реакции.       — Вроде, — тот бормочет. — Нормально смотрится, а?       Джисок встаёт с кровати и включает настольную лампу за рабочим столом, чтобы свет лучше падал на их лица. Замирает стоя рядом с сидящим на кровати Джуёном и смотрит на него сверху вниз. Джуён не отрывает взгляда в ответ.       Серёжка смотрится хорошо, мочка лишь немного покраснела, но это мало заметно в полумраке. По правде сказать, на саму серёжку Джисок смотрит лишь считанные секунды, всё остальное время — на расслабленное лицо Джуёна.       Джуён... Он красивый по-пидорски в самом ужасном для Джисока смысле этого слова, и иногда так хочется ему врезать, хочется сломать нос, чтобы пошла кровь, чтобы ощутить вкус железа на языке и в воздухе, чтобы Джуён перестал быть таким, что едва удаётся себя сдерживать.       Джуён чуть склоняет голову набок и выдаёт:       — Мне было больно, тормоз.       — Да ну, — Джисок закатывает глаза и снова смотрит на его лицо. Пидорское. Красивое.       В тайне желанное.       И Джисок думал, что это лечится, но оказалось, что нет.       Он с секунду раздумывает. Кладёт ладонь на чужую щёку, видя как Джуён жмурится, ожидая удара, а потом — резко склоняется, не давая ни единой мысли промелькнуть в голове.       И наконец-то       целует.