***
— Руки прочь, уроды! — два ассистента в серебристо-голубых комбинезонах защёлкивают фиксаторы на кистях, и вот уже Бродяга прикован к креслу, которое без позволения этих псов не покинет. — Ну что, ты доволен, Персей? — голос входящего архонта спокоен, но глаза полыхают едва сдерживаемой яростью. Будь на нём сейчас браслет, зашёлся бы, небось, тревожным сигналом… — Что, на меня всё свалишь? — дико скалится на него Бродяга, сверкая из-под чёлки испепеляющим взглядом. — Его смерть — твоя вина! Только твоя! — Ты глупее, чем я предполагал, мальчишка. Даже удивительно, что Бард не обучил тебя, как следует… — Не тебе об этом судить, чёртов ублюдок! — исступлённо орёт Бродяга, едва не выворачивая запястья в попытке вырваться. Ассистенты в ужасе отшатываются в угол комнаты. Тесей будто бы ничего не замечает.Перед совсем юным Тесеем клетка, в которой мечется из угла в угол серый с рыжей подпалиной волчонок. Зверь пришёл издалека, учуяв аромат еды, которую подростки готовили на костре, и напал на них. Чудом детям удалось затолкать его в какой-то деревянный ящик и завалить единственное отверстие строительной решёткой и ломом. Теперь волк бесновался, выл и бросался на стены, но Тесей его не боялся. Он лишь хотел сделать этому дикому чудовищу так же больно, как он сделал его другу, вцепившись в спину маленькими пока, но уже очень острыми зубами. Но ещё больше Тесей хотел приручить его. Показать, что он здесь власть. Подчинить. Укротить. И только потом — убить
— Ошейник, модель R02. — не отводя глаз от тяжело дышащего пленника приказывает Тесей. — Но, архонт, это же не гуман… — пытаются было возразить ему опешившие ассистенты, но робкие голоса замолкают по одному взмаху руки. — Живо! — и Тесей остаётся с Бродягой наедине. Бродяга замечает, что его бьёт дрожь. Руки, ноги, худые плечи — всё его тело мелко трясётся в предвкушении беды. Долго её ждать не приходится — отсутствие лишних глаз позволяет архонту схватить пленника за руку и точным движением вывернуть её так, что Бродяга давится болезненным воплем. Тесей наклоняется вплотную к побелевшему пленнику, и тот инстинктивно отшатывается, упираясь в подголовник. — Ты забываешься, волчонок. Я могу запросто выдрать тебе когти, а потом — едва прорезавшиеся клыки. Можешь сколько угодно клацать на меня зубами, но отца ты уже не вернёшь. И вина здесь только твоя. Я пытался его образумить, но… — лицо Тесея искажает странная гримаса сожаления и злости, и он резко разворачивается. — Не перед тобой, поджигателем и бунтовщиком, мне отчитываться. Возвращаются ассистенты. В руках у женщины — нечто, смутно похожее на ненавистные Бродяге браслеты, но только большего диаметра. «Ошейник, модель R02» — всплывает в голове, и Бродяга в ужасе начинает трепыхаться в оковах. Только не это. Это даже хуже, чем браслеты. Это унизительно. Проклятый тиран специально хочет поиздеваться над ним, кто бы сомневался! — Отвалите! — Бродяге удаётся головой выбить у женщины из рук проклятое устройство. — Знаешь, Персей, в старину твоё наказание было бы куда строже, чем браслет или даже ошейник. — овладевший собой Тесей снова предстаёт перед Бродягой, бесстрастно взирая на него, заложив руки за спину. — Но я не хочу заставлять кого-то из моих граждан слушать твои жалкие вопли. Это было бы жестоко. С этими словами Тесей удаляется, кивнув незаметно прибежавшим охранникам. Вслед ему доносится отрывистый, хриплый смех Бродяги, усиливающийся эхом от серых стен, и долго ещё провожает архонта в коридоре, сливаясь со стуком его сапог.***
Серые стены. Серый потолок. Серое небо, расчерченное сеткой купола, за окном. И яркий синий неон, режущий глаза во всём этом сером «великолепии». Бродяга лежит на койке, уткнув бессмысленный взгляд в потолок. Левое запястье сковано браслетом, а на шее из-под воротника серого свитера виднеется ярко-красный след — ещё свежие ожоги от ошейника. Всплеск эмоций — удар током. Пожалуй, современным жителям Полиса действительно повезло. Их просто лишили эмоций, а не карают за них. Не думай. В серой комнате делать совершенно нечего. Это не тюрьма — тюрьмами Полис не оборудован за ненадобностью — но дверь закрыта на ключ, а из мебели только кровать да тумбочка. Есть ещё крохотная ванная, но мытьё рук — не самое увлекательное занятие. Для человека, всю жизнь проведшего на просторе Пустоши — сущий Ад… Не думай. Не думай, чёрт тебя раздери, не думай! Не думать не выходит. Мысли переносятся на Пустошь, к ветхим палаткам, к отблескам костра… И к песням Барда, которые он, Бродяга, слушал, лёжа без сна под своим тентом. Сердце начинает колотиться быстрее, воздух втекает в лёгкие неохотно. Бродяга поднимается и идёт к окну, пытается отвлечься, но горловина свитера неумолимо давит и душит, царапает раны на шее. В сознании всё ярче разгорается пламя лагерного костра. Отец перебирает струны своей старенькой гитары и даже не поёт, но рассказывает очередную легенду давних времён. На всех лицах невольно появляются улыбки, глаза мечтательно устремляются в чистое, безоблачное небо, усеянное звёздами, кто-то задумчиво смотрит в костёр… А песня льётся, льётся, и кажется, что этот вечер не закончится, что Бард поёт саму историю, и, стоит ему замолчать, как мир разрушится… И маленький мальчик сидит у помолодевшего Барда на коленях, восторженно касаясь деки, а отец, мягко улыбаясь, тихо-тихо рассказывает ему легенду о герое, отрубившем голову коварной Медузе-горгоне… Браслет истошно пищит, и Бродяга с мрачной обречённостью угадывает, что скоро произойдёт: голову наполнит вата, вытесняя все мысли, и пламя костра потухнет, образ Барда смажется и вскоре пропадёт тоже. В груди резко колет, а потом стук сердца неумолимо выравнивается, и вот Бродяга уже не понимает, почему у него мокрые щёки и отчего так ужасно дрожат руки. В висках назойливо пульсирует боль, которую Бродяга списывает на ужасную погоду за окном.***
— Нет! Несколько дней назад его начали выпускать из тесной клетки на улицы Полиса, но в тот момент, когда над площадью грохочет взрыв, Бродяга жалеет об этом. Он не сомневается в том, что произошло — никакому браслету не заглушить звериного чутья. Как тогда, на площади, страх сковывает тело, не позволяя двинуться. Муза… Она собиралась лететь с этим избалованным мальчишкой, с Икаром… Неужели… Очнувшись, он малодушно бросается в противоположную от площади сторону. Браслет начинает тревожно пищать, мозг обволакивает ненавистная вата, но Бродяга жмурится, трясёт головой, едва не врезаясь в удивлённых жителей Полиса, и отгоняет это оцепенение. Чёрта с два! Этому проклятому городу не отнять его горя, ярости и надежды, его чувств и эмоций. Это последнее, что ещё у него осталось… Нужно всё обдумать, но в одиночестве, в унылой серой комнате… Только скорее с площади, скорее, скорее! Дверь хлопает, браслет верещит на пределе, и Бродяга падает на пол сразу за порогом, корчась в борьбе с собственным разумом. Кажется, словно кто-то захлопывает двери, через которые проникает свет и свежий воздух, а Бродяга мечется и распахивает их обратно, чтобы продолжать видеть солнце, синее небо и бескрайние поля на Пустоши, где вдали темнеет редкий лес. Муза. Вот она совсем ещё девчонка, сидит на холме и напевает высоким звонким голоском старую песню о далёких островах. Её глаза восторженно горят, когда в его собственных вместо мечтательного блеска уже вовсю начинает распаляться совсем другой, злой и разрушительный огонь. Браслет заливается писком, головная боль разрастается, растекается по затылку. Бродяга исступлённо расцарапывает запястье до красных полос и извивается на холодном сером полу. Ветер доносит до лагеря ласковый смех и радостное пение. Сестра снова за своё — осенний ветер раздувает лёгкое платье, пробирает до костей, но она спешит к холмам, бежит, подгоняемая ледяными порывами. Когда собираются серы облака, Бродяга хмуро сообщает, что уходит из лагеря, и торопится следом, кляня погоду. Музу он находит на совершенно голой вершине, откуда видно тёмную речушку. Свинцовое небо поминутно озаряется всполохами молний, а Муза лишь заливисто хохочет, подставляет лицо начинающемуся дождю. Бродяга настойчиво надевает на неё свою куртку с криво подшитым мехом, ёжится от пронизывающего холода и ворчит, что они так точно заболеют. Муза хватает его за руки и кружит по выжженной траве. Её лицо светится. Бродяга плюёт на последствия и принимает игру, тоже умиротворённо подставляя лицо каплям… С глухим рыком Бродяга ударяет рукой по стене. Потом ещё раз. И ещё. Запястье ломит, но он упрямо размахивается снова, и браслет под яростным натиском трескается, осколки впиваются в чувствительную кожу. Словно зверь, угодивший в капкан, Бродяга пытается стащить с руки проклятую железку. И ему это удаётся — запятнанный кровью браслет со стуком отскакивает от пола и откатывается в тёмный угол под вешалкой. Распластавшись на спине, Бродяга захлёбывается в чувствах. На него, волна за волной, накатывают воспоминания о последней неделе, всё, что сдерживал браслет, затапливает сознание. Слишком много, так недолго сойти с ума… Его глаза впервые за много лет пылают светлой радостью. Они победили! Теперь у них будет новая жизнь. Новый мир начинается здесь и сейчас… Мягкий голос сестры заставляет Бродягу обернуться. Она замкнулась и отдалилась от него ещё год назад, когда зубы молодого волка окончательно окрепли, и он стал заявлять свои права на стаю. Уверить себя, что ему наплевать, было довольно просто. Но когда восторженный и открытый взгляд родных глаз обратился к нему с благодарностью и искренней надеждой, Бродяга понял, что скучал. Скучал по Музе, по её мечтательности, граничащей с безумием, по тому, как она всегда упоённо слушала своего старшего брата и надувалась, когда он плевался ядом в сторону Полиса… Скучал по ним. Теперь всё в прошлом, дальше они пойдут вместе, и Муза поймёт, что всё это было ради неё… — Сделай же верный шаг, брат. Бродяга вскидывает голову и оглядывается, глаза безумно блестят в полутёмной комнате. Музы нигде нет, но чистый голос всё ещё звенит в ушах. Комната как будто становится серее, стоит вспомнить о взрыве на площади… Горячие дорожки стекают по вискам в и без того взмокшие от пота волосы, рот кривится в немом крике. Больно. Больно до кругов перед глазами, как будто оторвали частичку его души. Бродяга съёживается на полу, обхватив себя руками. Он устал. Быть изгоем, быть сильным и уверенным, устал скалиться и кусаться. Осознание от того, что он теперь совершенно один, делает боль невыносимой. Хочется найти виноватого в гибели Музы. Тесея, Икара, отца, себя самого… Но какой смысл? За мать он был готов мстить всю жизнь. За отца — свернуть шею Тесею при первой возможности. А Муза… Она слишком чиста, чтобы во имя неё убивать, калечить и заставлять страдать. Но как же, дьявол побери, больно! «Сделай же верный шаг,» — снова звучит её голос, а рука будто ощутимо опускается на плечо. «Разорви порочный круг,» — наставляет Бард мягко, стоя рядом за плечом. И Бродяга знает — выход из круга есть, но только один.***
Тесей лично прибывает на место происшествия. Хмурый, как ноябрьское небо, архонт не спит уже третьи сутки, пытаясь уладить весь разразившийся кавардак, а тут ещё снова напомнил о себе этот наглый волчонок. Стражи порядка были слишком взволнованны, чтобы Тесей проигнорировал их просьбу разобраться лично с инцидентом. И, прибыв в пристанище бывшего бунтовщика, он понимает причину их крайнего беспокойства. В центре единственной комнаты лежит остывающее тело Персея. Уже бледный, как призрак, он не утратил окончательно жизни в лице, поэтому остекленевшие глаза глядят как будто осознанно, и в них пляшут сумасшедшие искры. Синеющие губы кривятся надменной усмешкой, а на лице — умиротворение? Тесей тяжело и глубоко вдыхает, когда замечает на стене красные с подтёками буквы, складывающиеся в короткое: «Теперь свободен». Нет сомнений, что это кровь. Архонт не желает разбираться, откуда именно, главное, что других тел в квартире не обнаружено. — Приберите здесь так, чтобы не осталось и намёка на… Это. — сухо бросает Тесей, не в силах отвести взгляд от смеющегося лица. — И чтобы никаких журналистов. «Свихнулся мальчишка… Удивительно скоро, я думал, что его хватит на подольше. И браслет сумел снять, надо же. Как животное, которое отгрызёт себе лапу, лишь бы избавиться от зубьев капкана… Однако же, теперь город скоро придёт в норму, нужно лишь дать ему время». «А придёшь ли в норму ты, Тесей?» — спрашивает тихо внутренний голос. Но на эти раздумья у правителя Полиса нет времени среди забот о горожанах.