Темная сторона

      Безопасность охуительная. Даби подмечает это сразу, как заходит в больницу — тихо, бесшумно, а, главное, беспрепятственно. Дежурный не встречает его фонарем в лицо, никакая причуда не мешает идти дальше, а свечение над стойкой регистрации лишь подчеркивает пустоту. Пусть Старатель всегда славился умением продумывать серьезные геройские планы, в этот раз он проебался, решив положить Шото сюда. Надо бы намекнуть ему на досуге... Или нет.       Планировка охуительная вдвойне. Это уже становится ясно само, стоит только оглядеться дольше нескольких секунд. Пара поворотов налево, пара направо, а вот тут, по логике, запасная лестница. Логику соблюли — как непредсказуемо — и по всем законам жанра приглашающе открыли дверь. Проход слишком удобный, чересчур доступный, будто сделан для тайных посещений специально. Взлететь на нужный этаж, посмотрев мельком в глазок камеры, тоже выходит без проблем.       Охранник в своей будке давно вырублен вместе со всей системой записи. Заходи, кто хочет.       Коридор приветствует Даби полутьмой. Место и выглядит, и ощущается незнакомым — разумеется, тут он еще не появлялся — зато знакомый запах чувствуется аж у входа. Плотный и горький, но со странной притягательно-мерзкой нотой, он тянет шагнуть вперед. Здесь даже не одиночная палата, а одиночное, мать его крыло; комфортно, не поспоришь, жаль, комфорт не спасет от страданий, когда ты в глубоком залете с осложнениями. Братец все равно не справляется с этим в одиночестве. К чему цирк и игры в прятки, а, семейство?       Проникнуться иронией как следует, впрочем, не удается. В глаза мгновенно бьет светом из палаты: словно прочитав мысли, Шото выходит навстречу сам. Ну просто нимфа в сиянии ламп, ангел среди тьмы — хотя ангелы вряд ли выглядят так измученно и уязвимо. В груди разливается иррациональное упоение с раздражением пополам. Он совсем не похож сейчас ни на героя, ни на шедевр, который так старательно лепили.       — Какого хрена ты встал? — любезно спрашивает у него Даби. Инстинкты вопят — не заткнуть — и зовут, толкают броситься навстречу.       — Проверить, — отвечает тот едва слышно. Придерживает рукой свой чертов живот, источник всех проблем. — Заметил твой запах, но думал, что показалось.       — Не показалось. Идем назад.       Следующий вопрос: "Какого хрена ты не спишь?" — задавать нет смысла. Было бы странно, если бы в нынешнем положении Шото спал. И без того бледная кожа с последней встречи стала еще бледнее, и без того острые скулы обозначились острее, да и про общее самочувствие, похоже, лучше не напоминать. Перевезти его в другую клинику, выдавать телефон по часам, подпускать только членов семьи — ха-ха, ну, последнее не нарушено... Меры, что должны были помочь, пока делают хуже. Пускай порочное родство вскрылось, это все-таки не повод запирать его от мира на все замки. Не повод же?       Происходящее вообще-то должно вызывать ликование — у золотого мальчика наконец-то серьезные проблемы — а вызывает стремление послать Старателя нахуй.       — Окно здесь открывается ключом. У меня его нет, — замечает пресловутый золотой мальчик как бы между прочим. Садится, явно сжимая зубы, на чистые простыни. Крупицы разумности чудом заставляют скинуть обувь. Видеть Шото таким на удивление паршиво и заманчиво одновременно.       — Ну да, через окно уже не пролезу. Закрывали бы они еще лестницы, — говорит Даби, заглушая тишину больше, наверное, для него, чем для себя. — Было бы вообще прекрасно.       — Тогда ты бы не зашел.       Подмывает уверить: зашел бы, сломал к херам любой замок — да в этом никто и не сомневается. Несмотря на долгую разлуку, разговор кажется ниочемным. Сказанное про ключ нужно бы учесть, однако в мыслях лишь сраный анализ мелочей; чутье альфы не сбить с курса, сколько ни старайся. Раньше Шото не контролировал каждое движение так вымученно и осторожно, не сидел напряженно, как на иголках. Раньше Шото не кусал губы, каменея от слабости. Раньше в голову не било с размаху желанием приласкать и подмять под себя, не хотелось торчать с ним до самых родов, следя, чтобы маска боли на чужом лице хоть иногда становилась мягче.       Теперь инстинкты просто корежатся в агонии. Две недели уединения братцу на пользу не пошли.       Даби сбрасывает куртку:       — У нас не так уж много времени на болтовню, — и делает шаг вглубь комнаты.       В ответ — лишь кивок и молчание. Тут врачи все слепые, что ли? А, может, тупые?       Это случается не в первый и не в последний раз. Визиты среди ночи уже похожи на привычку, а поцелуи сквозь удушье болезни — на ритуал. Шото ластится к ладони на щеке, будто надеется излечиться, цепляет неловко за футболку: безмолвно просит лечь вместе. Никто не спорит — ради этого, в конце концов, и пришли. Сколько бы шедевр ни прятали по больницам, от ребёнка, которого он носит, не избавиться, а, значит, от Даби тоже. Беременность не сложная, она ужасная, и тот нуждается в своей паре вопреки чаяниям папаши оградить от тлетворного влияния... Чьего?..       Попытки довести идею до конца ломаются, стоит все такому же стройному, пусть и ослабшему сейчас телу прильнуть ближе. Жаться Шото может только спиной, но так даже удобнее. Уткнувшись носом ему в шею, Даби невольно тянется погладить мягкий, округлый живот. Понимание, чей внутри ребенок, почти до извращения приятно.       — Ждал меня, — срывается с легкой усмешкой, когда рядом слышится облегченный вздох. Конечно, ждал, иначе не отправил бы геолокацию, едва заполучив телефон.       Одуряюще-честно в ответ звучит:       — Да.       И раздражение, и упоение от этого враз сменяются чем-то иным, куда более дурманящим. Такого беззащитного, Шото хочется вылизать с ног до головы. Смыть с него тошнотворный и больной привкус, пропитать собой, да так, чтобы любому — слепому, глухому, тупому — стало ясно, что хваленые меры безопасности дерьмо полное. Вдыхать отраву, заменившую нежный когда-то аромат, почему-то хочется вдвойне. Запах окутывает сильнее с каждым мгновением, пропитывает одежду, ядом проникает в кровь. Хотя братец вряд ли готов к напорам чистой и не очень любви, пальцы сами скользят дальше, под распахнувшийся на груди халат.       Еще один полузадушенный вздох отзывается в голове эхом. Насколько же он восхитительно открытый. Блядство.       — Я так решу, что ты хочешь чего-то менее невинного, — хмыкает Даби в попытке себя заболтать.       Обычно спокойный голос кажется почти скептичным.       — Ты же знаешь, что дело в другом.       — Естественно.       Он действительно знает, да и дело действительно в другом. От касаний и присутствия одного-единственного альфы Шото банально легче вытерпеть то, что приходится терпеть. Природная магия, мать ее. Трогать омегу в подобном состоянии нельзя, можно только нежить, поэтому цель трахаться до утра по умолчанию должна сдвигаться на десятый план. Жаль, у кого-то тут тотально сбиты настройки.       Контроль летит к чертям, когда новый порыв заласкать до смерти переполняет чашу терпения. Даби жмется теснее и гладит настойчивее, оставляет свой запах везде, куда дотянется. Под пальцами нет положенной беременным плавности, зато есть стеклянная хрупкость. Все то же сраное чутье свербит убеждением, что забота сейчас требуется больше, чем секс — значит, пусть это будет заботой. По тому, как Шото замирает и перестает на миг дышать, сразу все понятно. Изголодался, бедный, тяжело в одиночку совсем.       Впрочем, это вещь решаемая.       Взгляд вновь невольно падает на чужую шею. Долго думать желания не имеется, а вот желания провести по ней языком сколько угодно. Светлая, девственно-чистая кожа так и манит впиться зубами. Целовать ее, словно под наваждением — еще раз, еще и еще — немного забавно, если вспомнить, какой там уже по счету месяц. От скольких проблем, что со здоровьем, что с принадлежностью, могла бы избавить злосчастная метка... А сколько создать новых...       Шото прикрывает вдруг загривок ладонью, будто чувствует намерение укусить.       — Так они точно поймут, что ты ко мне приходишь.       На это замечание, честно говоря, хочется рассмеяться. "Им" давно все понятно, иначе никто не отваживал бы незваного гостя, не тратил время и деньги, не скрывал местоположение. Папаше, наверное, очень неприятно рвать жилы, а потом навещать свой шедевр и нутром ощущать: тут опять появлялся тот, кому появляться запретили. С другой стороны, а что он хотел? Ну да, Шото встречался со злодеем, который оказался случайно — нет — его старшеньким. И? Переводить в другие палаты, перевозить в новые больницы, позакрывать окна, телефон выдавать по часам — это ж все равно почти приглашение.       Тем не менее, доля рациональности в словах есть. Поставить метку родному брату? Пока звучит сомнительнее, чем трахать его, но лишь пока. Даби коротко хмыкает, утыкаясь ему в затылок.       — Я не буду ничего делать. Спи.       Ждать, пока Шото заснет, всегда самая веселая часть. Тихо лежишь, сахарно обнимаешься и размышляешь, насколько же все это ебаный сюр. Новостные сводки давно пестрят заголовками и о старшем сыне Старателя, который нашелся вдруг живым среди злодеев, и о младшем, залетевшем в слишком уж раннем возрасте. Однако мало кто представляет, в какую правду можно вляпаться, если два этих заголовка совместить.       Общественность не в курсе, как тяжело на самом деле младшему брату носить ребенка от старшего. Не в курсе, как часто старший брат пробирается к нему, как обхаживает, едва сдерживая тягу поставить метку. Как лежит с ним, полуживым и уставшим, до рассвета, чтобы тот отдохнул от своей беременности, набравшись сил прожить следующий день. Красивая вышла бы статья, кстати, романтичная. Похоронила бы остатки репутации махом.       Если подумать, Даби вообще-то благодетель, чуть ли не святой. Мало того, что никому ничего не растрепал, так и Шото загнулся бы без него раза в три раньше. Присутствие альфы нужно ему больше воздуха, и, хоть семейка ставит палки в колеса, жестокой реальности срать на потуги хранить достоинство. Насколько бы Старатель — ба дум тс! — ни старался, как бы яро доктора не пытались залечить симптомы, ничего у них не выйдет. Природа не простила маленькую инцестную шалость, а значит, не простит и врачебных ошибок. Ага, вопреки всем чаяниям папаши оградить от тлетворного влияния...       О, снова эта идея. Так чьего влияния-то, серьезно? Вопрос важный. Даби ведь и отец, и дядя, и парень, и брат. Заодно по совместительству злодей. Поистине темное пятно семейства Тодороки, всю грязь собрал. Даже шедевр заляпал, вот потрата.       Уходит он тем же путем, что пришел, особо не скрываясь. Местных охранников почти жалко: бывать без сознания им теперь придется чаще, чем моргать. Шото спит спокойно, скорее всего, впервые за последние дни; ему стало легче, а значит, ребенку тоже, и жертвовать ради этого здоровьем — особенно чужим — просто мелочь. Воображение уже рисует будущее с текучкой кадров и местной больничной легендой про духа, бьющего сторожей по башке. Пусть это не очень смешно, звучит комично, потому что виноват во всем защитник человечества, непогрешимый герой.       Ну, что тут можно вообще сказать? Проебывайся чаще, Старатель.