So this is love.

Чимин яростно пыхтит от накопившейся злости, которая осела в нем ядовитыми сгустками. По ребрам бьет оглушительная чечетка, доводящая до взрыва, что омеге дурно от колотящих все внутренности ощущений. Солнечным утром он проснулся от мокрых и желанных поцелуев в теплое плечико, нежась в надежных и больших руках своего мужчины. А после, насладившись лаской с упоением, засобирался быстренько на пилатес, перед этим перекусив легким завтраком — обжигающей кашей с россыпью свежих ягод, что так заботливо приготовила Юнона — благородная экономка. Божественная красота омеги пленит каждого, кто осмеливается заглянуть в скрытые надменностью карие океаны, будоражащие по самые жилки. Чимин — самая шикарная прелесть в собственном особняке, среди окружения и, в принципе во всем мире. Чаша весов переполнена его воздушными линиями, очаровательными чертами лица и всем им полностью, истекая густыми истоками за пределы золота, и ни у кого нет и шанса оспорить очевидный факт. Юный лебедь с особым рвением, конечно, в сопровождении охраны отправился удовлетворять соскучившиеся по тренировке мышцы, расслабляясь под приятным голосом миловидной молоденькой альфочки, которая заставляет любого полюбить её курс упражнений. Чимин обожает следить за собой. Везде. И сегодняшний день — не исключение. Омега точно и четко выполнил каждое задание, получая похвалу, а после, влажный и раскрасневшийся, не побрезговав общественной душевой — смыл усталость с утонченного тела, быстренько собирая спортивную сумку со сменной одеждой. Потом встреча с друзьями в любимом ресторане недалеко от сердца Флоренции, немного красного полусладкого для настроения и приятный, заразительный смех Тэхёна и Джина, кишащий беззаботностью и искренностью. Чимин погряз в этой роскоши! Каждый день — сказка. Всё самое лучшее у его загорелых ног, и Бог ему свидетель — он не готов от этого отказаться. Поэтому, когда омега в замечательном приливе сил приехал к вечеру домой, не забыв учтиво кивнуть своим защитникам, что тенью следуют изо дня в день за ценным хозяином, на всех крыльях влетел в особняк, ужасаясь. Всё, абсолютно до каждой мелочи — на полу. Шикарный персидский ковер с сотней золотых нитей, что был любовно выкуплен на аукционе в Праге, устелен хаотичными листами, осколками ваз и статуэток, заставляя задергаться глаз. Чимин не верит в происходящее, видя перевернутый диван и кресла, сдвинутые совершенно в другую сторону. Омега сам контролировал положение каждой вещицы в своем доме. Порой любовался, иногда хвастался невзначай, но чаще всего сам наслаждался, ощущая себя откровенно и законно правильно там, где свил уютное гнездышко. В груди всё ужасно сжимается. Гнев и страх смешивается между собой в ядреное и горькое месиво, и хочется завопить во весь голос, что собственно Чимин и делает. — Юнона! — голос омеги звонкий, немного хриплый от шока, но надрывно шипящий, отчего могут треснуть окна. Экономка боязливо выглядывает из-за угла, ей это позволительно — она уже член семьи, но её натянуто-успокаивающая улыбка заставляет Чимина запыхтеть гневной бурей, перешагивая пыл погрома и подойдя вплотную к сжавшейся даме преклонного возраста, прошипеть горячим дыханием в серединку лица, заставляя её реснички вздрогнуть и распушиться. — Что, черт возьми, здесь произошло? Она отводит голову в сторону, жмурится и нашептывает, видимо, молитву. Серебряная седина очаровательно блестит в собранном на затылке пучке, играющая с солнечными бликами. — Чимин-и, — начинает ласково, переходит на неформальный тон крайне редко, но… метко. — Тут приходили из прокуратуры с ордером, вот и… — омега застывает после этих слов, уже зная дальнейшее. — Я не дозвонилась до господина Мина, а… Чимин дальше не слушает. Ох уж этот господин Мин, гореть ему в аду, Юнги. Снова он где-то не уследил, вызвав подозрения у органов, что так любили и раньше заходить к ним домой, словно их тут ждут с горячим чаем и плюшками, только в этот раз как-то раздобыли ордер на обыск. Вот уроды. Думать о том, что творится наверху в кабинете альфы — совсем не хочется. Мин Чимин — муж влиятельного бизнесмена, который занимается чем-то там с автомобилями, мотоциклами, яхтами… остальное детище, о котором омега даже знать не хочет — немного нелегальное. Щеки горят от негодования, и огромное желание позвонить Юнги и покрыть того всеми известными ругательствами горит внутри ярким пламенем, сжигая молодое тело дотла. Юнона суетится вокруг юноши, готовит настойку из успокаивающих трав и делает прохладный компресс от мигрени, налетая на омегу с оханьем и аханьем. Чимин вплетает унизанные драгоценными камнями пальцы в шоколадные пряди, сжимает до слабой боли на затылке и жмурится, поправляя уже теплую тряпочку на лбу. Он в браке с Юнги уже пять лет, а привыкнуть к казусам не может, да и откровенно говоря — не хочет. Но так или иначе — готов ко всему. Ему хватает пятнадцати минут, чтобы кое-как прийти в себя и сдержаться от желания позвонить мужу. Сначала нужно разобраться здесь, чем омега и занимается, дав указания экономке заказать полноценный клининг, при этом не спускать с рабочих глаз, и получив положительный кивок, подняться в спальню, похожую на свалку. Как ножом по сердцу. Огромный гардероб, где Чимин самостоятельно распределял вещички по цвету и сезону — переполошен с особым рвением, а часть драгоценностей хаотично разбросана по мягкому пушистому коврику молочного цвета, украшая милую шерстку топазами, изумрудами, сапфирами и рубинами. В кабинет Юнги сил идти нет. Сам там всё исправит. Омега принимает быстрый душ, смывая с тела грязную усталость и смотря в запотевшее зеркало в пол, собирает нервную систему по крупицам, обтираясь приятной тканью махрового полотенца. Ох уж этот грозный и богатый альфа, угораздило же выйти за такого! Чимину порой кажется, что тот человек, которого всё желают посадить за незаконное ведение бизнеса на долгие годы и тот, что купает омегу в любви, защите и заботе — два разных человека. Дома Юнги — ласковый, мурчащий котёнок, выполняющий любую прихоть своего сладкого супруга, выцеловывая стройные маленькие стопы и доводящий до громких несдержанных стонов желания, окутывая неоспоримым обожанием. Но тот зверь, что разгуливает за пределами особняка — пугающий и страшный демон, не терпящий оплошности. Ни в чем. Уборка двух этажей и пятнадцати комнат занимает почти два часа. Юнона ответственно контролирует каждого, при этом успевает проследить за состоянием ангела, что вымученной расстроенной безделушкой согревает новые простыни, потерявшие аромат утренних утех супругов. Чимину правда тошно от сегодняшнего дня, он и не думал, что всё зайдет так далеко. Он и раньше глотал переживания, переваривая тошноту в желудке, но сейчас, зарываясь в ещё холодную подушку — пытается протолкнуть ком в горле, безбожно мечтая о скорейшем возвращении Юнги.

***

Серые стены впитывают густой дым Доминиканских роскошных излишек, отобранных умело и со вкусом — лучший сорт Антильских островов. Альфа втягивает горьковатый смог, придерживая сигару указательным и большим, перекатывает на языке вкус начинки не затягиваясь глубоко, и блаженно выдыхает, прикрывая глаза в туманной лихорадке. Юнги хочет подольше посидеть в мнимом уединении, а лучше подремать в оковах пленительного омежьего аромата и вовсе рыкнуть на плотное расписание, распивая в забвение бутылку первоклассной выдержки виски. Но у него совершенно нет на это времени. Грудина альфы вздымается тяжелым вздохом, и он смывает всё наваждение с лица, разворачиваясь на темной коже к помощнику, что покорно и молчаливо ждет на краешке служебного дивана в кабинете. Атмосфера гнетущая. Юнги выжидающе смотрит на молодого альфу, поджавшего под себя ноги и судорожно пытающегося поправить ворот белой рубашки, то и дело оставляя влажные следы от ладоней. Ловит искры страха, что затесались на дне светлых больших глаз и хмыкает, возвращая внимание сигаре. В своих же — бездушные, беспросветные ночи. И лишь думая о скорейшем возвращении домой, у него появляется желание улыбаться, спешить к мужу. Почти шесть вечера, за окном расцветает переливающийся из розового в оранжевый закат, смещая синие оттенки. Юнги включается в работу, слушает срочные новости от помощника и отпускает того на свободу, возвращаясь к стопке бумаг, потирая глаза от усталости. Когда до начала привычного совета остается меньше двадцати минут, к нему без стука врывается Намджун — начальник службы безопасности, и верный друг, дружба с которым проверена временем и кровью. — Ублюдок Галлиани получил ордер, — шипит гиеной, гневно опускаясь в кресло напротив Юнги и постукивает пальцами по столу, следом опуская на него толстую папку. — Притащил своих зверюг к тебе в особняк, — добавляет спокойнее, всматриваясь в черты лица друга. Мин не дрогнет. На бледной фарфоровой коже не играет ни одна эмоция, но шея, скрытая темной тканью водолазки — сжимается до очертания крупных желваков, заставляя каждую вену бешено пульсировать. — Чимин? — единственное, что спрашивает альфа, ощущая страх только от реакции мужа, а не вшивого прокурора, который изо всех сил пытается перекрыть кислород. После того, как окружной прокурор, с котором Мин имел деловые отношения, а также, отстегивал неплохой процент с крупных сделок — ушел на пенсию, все скатилось в чертову вонючую яму. Теперь на его месте — молодой альтруист, ещё совсем щенок, провозгласивший себя Богом правосудия. Намджун тут же успокаивается. Принимает спокойный вид, даже расслабленный, закатывая рукава белой рубашки. — Экономка напоила его успокоительным. Губы Юнги тянут ухмылку. Он любит Юнону. Искренне, словно мать, которую можно по праву считать в доме самой главной. Он благодарен ей за многое, а в частности за то, что та умело и правильно нашла подход к его Чимину, который по началу не принимал страшную правду мужа. Юнги толком не рассказывал ни о чем, просто обозначил, что это дело не для малышей и всё, получая в ответ хрупкие объятия и слова понимания. Первый год брака был сложным. Чимин впадал каждую ночь в транс, и в этом состояние его было очень тяжело поймать и успокоить. Эти тревожные сигналы пришлось стойко пережить, а воспоминания о том, как маленькие пальчики рассеянно гладили широкую крепкую грудь перед сном, будто принимающие, ждущие горькое затишье — слишком сильно потрясли холодный облик Мина. Словно ангел… прощался. Омега никогда не откровенничал о своей душевной боли за альфу, всегда стойко отмалчивался и улыбался натянуто, проживая день изо дня в терзающих сердце муках. Юнги глушил свой гнев и негодование всеми приемлемыми способами, и только спустя время они прошли этот этап. И Чимин стал сильнее. На глазах принял роль жгучей стервы, готовой к любому последствию, лишь бы быть и оставаться трезвым рядом с альфой. После стольких лет… теперь Юнги боится Чимина. — Намджун, — альфа ловит взгляд друга, по крохам посылает свою уверенность и кивает. — Реши проблему с Алессио Галлиани, и только пусть еще раз посмеет прийти в мой дом… — не заканчивает, молчит как и Джун, который прекрасно знает, что может случиться. У Кима нестабильно простреливает пульс от такого уязвленного демона. Юнги кровожадный — настоящее животное, и если пахнет опасностью — не церемонится, а вырывает глотку с корнем, заставляя окончательно понять — у кого в руках власть. Если даже Интерпол опустил руки со вздохом разочарования, принял принцип разделения привилегий и уяснил окончательно, что большая часть содеянного — неизбежные обстоятельства, в которых были неправы именно смельчаки — то нужно и прокурору объяснить доступнее, обрубая любое желание продолжать на корню. Намджун шутливо кланяется, поправляет вычурную укладку и удаляется, оставляя альфу наедине с собой. Дальше день идет привычно: собрание; презентация новой усовершенствованной серии яхт, которая вступит в ход аукциона в ближайшем времени и перекур, после водитель и наконец-то дом. Альфа отпускает Валерио — личного водителя, смуглый мужчина с идеальным умением вовремя замолчать, — домой и черт возьми, сжимает дрожащие пальцы в кулаки, боязливо проходя в холл. Свет в особняке горит приглушенный, выстроенный на теплый оттенок, а в воздухе витает свежий запах лимона, который впечатался в идеально-блестящий пол. Юнги встречает экономка. Улыбается по-матерински, так светло и мило, что хочется сдаться и похныкать как маленький, получая порцию заботливых объятий и поглаживаний по голове. — Минни в спальне? Юнона тут же то бледнеет, затем краснеет, но всё же кивает, опуская руки. Альфа тяжело вздыхает, хмурится и проходит к витиеватой лестнице песочного цвета, отказывается от ужина и перешагнув пару ступеней, останавливается, оборачиваясь. — Юнона, я плохой муж? — Мин не знает, зачем спрашивает это у своего работника. Но ему так стыдно перед своим мальчиком и больно от всего этого, что нужно четкое подтверждение содеянного, чтобы убить себя сразу, не дожидаясь удуший Чимина. Экономка вздрагивает от вопроса, а после, заламывает брови, рассмеявшись в ладошку. — Ах, Господин Мин, — она сдерживает смех в узде, немного успокаивается и отводит взгляд к просторному обзору на небо сквозь панорамные окна в зале. — Это нужно уточнить у Чимин-и, но Ваша манера быть ужасным — очень Вам идёт. И легким шагом направляется в столовую, всё же согревая ужин для альфы, а заодно и его душу теплом и мимолетным облегчением. Юнги по пути стягивает с запястья часы, разминает уставшую шею и порыкивает от божественного аромата любимого, приближаясь к их спальне. Аккуратно, стараясь не издавать лишнего шума, открывает крепкую дубовую дверь, и неуверенно просунув сначала макушку, входит полностью, как провинившийся мальчишка останавливаясь у порога. Его сливочный, воздушный малыш сидит на краешке разобранной постели в легком шелке черного халата и втирает в нежную кожу маленьких рук ночной крем, опустив хмуро голову. Темные локоны на концах влажные, видимо только из душа, и Юнги раздражается от самого себя, потому что любит принимать ванну вместе с омегой, избавляя день от тревог. — Долго там стоять будешь? — притворно спокойный голос вгрызается в уши Юнги обольстительной патокой, а взгляд — злющий и пышущий превосходством испепеляет крупное и большое тело альфы, гораздо сильнее, чем когда-то острие пули. Юнги совсем не стыдно от своей робости перед Чимином. Только дома, только с мужем — он может позволить себе слабость, может показаться нуждающимся и таким теплым, что ему совершенно всё равно на себя там — на переговорах, в кабинете… — Ну бусинка моя, — он несмело подходит ближе, опускается перед нежными ногами на колени, и ластится щекой к пухлому бедру своего мальчика, трется и целует нежную кожу кусачими чмоками. — Обижаешься? Глупец, глупый, глупейший альфа, каких только поискать. Чимин опускает нечитаемо-мрачный взгляд на густые волнистые волосы своего мужа, убранные в аккуратный хвост на затылке, фырчит растроганно, пораженный любовной мягкостью такого грозного и опасного альфы, и отставляет баночку с душистым кремом на прикроватную тумбочку, опуская ладошку на темную макушку. Ему нестерпимо хочется упасть в самые надежные руки на свете, прильнуть к мускулистой груди и зарыться носиком в горячую кожу, жадно вдыхая самый роскошный аромат… — Ваши оправдания, Мин Юнги? Мин Чимину нет до них никакого дела. Абсолютно. Он наслаждается уязвленной гордостью, что хриплыми потоками выбивается из грудины старшего, когда с тонких розоватых губ слетает что-то похожее на хныканье. Он знает наверняка, что уже завтра позабудет о погроме в своем священном храме, и будь его воля — самолично бы погубил самоуверенность одного, слишком жадного до правды и раздора прекрасного интерьера прокуроришку, но не уверен в одобрение благоверного, что не позволит и на шаг подступиться к решению этих важных дел. — Сладуля моя, — Юнги вскидывает жалостливые глаза, в них кишит смертоносный океан преданности и обожания, отчего колит спазмами в животе. — Малыш мой, — длинные пальцы щекочат распаренную кожу, заставляют покрыться рябью приятных мурашек и удовлетворенно прикрыть глаза, вслушиваясь в бархатный, рокочущий голос. — Прости своего ужасного… Омега прыскает со смеху. Здесь Юнги точно прав. Потрепал нервы знатно. Неважно, сколько лет они прожили вместе, а ещё дольше — ухаживания и отношения без брака, они всё ещё не могут насытиться друг другом. Прожить и дня без прикосновений, кишащих огнем и страстью, пускающих ошеломляющие нити легкости, веры и прилива неземных чувств, которые прочно окольцовывают тела воедино. Искра шутливости царапает кончик языка так сильно, и омега не сдерживается, пуская приятный бриз по загривку альфы своим струящимся смехом. Чимин вальяжно почесывает теплое ухо мужа, массирует пальчиками мочку и коготками проходит по жилистой, немного вспотевшей шее, оскаливаясь в развратной ухмылке. — Ужасный идет в душ, а после ужин, — и прикусывает белыми зубками пухлую влажную губу, с неподдельным счастьем наблюдая, как Юнги приподнимает голову, и ловит поцелуем пальчики, смотря на омегу с сияющими мерцаниями в серединке глубоких коньячных глаз. Такой милый, мурчащий хищник, забывшийся в своем нескромном похитителе души и сердца. Омега готов любоваться ежесекундно трепещущими коротковатыми ресницами, мелкой паутинкой морщин в уголках глаз, и животной энергией мужа, которая каждый раз прошибает изящное тело так ярко и томно зверским током, от которого спасения попусту нет. Юнги расцеловывает коленки, кусает напоследок мокро бедрышко и встает на ноги, не забывая украсть поцелуем улыбку Чимина, на ходу стягивая вещи перед душем. Потуже затянув поясок шелка на теле, окрыленный счастьем и приятной мелодией потока воды за прикрытой дверцей душевой, в груди завывает скрипка тихого счастья, которое омега выжидал целый день. В столовой горит только небольшой торшер, а полупрозрачные занавески игриво извиваются с порывом теплого ветра. Юнона заботливо накрыла ужин стеклянным клошом, не забыв заварить чайничек с травяным чаем для Чимина. Бархатные шаги раздирают хрупкие пролеты увесистыми стопами, полы длинного, слишком барского халата холодной сдержанной окраски разлетаются в стороны, который омега урвал перед носом какой-то зазнавшейся путаны на неделе моды в Амстердаме, уже наперед зная, что лоснящаяся ткань непременно окажется к лицу одного сурового и не питающего любви ко всем подобным побрякушкам, альфы. Чимин сладенько хихикает, окольцовывая пальчиками тонкую ножку чашки и вкусно причмокивает, встречая лукавым взглядом супруга. Сам он в эйфории. Душистый, пахнущий страстью и приторной жемчужиной соблазна, кокетливо кивает на остывающее спрятанное блюдо, и прожигает массивное тело немигающим взглядом, слизывая с уголка губы мятное послевкусие. — Личико попроще, милый, — вся спесь альфы увядает молниеносно, острые скулы сжимаются, а следом расслабляются, покрывая щеки пунцовыми узорами. Волны мягкого смеха приземляются на берег, как и величие большого и ужасного. Юнги качает головой не теряя очертание улыбки, и тормошит угольные влажные волосы длинными, с толстыми полосами вен пальцами, присаживаясь за обеденный стол напротив Чимина. Такие вечера, как этот — самые ласковые. Тихие ночные разговоры о тяжелых переговорах альфы, с сохранением бдительности и периодически сжатыми кулаками; бурные негодования омеги о важных выборах наряда, хныканьем о желании улететь на отдых, и небольшой демонстрации полюбившихся упражнений, призывая и мужа подключиться следом. Сколько бы лет не прошло, а они не меняются. Возраст Юнги давно преодолел отметку тридцать, украшая статное тело широкими рубцами, начало которым положено еще в далекой юности. Молодая дикость омеги осталась нерушимой, как и заточение в молодости, с годами омолаживая ещё больше. Чимин, ещё когда только принимал ухаживания альфы, наперед знал, что однажды не даст тому покоя, навсегда провозглашая своим. Ещё совсем молоденький мальчишка, только-только закончивший школу и попавший в лапы обольстительного урагана потерял себя окончательно, влюбившись в сильного и жесткого бизнесмена. Ох, а Юнги… как он следовал по следам омеги, выцеловывая вкусную кожу, а как он купал малыша в бриллиантах, не скупясь на дурманящие комплименты, и только совладев с эмоциями — взял себя в руки, поклявшись в пожизненной ответственности и неземных признаниях. Зная, может и не всю, но большую часть скрытых деяний взрослого мужчины — ангел не испугался бесповоротно, а только тихонько, совсем незаметно хранил переживания в закромах, принимая реальность такой, какая она есть. Омега не робкого десятка, и точно уверен, что если захлебнется в адских океанах крови, то только вместе с Юнги. — Душа моя, нас пригласили на званый ужин в эту субботу, — ароматные овощи пестрят свежестью, что так аппетитно вкушает альфа, и отложив столовые приборы в сторону, мрачно пожимает плечами. — Только я, конечно, не особо уверен, что соберется малая часть гостей, — добавляет раздраженно, но не может не посоветоваться с омегой. Юнги ненавидит приглашения в, живущие лицемерием, дома. Его работа не только источник безбедного существования, но и гармония в мире бизнеса, там где он — пахнет смертью, богатством и раздробленной плотью, что самолично пала в пасть акуле. Он никогда не был мил с компаньонами, а все его связи лишь прикрытые, дающее ему гарантию на неплохую прибыль вне основного дела. Но зная страсть Чимина показать себя, окутать тонкий стан обновкой и ущемить гордость всех пришедших, не важно куда, будь то частная вилла, аукцион или обычный ужин — омеге нет равных. И это несомненно, но очень явно дает силы и вселяет не обыденную грань восторга в душу Мина старшего. — Как чудесно, — омега вздыхает. Звонкий голос загорается интересом, а чарующие глаза посылают томный, с россыпью дрожащих ресничек взгляд. Тявкающий лай разбивается об стены. Альфа неопределенно кивает и больше не говорит, желая сохранить свое спокойствие. Ему этот «ужин» нахуй не сдался. Единственное, что его останавливает от раздражения — певчая птица напротив, смотрящая в самую душу. — Уже поздно, пошли спать, — и словно пушинку, так легко и собственнически закидывает пискнувшего мальчишку на плечо, с особым удовольствие опустив тяжелую ладонь на ягодицы. Чимин растворяется в счастье, хихикая до самой постели. Его мягко бросают на кровать, нависают сверху и покрывают пухлые щеки поцелуями, спускаясь к маленьким ямочкам, и особо тщательно лижут кожу, заставляя умирать от умиления. Альфа порыкивает, заглядывает в глаза мужу и жадно впивается в распахнутые пышные губы, лаская нежные стенки языком, и очертив ряд зубов, с влажным звуком отстраняется, заглядывая в глаза, в которых однажды погиб. — Я очень тебя люблю. Как молитва, как самая желанная фраза, живущая на языке с первой встречи, и не теряющая свою значимость по сей день. — Прости меня, — Юнги приближается к любимому лицу, дышит урывками в губы и кончиком языка зализывает нижнюю, доводя Чимина до смущения. — Я знаю, что ты переживаешь, хоть и молчишь. Но я обещаю, что сделаю всё, чтобы сжечь все твои тревоги окончательно. Чимин прикрывает глаза, не имея сил не заплакать. Щеки горят от страстной идиллии, и да, он так чертовски переживает каждый раз, но настолько сильно верит, и уверен в своем мужчине, что не сомневается не в едином обещании. — Я знаю, любимый. Люблю тебя. Люблю тебя.

***

Насыщенный, совсем немного влажный воздух щекочет короткие волоски на загривке. Омега мычит еле слышно, и извивается грациозной кошкой, ощущая тяжесть на своих теплых боках. По комнате витают ноты смешанные любовью запахи, и это слишком сильно тормошит разнеженное тело. Чимин слепо, ещё совсем сонно поддается назад, попадая в крепкие руки Юнги, и тихонько хнычет, ощущая явное давление, медленно притирающееся к попке. Они заснули буквально пару часов назад, изголодавшиеся по телам друг друга, и глубокую ночь покрывали кожу сладкими пытками, уходя в забвенный сон измотанными и грязными. М, омега очень любит такое. Обожает чувствовать себя порочным и испачканным своим мужчиной, сохраняя жгучее тепло как можно подольше. Совсем нескромно, заслоняя голову туманным наваждением, омега вжимает ягодицы в утреннюю эрекцию мужа, притирается до маленькой тягучей боли от чувствительной и припухшей дырочки, и скулит несдержанно, вызывая хриплый рыкающий стон альфы. Внизу живота всё обдает сильным жаром. Чимин хнычет просяще, но не произносит и слова, дожидаясь, когда сорванные цепи с оглушительным лязгом рухнут на землю, делая Юнги по-настоящему ненасытным. О, а он точно такой. Мальчишка лукаво ухмыляется, тут же давится стоном от оголенных проводов по телу, и сжимает бедра до красных пятен, продолжая маленькие движения попкой. Собственный, неприкрытый горячей простынкой член пульсирует, головка пухнет от напряжения, желая ощутить прикосновения. Дыхание ошпаривает шею, а влажный язык касается едва сильно, будоража все внутренности омеги. Жилистые руки сжимают талию крепко, словно жесткий капкан, делая Чимина слишком слабеньким и скулящим, выпрашивая ленивую утреннюю ласку. — Oh, mio Dio, — глубокий, словно неизведанная пропасть шепот щекочет до дрожи возбужденного мальчишку. Юнги очень редко переходит на итальянский, только на переговорах, во время адской злости, походя на настоящего жгучего барона, посылая свой гнев со вкусом, так, чтобы не было сил ответить что-то против. Но самое страстное, подводящее Чимина до оглушительных стонов — хриплый итальянский во время секса. И эти длинные пальцы, ведущие дорожку к истокам, вырывают из омеги всхлипывающий стон, мучительно медленно прикасаясь к самому пеклу. Крупная ладонь сжимает бедро с оттяжкой, с явным наслаждением сминая разгоряченную кожу, и приподняв, заводит назад, раскрывая всё естество загорелого тела. — Ненасытный, — рокочет низко, лаская ладонью низ живота, лишь кончиками пальцев задевая пах. Интригует, доводит до дрожи, сводит с ума. Юнги терзает сам себя, оттягивая пламенное желание. Его нрав — холодный, дикий мерзавец, не знающий пощады. Но только не с прекрасным лебедем, который одним только взглядом заставляет поверить в эфемерные лоскуты роскоши. А его взгляд… такой глубокий, хитрющий и манящий, выбивающий весь воздух из легких. Мин каждый раз теряется в ощущениях, испытывая шторм блаженства, смотря с благоговением в темные искры. Он, до встречи с Чимином, даже не представлял, что люди могут признаться в любви глазами. Его нервы трещат по швам, как и разлившаяся лава внизу живота, порыкивает и мокро целует в тонкую шейку, усыпанную росписью сладких вен, кишащих смертоносной погибелью. У омеги сводит желудок узелками, а пальчики на ногах поджимаются, пока старший, мучительно медленно подставляет головку к дырочке, слишком тягуче проникая в податливые, теплые стеночки, которые буквально пару часов назад были разрушены нещадно, до ярких вспышек перед глазами. Надежные руки придвигают к себе ближе, а шепот сливается воедино, как обжигающее дыхание. Чимин поворачивает голову, ладошкой касается ягодицы мужа и давит, желая ощутить большее давление, ловя губами суховатые губы Юнги, рычащие с жаром, естественным ароматом кожи и испариной. Чимин скулит, сжимая толстый, увитый синими венами член внутри себя, дышит жадно в поцелуе, поведя бедрами, поддается назад, покрываясь мурашками от глубокого стона Юнги. — Мм, пожалуйста… — омега закусывает губу, и получив долгожданные толчки, закатывает глаза, распадаясь на атомы. Силы иссякают молниеносно, жара комнаты распаривает до надрывных ахов, и это всё — самое любимое, самое нужно, словно глоток воды, главное рядом с любимым. Сейчас совсем иначе. Нежно, немного развратно, лениво. От этого так сладко и одновременно больно, что рой бабочек в животе создает взрывную смесь, вынуждая постыдно взвизгивать. Влажный язык Юнги кружит за ушком, лаская чувствительное местечко, и замедлив толчки, выцеловывает соленую шею, пуская рябь мурашек по телу. Без прелюдий, сонно, правильно. Бедра дрожат и разъезжаются ещё больше, горячее, хриплое дыхание альфы сжигает загривок, а его большой твёрдый член пульсирует в мокрой попке, растягивая теплые, пульсирующие стеночки. В голове приятная пустота, а между ножек пожар, доходящий до исступления. Ладонь Юнги мягко касается маленького, немного пухленького члена омеги, потирают истекающую смазкой головку, и давят на чувствительное местечко, одновременно толкаясь в податливые стенки грубо, властно и безжалостно. Чимин дрожит от ошпаривающих спазмов, трется влажным затылком о голову альфы, и сжимает в своей узости горячую плоть, заставляя Юнги показать остервенелость, животные инстинкты, и жадность до тела мальчишки. — Мой мальчик, — шепчет старший в красное ушко, прикусывает нежную мочку и утробно рычит, ускоряя толчки. У Чимина пустота в голове, а на душе шквал чувств к мужчине, которые так лениво, но с особой отдачей ласкает молодое тело, обжигая своими ладонями горошинки сосков, острые ключицы и низ живота, кишащего страстью и развратом. Всего этого слишком много. Так много, что омега не справляется, дорываясь до бури неизбежности, постанывая сладко-громко, содрогаясь всем телом в приятной судороге. Оргазм простреливает Чимина оглушающей волной, а ножки сводит судорогой, сжимая в ласковых стенках толстый узел альфы. На губах Юнги тает соль и вкус любимого мальчика, он ускоряет движения, ощущая ошеломляющий ток по спине и рычит несдержанно, прижимая тело ближе и изливается в горячую узость, замедляя в чувствительности толчки. Вспышка оргазма ослепляет, бессилием обнимая тело, и медленно выйдя из омеги, откидывается на простыни, рассыпаясь в кайфе. Строптивая нежность растягивает губы в удовольствие, и развернувшись, целует прикрывшего глаза Юнги, медленно, кончиком алого языка слизывая с губ мелкие трещинки, щекочет и лукаво усмехается, получая сильный шлепок по попке. Альфа сыто ухмыляется, похож на большущего льва, отвечает влажно, перекатывает пухлость половинок под пальцами, и отстранившись с громким чмоком, прищуривается явственно. — Не дал мне выспаться, — наигранно цокает, сверкая лукавым блеском. Смотрит с трепетом на соблазнительно припухшие губы, и с пригретой в груди наградой дарит взглядом боготворение своему личному передозу. Юнги порой кажется, что он умрет с истекающей слюной у рта. Чимин обольстительно хихикает, заваливается на альфу всем тельцем, и сочно поцеловав, надувает притворно губки. — Будто ты против. Юнги лающе хмыкает, поглаживая тонкую спинку, и притянув душистую, источающую запах секса и тающего на языке карамельного меда, макушку к груди, пропускает сквозь пальцы растрепанные локоны, вызывая довольное мурчание. — Никогда. Шепчет чувственно, и пригревшись под засопевшим малышом, засыпает сам, совершенно ни о чем не беспокоясь. Через пару часов им предстоят сборы на торжественный званый ужин, и если честно, Юнги готов отдать всё, что у него есть, лишь бы никуда не ехать, а остаться в ароматных объятиях мужа, родной до дрожи души и лучшего омеги на свете.

***

Поместье Джованни Тотти — неприятного на вид старика, с немаленьким пакетом акций самых престижных компаний Европы, — слишком вычурное, построенное в эпоху барокко и пережившее не одну реконструкцию, впитало в себя запах дешевого пафоса, который омега ненавидит. Единственное, что привлекает Чимина очень сильно — ошеломляющая коллекция вин в погребе, который ничуть не меньше, чем сам особняк. Одна только мысль о душистых виноградных полях доводит омегу до раздраженного фырканья, потому что сам Юнги отказался выкупать неплохой участок роскошного и красивого поля с милыми деревцами, аргументируя тем, что хорошее вино они могут и просто купить, не прилагая никаких усилий. Речь шла даже не о бизнесе, а внутреннем «хочу». Но мальчишка уверен, что парочка ахов, пышных вздохов и россыпь намокших ресничек обеспечит ему славную, вкусненькую мечту, хоть и будет подпитана закатанными глазами мужа. Юнги стойко и сдержанно ведет переговоры, пока омега, не узнавая никого знакомого, разгуливает по дому с бокалом полусладкого бордо, растягивая удовольствие. На нём стройный шлейф белых свободных брюк, подчеркивающие все достоинства прекрасного тела, а на плечах струится пошитая специально для него блуза, с кокетливым, раскинутым завязками бантом на ключицах. Как и говорил Юнги — скромный ужин оказался слишком впечатляющим, и даже объем владения, казалось, не вмещает столько людей, сколько прибыло этим вечером. Здесь все: акционеры, политики, бизнесмены. Радует, что хоть прокуратуру не позвали, а то приятное тепло в желудке слишком раскрепощает омегу, отчего этим органам не поздоровилось бы. Чимин острожно огибает столы, вслушиваясь в мелодию скрипки, и останавливается у одной из колонн, не сдерживая блеска в глазах, когда замечает мужа, стоящего, кажется, с Ли Солем — молодой наследник фармацевтической компании, коренной азиат. Ему до него нет никакого дела, но сам Мин — в мрачном амплуа черного костюма тройка с, на тон темнее галстуком и этими волосами, убранными в идеальный хвостик, сводит омегу с ума. Проказник закусывает губу, вспоминая утреннюю страсть, и незаметно сводит бедра вместе, подавляя адское возбуждение. Внизу живота всё сладко заныло, так откровенно и пошло, отчего все мысли превратились в туманную дымку, как и кисловатый вкус на языке, подпитывающий откровенное желание юного разгоряченного тела. Были бы они дома… Чимин бы явно не сдержался, исполняя каждую грязную мысль в действие, седлая член альфы. Заставил бы того давиться хриплыми стонами и впиваться пальцами в воздушное тело омеги, оставляя красные-красные укусы и отпечатки, что позже не пройдут слишком долго. — Прекрасный вечер, не правда ли? Всё томное наваждение спадает. Поволока соблазна гаснет в дымчатых глазах, а на смену приходит неодолимое раздражение. Чимин уже не мальчишка, разве что только для своего папочки, и не станет демонстрировать свою ужасную, но чертовски сексуальную изюминку характера — глазки на лоб и фырканье, кишащее ядом. Он оборачивается на подошедшую к нему даму в сапфировом платье с глубоким декольте, кидает взгляд на ладони, и внутренне смеется, замечая явную подделку алмаза Де Бирс, который так неаккуратно выглядывает из серебряного ободка. — Вы правы, госпожа…? — омега растягивает губы в ехидной улыбке, делает новый глоток, и впивается взглядом в даму, без интереса ожидая ответа. — Ах, прошу прощения, — противное хихиканье, и легкий взмах ладонью. — Эстрелла Милуччи, — сказано так, словно Чимин, блять, должен знать, кто она такая. Мин хочет от неё отойти, но помнит напутствие альфы еще даже не в браке, что стоит немного потерпеть, а позже, если совсем всё ужасно — рубить с плеча так, чтобы тебя запомнили. А омега такое любит. И лишь поэтому, вновь бросив быстрый взгляд на Юнги, вздыхает и принимает ситуацию, оборачиваясь к Эстрелле какой-то там… Она замечает на что направлено внимание омеги, и как-то расслабленно фыркает, привлекая внимание Чимина. — Вас что-то позабавило? Эстрелла возмущенно ахает, берет бокал шампанского с подноса официанта, что проходил мимо, и понижает голос, начиная говорить слишком глумливо. — Вас привлек тот альфа? — и аккуратный палец, с тем самым фальшивым камнем указывает на Мин Юнги. Видимо…эта дама немного не осведомлена. Чимин принимает правила игры, переходя на шепот. — Знаете… очень, — и сладенько хихикает, стреляя глазками в мужа, который ловит этот взгляд, хмыкая почти незаметно и держит в руках граненый стакан, поблескивающий янтарной жидкостью. Эстрелла не сдерживается, закатывает глаза, и словно давняя-давняя подруга, берет омегу под свободный локоть, отводя немного в сторону. — Знаете, — начинает слишком громким шепотом, опасливо озираясь. — Я слышала об этом господине… многое, — и её глаза горят неподдельным ужасом вкупе с пренебрежением, заставляя Чимина улыбнуться на этот раз искренне. Его ужасный… самый ужасный альфа. Чимин входит в роль. — Да вы что? — охает, словно от этого зависит жизнь, прижимая ладошку ко рту, изображая шок. Лицо от желания рассмеяться покрывается красными пятнами, а легкие сдавливает неподдельный интерес. Он обязательно посплетничает с Юнги об этом перед сном, расскажет всё в красках и уговорит всё-таки на виноградники, потому что вино, черт возьми, жутко вкусное. — Да-да, представляете, — Милуччи яростно кивает, все ещё держит омегу за локоть, и разворачивает их пару в торжественный, ослепленный софитами зал, открывая обзор на всех присутствующих. Многие уже довольно расслаблены, некоторые пары прелестно танцуют под звуки оркестра, а дальний холл, если омега правильно рассмотрел, погряз в азартных играх, откуда слышны громкие возгласы. — Мда, такой некультурный и грубый мужчина. Омега, не сдержавшись прыскает в ладонь, тут же изображая, словно он глупенько закашлялся, стирая парочку слезинок с уголков глаз. Поправляет выбившуюся прядь за красное ушко, и сгорает от любопытства дальнейших слов Эстреллы. — А ещё поговаривают, — тут она говорит с неподдельным ужасом в голосе, заслоняет ладонью губы и приближается к омеге ближе. — Что его муж та ещё стерва, настоящая блудливая тварь, держащая… прошу прощения, яйца альфы в мертвой хватке. О как… Ну, столько комплиментов Чимин ещё явно не слышал за один раз. У него даже как-то настроение поднялось выше потолка, а за спиной крылья выросли. Ну надо же, он и не знал, что в высшем обществе у него такая замечательная характеристика. Лукаво ужаснувшись, следом хихикнув немножко, и омега хватается ладонью за сердце, заглядывая в серые глаза дамы. — Боже мой! — видел бы его Юнги, умер бы со смеху. Эстрелла остервенело кивает, будто полностью согласна с реакцией, и поглаживает омегу по запястью, делая жадный глоток из стакана. Ну конечно, столько трепаться, и не только язык отсохнет. — Не могу в это поверить. Милуччи взвизгивает. Из ее рта брызжет немного игристого, и не стесняясь своего клоунского вида, она вертит головой из стороны в сторону, теряя всю свою привлекательность. — Я Вам клянусь, дорогой, — она уже настолько расслаблена, что совсем не обращает внимание на странные взгляды, что бросают в двух омег, совсем забывается в манерах, перехватывая новый бокал золотистого, и чуть пищит, смотря прямо в глаза Чимину. Чимин едва сдерживается, чтобы не заплакать от смеха. Он ловит взгляд Юнги, что уже не первый раз бросает на них свой заинтересованный, и скромно подмигивает, ловя ласковую, пропитанную любовью и обожанием улыбку мужа, желая прямо сейчас сорваться, и уехать домой, чтобы наслаждаться только родным ароматом своего мужчины, такого ужасного-ужасного, обнимающего омегу, как самое дорогое на свете. Они погрязли в своей любви с головой, лишаясь кислорода, и это именно то, чего они хотели оба. Навечно. — Поэтому, я бы на вашем месте с этим типом не общалась. Омега делает взгляд испуганным, смотрит в глаза даме, и хватает её за плечо, переходя на самый интригующих и потерянный шепот. — Но… это мой муж. Голос пропитан настолько сильной гордостью, а после принятием, что Чимину самому себе завидно. Он наблюдает всю смену эмоций на прилично-взрослом лице Эстреллы, и так вальяжно, как точно не подобает омеге — хлопает её по предплечью, растягивая губы в сучьей, гиенной улыбке, и не сказав больше ни слова, машет ладошкой, на всех крыльях улетая к своему страшному, грозному и ужасному.