алая роза посмертия

отпустив сына, аластор в тот же миг тенью предстал перед рози. время свидания, специально назначенное для совпадения с обеденным перерывом, как нельзя лучше располагало ко встрече. радио-демон не находил себе места, нервно слоняясь от угла к углу, особенно громко постукивая каблуками при твёрдо поставленных шагах. дерево то и дело жалобно поскрипывало, тяжёлое дыхание и статический шум полностью заполнили маленькую комнатку. — рози, я никогда раньше не говорил ничего подобного, но... прошу, – с дрожащим от волнения голосом он протягивает когтистые руки во встречающие их ладони подруги, – держи меня, прежде чем я примчусь к ним и вскрою ублюдку горло на глазах моего дорогого винса. он отчётливо осознавал, какой будет реакция на убийство — или на очередную попытку — у наивного, светлого ребёнка с неокрепшей психикой. как бы аластор не желал воспитать сына крепким, стойким перед жизненными трудностями человеком, он не мог отрицать, что всё ещё далёк от этого. винс, как и прежде, летал в облаках, словно чарли, веря в самое лучшее, что есть на свете, отказываясь принимать жестокую истину, такую очевидную, грубую, ранящую нежную детскую душу окровавленными коготками. мужчина старался, правда старался подготовить к этому сражению, которое рано или поздно обязательно случится, чтобы винс, его прекрасный винс непременно вышел победителем. но он не мог пошатнуть его веру в чудо, любовь и мир во всём мире, и будь он проклят, потому что приложил, очевидно, недостаточно усилий для стремительно настигшего их момента, требующего полной боевой готовности. он любовался естественной красотой маленькой невинной души, которая, возможно, всё же была больше, чем его собственная, и оттого поражала своим теплом и светом, с коими совсем не хотелось расставаться. но было необходимо. несмотря на семь лет, проведённые в постоянном прохождении беспрестанно прибывающих испытаний, аластор всё не мог свыкнуться с мыслью, что действовать в интересах сына не всегда означало действовать в своих. когда винс был маленьким, эти понятия всегда сходились, поскольку малыш беспрекословно слушался любимую мать, а ситуаций, в которых приходилось справляться с эгоизмом и выбирать лучшее для ребёнка, но не для себя, не было. сейчас же дела обстояли таким образом, что аластору приходилось всеми силами затыкать внутренние крики о потребности в покое, который означал бы всегда держать винса при себе, но рациональная его часть подсказывала: вечно это длиться не может. рано или поздно придётся отделяться друг от друга, терпеть сепарацию и становление винса независимой личностью. мужчина желал защищать частичку себя так долго, как это возможно, и если прямо сейчас защита означала отправить мальчика в лапы врага, он был вынужден смириться, как бы тяжело это ни было. а тяжело было кошмарно. он никогда не проявлял беспокойство так открыто при ком-то, он, раз уж на то пошло, даже не заботился о ком-то так сильно, не считая покойной матери. рози прошла проверку временем, рози была рядом, когда не было никого — и когда аластор действительно нуждался в ней, её помощи, её поддержке. рози сотни раз имела возможность воткнуть в спину нож, но не сделала ничего, чтобы воспользоваться слабостью радио-демона ни семь лет назад, ни сейчас, и он безумно ценил это. он был благодарен куда больше, чем рассчитывал. и рози смотрела сочувственно, понимающе. в её чёрных, как смоль, глазах аластор видел смерть, но в её жестах, в её мимике он мог наблюдать живые отголоски дражайшей матушки. возможно, поэтому они так хорошо сходились: рози напоминала ту, на кого аластору в своё время хотелось равняться, и сейчас он мог наслаждаться обществом такого достойного человека, будучи уже другом, а не зависимым юнцом, скрывающим своих демонов в ожидании одобрения. от матери аластору всегда хотелось почерпнуть безмерную силу духа, и, как бы ни различались их пути, он восхищался её терпением и спокойствием, плавностью и степенностью её движений, говорящих о мудрости и опыте громче чьих-либо напыщенных речей. эта женщина поражала широтой души, на удивление прекрасно совмещаемой с высоким интеллектом, который её собственными усилиями был взращëн и в сыне. она часто была занята, работая и бывая дома лишь по вечерам, однако всегда старалась находить время для семьи, которую считала самым дорогим в жизни. этого аластор не понимал, хотя и принимал материнскую любовь всецело, отдавая свою — то, что от неё оставалось — взамен. лишь потому, что выбрал боготворить единственную в своей жизни женщину, он не думал даже, что сможет разделить любовь с кем-либо ещё. все остальные казались недостойными, скучными, не стоящими даже доли той его преданности. но аластор был человеком, и, как бы он ни старался, он не мог сдержать велений и устремлений собственного сердца в абсолютной власти холодного разума, как хотел. привязанность проникала в него, когда, очнувшийся от трагедии, он начинал жить своей жизнью, знакомиться с приятными людьми — приятными оказывались, как правило, женщины — и хорошо проводить вместе время. в конце-концов, он решил не останавливать себя, осознавая чётко проведённую грань, через которую переступить просто не сможет ни он, ни кто-то другой. но это в жизни не смогли. в посмертии появилась рози, появился вокс. появился винс. маленький, кричащий, ужасающе слабый и беззащитный, этот комочек обзавёлся с ним неразрывной связью ещё до рождения. аластор никогда всерьёз не думал отказываться от него, хотя такие мысли и проскальзывали, но формирующееся в утробе нечто почему-то хотелось сохранить, как бы провести необычный эксперимент. слишком поздно стало оставлять его за пределами своей зоны ответственности после того, на что радио-демон пошёл, чтобы дать этому эксперименту возможность хотя бы начаться. но лишь позже, когда оверлорд получил в свою сторону первую улыбку, такую искреннюю, такую очаровательную, такую безусловно-любящую, он осознал, что никогда винса не отпустит. что винс теперь, доселе самый обычный младенец, уход за которым был рутинной обязанностью, стал неотъемлемой его частью, как руки, ноги или голова. и с каждым днём это чувство, только-только зарождающееся в нём, с того момента росло, пуская цепкие корни где-то глубоко-глубоко внутри. аластор принял на себя обязательства, как принял бы без возражений заботу о самом себе, о своём благосостоянии. теперь покой его сына стал его собственным, его здоровье — как здоровьем своим в списке приоритетов. раз уж на то пошло, аластор даже чувствовал, интуитивно видел в этих новых переживаниях способ сблизиться с давно почившей матерью. он пытался вспомнить всё, что она говорила ему, всё, чему учила — и как учила. он ощущал, как нечто неизведанное связывает его с чем-то родным в прошлом. проводя параллели, он чувствовал себя ближе к ней; словно становясь ею, он постепенно возвращал её светлый образ к жизни. и вот она вновь стояла за его спиной, глядя одобрительно и в знаке поддержки положив на плечо руку, вновь готовила джамбалайю по фирменному рецепту и вновь читала ему сказки. только теперь эта великая женщина творила его руками, его устами, его сердцем, раскрывшимся впервые для бесконечной любви. когда винс впервые назвал аластора «мамой», тот не стал исправлять малыша, пытаться переучивать. ему неожиданно понравилась мысль о том, что теперь он и сам стал матерью, будто это позволяло ему лучше понять его собственную, сблизиться с ней. в конце-концов, быть отцом — не привилегия, и давать звание лишь в связи с полом ему казалось в данной ситуации бессмысленным, особенно — учитывая его демоническую физиологию. пообещав заботиться однажды, аластор не мог прекратить стараться сейчас, отчего и бесился, посмеивался истерично, мелькал взглядом загнанно и нервно. как никогда он ненавидел в этот момент сковывающие его цепи и себя — за то, что не мог найти способа их разорвать. вокс, безусловно, ему не ровня, но сейчас имел много больше шансов, чем в первое их серьёзное столкновение. приходилось терпеть ещё несколько часов, надеясь только на силу их с мальчиком особой связи. но сейчас винсу было тревожно.

***

воксу было тревожно не меньше. он чувствовал неловкое напряжение между ними, да и вся ситуация, раз уж на то пошло, казалась абсурдной. мальчик не спрашивал, почему его отправили к "старому другу", а старый друг не спешил рассказывать сам. возможно, непонимание истинных целей заставляло механизм общения стопориться, шестерёнки — застыть на месте, повизгивая ржавым железом, а двигатель — угрюмо заглохнуть. но мозг мальчика не дремал; в молчании винс обдумывал возможные варианты развития событий как в будущем, так и в прошлом. что связывало маму и вокса? что заставляло маму связать и его с этим человеком? ну... не совсем человеком, конечно, но привыкнуть к такому трудно. может, винс был ключом к примирению? он знал, что взрослые могут обманывать даже самих себя, если им что-то не нравится. мама учила смотреть страху в лицо и не бояться столкнуться с фактами, какими бы неприятными они ни были. но мама тоже взрослая, поэтому может уставать и ошибаться. взрослость, со всеми её странными замашками, привычками и традициями не вывести из тела, как ангину или грипп. это, наверное, просто приходит однажды и уже не лечится. винс хотел бы навсегда остаться маленьким, сохранить эту непосредственность, но он понимал: маме он нужен выросшим, ответственным и серьёзным, хотя мама этого не говорила. аластор, вообще, частенько поучал мальчика, рассказывая о том, каким он должен быть в будущем. наставлял, отбирая у вселенной секреты и раскрывая их, как нечего делать. вёл за собой, одну за другой отпирая двери, показывая мир в его буйстве света и красок и урагане тьмы. но никогда не говорил, что не любит, никогда даже не намекал, что любил бы больше в каком-нибудь ином случае. непослушание, по его словам, расстраивало, и слушаться маму иногда было тяжело, но винс никогда не лишался и толики той заботы, ласки, которую получал. просто когда мама грустила, ему становилось очень-очень одиноко. мама не знала, что он всё видел. мама сама не видела. если есть что-то, что заставит маму стать чуточку счастливее, он, разумеется, сделает это... или добудет любой ценой. если для этого требуется вокс... что ж, придётся поработать с ним. возможно, потерпеть. — мы почти приехали. отличная новость, — тем не менее, не внушающая спокойствия. перемены, которые можно использовать в своих целях, всё ещё перемены... зачастую довольно пугающие.

***

вокс заранее позаботился о том, чтобы лимузин припарковали на закрытой стоянке, скрытой от посторонних глаз. оттуда был быстрый доступ в башню, и в ней, к счастью, работали его люди, слишком запуганные и загипнотизированные, чтобы много болтать о внезапно появившемся странном ребёнке, идущем по правую руку от оверлорда. всё вокруг цепляло мальчика; необычное обустройство здания заставляло любопытный взгляд беспрерывно метаться из стороны в сторону. хоть винс старался не проявлять эмоции слишком ярко, он не мог — и от не требовалось — сдерживать интерес. интерьер некоторых этажей прямо кричал о том, что на них происходит, стены часто были исписаны символикой «ви», то там, то тут проскальзывала морская тематика. ничего из этого не было знакомым, ничего из этого не располагало к себе. как бы винс не хотел расслабиться, у него ничего не получалось. он бы очень хотел быть похожим на какого-нибудь из тех великих путешественников, о которых пишут в книгах, ступать навстречу неизведанному с улыбкой, как мама. однако тревога сковывала его тело, делая движения почти кукольными, что не могло уйти от внимания вокса. — хе-ей, малой, – умилëнно улыбаясь, вокс снова опустился на корточки, чтобы быть на одном уровне с сыном. – чего ты так испугался? — я не испугался, – быстро ответил тот. — я ничего не боюсь. — я вижу, как ты не боишься. — я правда не боюсь, – мальчик строго посмотрел на него, пытаясь убедить — но больше, наверное, самого себя. — и чего бы тут пугаться? ничего такого... вокс не хотел, чтобы его сын чувствовал себя некомфортно в месте, ставшим ему домом. он жаждал показать все прелести жизни оверлордов, сопутствующий уровень благосостояния и безграничные возможности, простирающиеся перед могущественными владыками. возможно, правда, избегая важных деталей вроде порабощения чужих душ и прочей грязи, окружавшей теле-индустрию ада. но это не страшно! со временем малыш ко всему привыкнет, как только ему начнёт нравиться красивая оболочка. и всё же его сердце едва ощутимо щемило от выражения тревоги на лице мальчика, а мозги закипали от странного желания его успокоить. в конце-концов, красивый излом высоких бровей, поджатые тонкие губы и широко раскрытые глаза, создающие весьма печальный вид, ужасно напоминали картину, которую мечтал и одновременно боялся увидеть оверлорд долгие годы. вокс чувствовал, что помощь винсенту и получение его расположения благоприятно повлияют на собственном самочувствии, словно приручив сына, он приручит какую-то частичку аластора тоже и, возможно, перестанет трястись перед ним, вспоминая самое худшее. вокс тихо посмеивался, прикрыв глаза. — давай. колись. я же всё знаю. винс «колоться» не хотел. мама не учила не бояться. мама учила не давать никому знать, что ты боишься. просто мама никогда не говорила, что страх — хорошо, и из-за того, что его нужно было скрывать, создавалось сильное впечатление, что он представляет собой что-то плохое. винс не спорил: страх скручивал живот и заставлял уши прижиматься к голове, мешал сосредоточиться и мыслить трезво. он был... неприятным. после недолгого молчания покрасневшего мальца, на лице которого читалось «я не должен», мужчина продолжил: — знаешь, нет ничего такого в том, что ты боишься. страх помогает выжить, разве в твоих книгах не написано ничего об этом? страх действительно нередко играл немаловажную роль в спасении жизни, будь то жизнь человека или животного. но как эмоция он появлялся в самый неподходящий момент, заставляя творить глупости, вести себя глупо, думать о глупых вещах... — эй, ты можешь довериться мне. в неоновых глазах демона напротив винс увидел что-то тёплое, что-то, что очень захотелось принять, чему захотелось открыться. когтистая рука на плече оказалась на удивление горячей. — мама говорит, что я не должен показывать этого. я правда сам не понимаю пока, почему, но... мир ведь жестокий, да? и книгам не всегда можно верить... вокс не мог поспорить с этим. мир, какой он есть, не предназначен для простых чудес, торжества добра и мира во всём мире, приправленного бесконечной любовью, вечной дружбой и розовой жвачкой. чтобы достигнуть больших высот, при жизни, вертящейся вокруг денег, людям приходится всеми силами изворачиваться и заново придумывать давно открытые способы достижения успеха, в том числе использовать, обманывать, предавать. однако вокс также не мог отрицать, что каждый в какой-то степени стремится к свету. он понял это, когда впервые осознал, как сильно привязан к аластору и как их любовь была ему нужна. он и не понимал, как жаждет этого сложного чувства, как оно расцветает в нём, пускает корни и даёт прекрасные, сочные плоды. злоупотребляя ими, вокс не дал семенам попасть в землю, не дал растению поглотить перегной, не дал маленькому древу стать садом, и оно загнило, умерло, составив после себя жуткую тёмную корягу. лишь чудом уцелевшее семя проросло, дав начало уязвимому зелёному ростку. стойте, чудом? что ж... может быть, оно и правда возможно. может быть, ему стоит чуть лучше оберегать чужую веру в него. аластор был прав, готовя сына к тяжёлой взрослой жизни. но позволить себе смотреть, как винс растёт, отрицая собственные эмоции и стесняясь их, и при этом оставаться в стороне вокс не мог. он прекрасно помнил, как полжизни провёл так же, лишь под конец разойдясь и разрешив себе быть счастливым, со всеми страхами, гневом, печалью. у него не было сильных попечителей, но он построил себя сам, чтобы сейчас забрать под крыло кого-то, кому поддержка была нужна. он хотел показать винсу, что испытывать что угодно — нормально, и за это не нужно стыдиться, а тем более ребёнку вроде него. — можешь верить, можешь не верить, но послушай меня. всё, что ты чувствуешь — естественно. это просто твоя реакция на мир, которую у тебя не отнять. разве тебе было бы стыдно, если бы ты испытал боль, когда ошпарился? — нет... — с чувствами то же самое. я не хочу сказать, что... твоя мать не права, но, хэй, в кругу семьи ты можешь позволить им выйти наружу! в этом суть близости. быть честными, открываться, доверять. например, я вижу твой страх, но буду ли я использовать его? конечно, нет! — разве мы уже... так близки? мысль, промелькнувшая на секунду в голове грешника, показалась ему забавной, но виду он не подал. «о, ещё как, малыш, – подумалось то, что оверлорд никак не мог сказать вслух. – ты даже не представляешь, насколько». — нет, но... мы могли бы? – вопросительно разводит руками вокс, чуть отстраняясь от мальчика. – мы ведь неплохо ладим, а? и к тому же... обещаю, я буду рядом, чтобы защитить тебя. не то чтобы было, от чего, но тем не менее. а ты будешь говорить мне, если чувствуешь себя странно. идёт? внезапная инициативность нового знакомого и готовность к оказанию поддержки заставили сердце мальчика трепетать. он получал достаточно заботы от матери, но когда он столкнулся с кем-то из внешнего мира, вдруг оказавшегося хорошим человеком, ему было очень приятно. приятно знать, что не всё потеряно, да? — идёт, – он кивнул, пожимая протянутую ему ладонь, и слегка улыбнулся. — отлично, – вокс заметно расслабился, поняв, что всё прошло отлично, и кредит доверия был получен. — а теперь... пойдём к моим ребятам? уверен, вы подружитесь. мальчик уверенно кивнул. его взгляд засиял, что вызвало в оверлорде прилив нежности, а нежелание отпускать ладонь не ушло от его внимания. он шире улыбнулся, протянув винсу другую руку, чтобы держаться, когда они встретят маленькое испытание маленького человечка вместе.

***

— винсент, мальчик мой, – нежно произносит аластор, глядя на лежащего на его коленях и тихо сопящего сына, поглаживая его по голове, перебирая тёмные шелковистые пряди. очередная истерика, которая закончилась воссоединением и мягкими объятиями. — скоро тебе не придётся быть одному. я смогу быть рядом так долго, как ты захочешь, и ты никогда не будешь ни в чём нуждаться. — я и так ни в чём не нуждаюсь, – обиженно всхлипывает мальчик. — мне просто нужен ты. аластор, почувствовав укол вины за слёзы его маленького принца, ужасно захотел разодрать себе ногтями грудную клетку, чтобы, несмотря на адскую боль, держать в ней крохотного человечка и никогда-никогда с ним не разлучаться. пусть кости будут его замком, а плоть — тёплой постелью, пусть он никогда не узнает печалей и забот. и всё же... запереть птичку в клетке тленного тела он не мог. — но ты должен знать, – продолжил мужчина после недолгого молчания, – что там, куда мы с тобой отправимся, больше не будет солнца и луны. ты больше никогда не увидишь зверей, которые тебе так нравятся, и вряд ли найдешь книги, которые любишь. мальчик тяжело выдохнул. сопел, как рассердившийся ёж, сворачиваясь в клубочек и пряча лицо в маминых коленях. — в том мире всё будет кончено. и, главное, другие люди... – аластор невесело усмехнулся. — что ж, ты не найдешь там достойных среди кучи пропащих душ. винс выглянул из-за своеобразного укрытия, обернувшись и посмотрев на маму. — тогда почему мы туда пойдём? — к сожалению, у нас нет другого выбора. всё, что вышло из адской пучины, рано или поздно в неё возвращается. к тому же, это произойдёт не завтра и не через неделю... я просто хочу, чтобы ты был готов. винс тогда не понял слов матери об адской пучине, но спустя время, всё обдумав и спросив, чтобы удостовериться в правильности своих выводов, получил такой ответ: «ха! что ж, ты прав, я от них сильно отличаюсь. но посуди сам, разве в ад не попадают те, чьи души оказались потеряны ещё при жизни?» он не совсем понимал, почему мама так настаивала на том, чтобы называть себя плохим человеком. он просто надеялся, что когда-нибудь сможет заставить поверить в обратное.