План "Экспансия"

Сегодня, вопреки привычкам и ожиданиям, с самого начала всё пошло наперекосяк. Казалось бы, подумает любой случайный житель города под Куполом, что может вообще пойти не так у их нового архонта? Ну, как нового, официально уже пять лет, а если, как иногда поговаривают, «в серую» — то на порядок больше. А не так, вопреки расхожему мнению очаровательных горожан, похожих в своей вере на только-только прозревших детей, пойти может многое. Особенно сегодня, в такой особенный для всего города день. Сегодня Полис праздновал день своего наречения. Нет, основали его, положим, в совершенно иную дату, а вот имя своё он получил именно сегодня, пятьдесят пять лет тому назад. Именно в эту честь сегодня готовился праздник, которыми баловать свой — какой ужас, это до сих пор звучит слишком помпезно — народ, пусть и нечасто, но было необходимо. И, пожалуй, именно в день праздника всё, если так посмотреть, было обязано свернуть куда-то совершенно не туда. Началось всё с кошмаров — ему снова приснился Тесей. Дурной сон, не особенно-то и страшный, но тревожный настолько, что будто вынимает из тебя сердце и утягивает его в такие глубины земли, что кожа трескается. Платина, бесспорно, даёт тебе множество преимуществ: сложные, глубинные переживания, стремления и интересы, детали и клочки реальности, что ускользают от взгляда любой селебрити, вот только отчего-то никто не любит рассказывать о целом спектре новых ощущений, что время от времени лупит тебя по открытой настежь голове обухом, заставляя взвыть от того, насколько человек излишне широк во все стороны. Всего так много, слишком много. Золото эту сложную область подсознания блокирует без зазрения совести, не веля мучиться мозгу ещё и во сне. Трогательные умы Полиса тянутся к платине, но знать не знают чувства, которое настигает, когда снова показывает твоему едва спящему разуму исчезающий образ стареющего, измученного нервами человека, что снова бродит по своему кабинету, со странным волнением касается вещей и умирает на твоих руках, схватившись за сердце так стремительно и случайно, что и слов-то не найдётся. Он вынырнул из этого чувства, с отвращением улавливая взмокший след на спине, покосился разочарованно на часы — до заветного времени оставался, помнится, почти час — и смиренно поднялся, зная, что вернуться назад уже никак не получится. Контролировать сновидения, положим, Полис ещё только учится, ещё работать и работать, а первые прототипы Галена, того мальчишки из лаборатории, ещё настолько сырые, что трогать страшно. На спине словно всю ночь плясали волки. Пора вставать, в конце концов, заменить тебя некому. Из зеркала в серой, бархатистой, шершавой ванной комнате на Брута уставилось хмурое, до неприличия небритое, а также самую малость взмокшее лицо. Оно покусывало изнутри собственные щёки, зевало, щурилось и тщательно силилось собраться хоть в какое-то подобие человека. Спал отвратительно, и это читалось с него, словно с речевого листка. Нет уж, никуда это не годится. С этим кошмаром ещё работать и работать, может и есть плюс в кошмаре, что заставил встать раньше времени? Он ведь нарочно велит себе не вспоминать о Тесее без повода, не терзать себя тем, что не успел помочь, что всё наступило уж слишком быстро, что столько всего, наверное, не было сказано. Что не принял всерьёз, когда накануне, будто о чём-то крепко задумавшись, архонт усмехнулся, глядя в панораму города там, снаружи: «Сколько тем набралось, чтобы с ним обсудить. Никуда теперь не денется, выслушает, дурень старый». Будто бы знал, что будущим вечером уйдёт за проклятое небо. Брут старался не вспоминать и не стыдиться: прекрасно знал, где кончаются его полномочия. Где кончается человек. По лицу проскользнула мягким касанием синтетика пены, а следом — бритва, холодная и в каком-то смысле освежающая мысли. Сделана аккуратно, но и не без огрехов, почти что бесшумная. От любых неопрятностей избавиться следует тут же, тебе ведь, как архонту, с этим к своему народу подходить, и сегодня одной голограммой дело не ограничится. В дурацком мире, который давно уже позабыл, как и кому полагается молиться, нередко хотелось от всей своей души прицокнуть языком, глаза закатить и выдохнуть в небеса: «Боже, помилуй меня». Сам ведь придумал эти выступления, сам придумал здороваться с городом по утрам, а очаровательным жителям Полиса вдруг это так понравилось, что возможности соскочить теперь совершенно не было. Вдруг волноваться начнут, вдруг потеряют, вдруг вопросы начнут задавать, вдруг, вдруг, бесконечные вдруг. Чертовски быстро добрая традиция превратилась в обязанность, наряду с целым морем других. Ах, неважно это. Важно то, что прямо сейчас он войдёт в свой привычный тонус, очистит лицо, улыбнётся во все свои белоснежные зубы, уложит получше волосы, подберёт наряд, вытащит сюда Метиду, чем бы она там ни была занята, и запишет обращение на трансляторе. Поздоровается, наконец, с Полисом. С его Полисом. Подумать только, теперь это был его город. Странно, но ничуть не удивительно. А чей ещё-то? От этой мысли до сих пор было не по себе, хотя, казалось, очень уж быстро и стремительно новый молодой архонт, проводив предыдущего с почестями и огромной помпой — жители горевали так, словно родного отца утратили, в самом деле — влился в полученное дело. То, что сделал с горожанами Тесей, было кошмарно и ровно настолько же закономерно — большинство шаг лишний ступить боялось, а редко мелькающие бунтовские мысли проглатывало, боясь, что кто-нибудь услышит. Брут своего предшественника не винил — рука не поднималась. В конце концов, именно с этой подачи влезть на огромный трон архонта оказалось куда проще, да и понравиться всем в своей новой роли — тем более. Пусть и казалось сперва, что с этим умирающим птенцом, что Тесей передал ему из рук в руки, кажется, совершенно запутавшись сквозь прошедшие годы, каши не сваришь. Впрочем, насколько они напуганы, настолько и податливы, и именно этим было легче всего воспользоваться. Это бесценное качество, если смотреть с высоты башни архонта. Рецепт был простым — ослаблять натяжения. Драконовских запретов, что Тесей в приступах паранойи ввинчивал то тут, то там, оказалось как-то пугающе много. Признаться, первые годы после побега Икара было совсем туго. Купол полностью перестал работать на вход и выход, в домах появилась прослушка на предмет любых подрывных идей, браслеты давили нещадно любую лишнюю мысль, словно мелкую мушку, остатки научного отдела, уже жалеющие, что не улетели вместе с проклятым крылатым бунтарём, опасались лишний раз пошевелиться, неся на одобрение что-то новенькое — а вдруг чего не то заподозрит? Вспомнить, так и сам Брут первое время двигался строго по стенкам, если уж утрировать. А посему, стоило только самому влезть в это чересчур большое и подвижное кресло, программа была заочно известна. Немного ослабить здесь, сгладить углы там, отключить прослушку — или только объявить об этом? — и всё, победа, народ уже смотрит на тебя влюблёнными глазами. Каждый такой случай, каждый новый указ вызывал в жителях Полиса невинную, почти что детскую радость — а вдруг всё будет как прежде? Вдруг сгладится и забудется, словно страшный сон, будто и не было последних лет вовсе? Они надеялись, робко поглядывая на высоченную башню архонта, а тот в ответ только и успевал, что оправдывать их малюсенькие, игрушечные надежды, улыбаться им по утрам и порой показываться лично, делая всякие суетные заявления. И посмеиваться время от времени, глядя на то, как странно выглядит его лицо, напечатанное на чьей-то футболке. Да уж, обожать его они начали как-то уж слишком стремительно, должно быть, хорошо помня ещё из прежних времён, когда все друзья были в сборе, Тесей ещё не погрузился в паранойю с головой, а заветное слово «полёт» ещё не сидело в непослушных умах, словно густой дым. — Тс-с! Ай, ай-ай, да чтоб тебя! — зашипел себе под нос, вспыхнув и очнувшись от раздумий почти в то же мгновение. Боль ущипнула за подбородок, и красные мелкие капельки, словно только того и ждали, скользнули в умывальник, веля где-то в голове всё-таки выругаться. Исключительно в голове, разумеется. Бритва соскользнула, наградив в ответ яркой дурной царапиной, причём, как назло, слишком глубокой, чтобы просто перекрыть её чем придётся. Кровь побежала куда стремительней, кажется, задел какой-то слишком толстый сосуд. И что вы прикажете, светить этим перед Полисом? Брут закатил глаза, тщетно веля себе перестать хмуриться. Нет-нет, нет же, сегодняшний день не должен был начаться так, сегодня же праздник. С водными процедурами было покончено, и, выскользнув из ванной, освежившийся и самую малость окровавленный — кровь не останавливалась и предпочитала остаться где-нибудь на шее, груди или, ещё лучше, домашнем белоснежном халате, игнорируя любые вмешательства — уже привычно вдавил в стенку заветную кнопку вызова, — Метида? Да, да, доброе утро. Конечно, я знаю, сколько времени, что за вопрос вообще. Приходи наверх, как только сможешь. И захвати с собой корректор, тут у меня ма-аленькая неприятность. Крошечная. Миниатюрная. Обязательно прихвати. Под струями воздуха постепенно сушились волосы — за годы он так и не отыскал для себя лучшего решения, чем изящная укладка волной и ничуть не менее изящно вписанные в неё несколько серебряных прядей. Разумеется, седины не природные, какое там, всего-то недавно стукнуло тридцать пять, от природы там всего-то несколько регулярно окрашивающихся волосков, но уж больно Брут любил работу с имиджем в любом виде и форме. Неважно, своим или чужим. Результат был в том, что где-то последние три года серебряные пряди в разных частях головы стали частью текущей моды. Полис всегда так. Есть у него три неубиваемых свойства: делать из любой ерунды модную тенденцию, бросаться в крайности по всякому поводу и, разумеется, поглощать и вбирать в себя всё, что не приколочено. Да что уж, даже то, что приколочено, Полис умудрялся втянуть, адаптировать и переделать так, чтоб вписывалось. Остаточно сонный Брут рассматривал город, открывающийся из окна его спальни, почти что очарованно — как ни крути, а определённого успеха за эти годы они добились, и, надо сказать, немалых. Да что ты, Брут, ты скромничаешь, бросай-ка это дело, должно быть, спросонья несёшь ерунду. Успехов твой Полис добился изрядных, и тут стесняться было нечего. Перед глазами, окрашенные лениво поднимающимся где-то вдали солнцем, что неуверенно просачивалось через застенки Купола, раскинулись самые настоящие висячие сады. Зелёными прикосновениями они обнимали высотные здания, словно любящая мама, местами позволяя себе словно бы расти из стен. Рассыпались по всему городу своим очаровательным флёром, наводняя воздух, умы и постройки. Торчали с балконов офисных клерков, прятались на подоконниках рабочих, обвивали зелёными змеями до самого верха, вписываясь неожиданно настолько органично, что даже и не верилось в то, что эта красота — реальна. Брут взял курс на восстановление и исцеление, в любом варианте, а в тот день, когда после первой смены архонта их наградили новым уровнем доступа — его желание было исполнено. Отметив новую веху прогресса в крошечном молодом обществе Полиса, голоса предков решили, что теперь оно имеет право получить в свои трепетные руки всё торжество довоенной ботаники. На самом деле, местами логика предтечей ставила Брута в тупик, хотя призрачный мотив здесь всё-таки где-то пробегал: научились жить с тем, что имеете, и извлекать из этого максимальную пользу, значит, достойны получить больше. То, что считалось убитым войной и серебряным ядом, лишь ждало своего часа на новом уровне Ковчега. И Брут воспользовался этим так, как посчитал нужным. Ботанический отдел в последние годы, кажется, совершенно перестал отдыхать — ведь хорошо забытая старая флора, а вместе с ней и образцы насекомых из старого мира ездили на его шее, как только хотели. Извлекали всё, что могли: все ресурсы, любую возможную пользу, вещества, ядовитые или нет, неважно, плодили, выводили селекцией новые виды, всё, что угодно, лишь бы стремительно расширяющийся Полис, захватывая прилегающие земли год за годом, мог напитать их новыми силами. Чтобы хоть что-то, растущее из земли, не несло в себе яда. И у них получалось — не слишком обильно, но получалось. От совсем уж декоративных до по-настоящему плодоносных, культуры просыпались ото сна в запечатанном саркофаге, а гидропонные системы позволяли им давать всё, не касаясь ядовитой земли. Новый курс жители приняли очень охотно — ещё бы, уж что Брут всегда хорошо умел, так это продавать. Подать растительность как новый тренд, а уже через пару месяцев смотреть, как люди хвастаются друг перед другом своими раскрашенными балконами, подвешенными под потолок грядками или, например, новым сортом красивых розовых цветов, что на солнце переливаются в нужный сезон. Скромничать тут, пожалуй, было совершенно излишним — очнись вдруг Тесей от вечного сна, окутанного белыми вьюнками, что, пользуясь напитанной почвой под Полисом, проросли вокруг его усыпальницы, уж точно не признал бы родной город. А потом, ужалившись довоенной пчелой, тут же принялся бы сердиться. Вспомнив о нём, уже раз третий за сегодняшнее утро, Брут усмехнулся куда-то в себя, приглядываясь, как у самых ранних пташек зажигаются огни где-то там, далеко, и как светится удивительным мягким сиянием Мемориал далеко на востоке. Всё ближе и ближе Полис тянулся к мифическому слову «утопия», пусть и знал, должно быть, что слово это опасное, и при таких стараниях можно и обжечься. Но бояться было нечего, у Брута, пожалуй, всё было под контролем. — Я набросала текст к сегодняшнему празднику, вам остаётся только его выучить и, если надо, где-то внести правки. — где-то вокруг лица беспорядочно болтались чёрно-белые, идеально прямые пряди Метиды. Пожалуй, без этого человека он не мыслил никаких своих дел с тех пор, как стал архонтом. Уже и не был Брут уверен, когда именно из простого рабочего персонала башни лихо перепрыгнула в ранг его личной помощницы, но ни дня не жалел об этом решении. По ране на подбородке второпях егозил корректор, стягивая поспешными невидимыми стежками царапину. Вот бы, подумалось отчего-то, такое придумали, когда они с Икаром ещё были сиротскими мышатами без надежд. Тогда-то, быть может, и не было бы у Брута на колене белого стёсанного шрама от падения с забора. Никогда-то он не был в ладах с высотой. Метида строго осмотрела результат своей работы, удовлетворённо кивнула, словно записав что-то на поверхности мозга, и наконец-то сдюжила улыбнуться, — Ну вот, так гораздо лучше. Бросьте кукситься, вам не к лицу. Хотя бы потому, что на трансляции полагается улыбаться, что бы вас ни терзало. — Это да, это верно. — утешать Метида никогда не умела, а вот отрезвить — пожалуйста. Маленькая, всегда строгая, тонкая, словно вот-вот ветром сдует, педантичная и, самое главное, дьявольски исполнительная, она одобрительно кивнула, прихлебнув из стаканчика утренний тоник. Она права, перед Полисом надо всегда улыбаться, как бы тебе ни казалось, что что-то сегодня точно идёт не по плану. Сверкнув серебряными прядями перед глазами, оглядев себя в зеркале, одёрнув второпях длинную изящную полу белоснежного плаща без рукавов, Брут уставился на себя в высокое тонкое зеркало и, будто одним щелчком установив внутри себя тишину и покой, игрушечным жестом развёл в обе стороны пальцами, будто растягивая следующую за ними улыбку, — Ты права. Уныние прочь и всё такое. Ты мне скажи, хоть искренне выходит? А то ощущение такое, словно я снова в рекламе зубной пасты, а не в своём, чёрт возьми, кабинете. — Полису подойдёт. Идёмте в рубку, время не ждёт. — Так. Кхм-кхм. Что тут у нас? — приятный, едва заметно гудящий круг транслятора под ногами послушно синхронизировался с крошечной технической комнатой, где, как в узкой коробочке с начинкой из пульта управления, серверов и проводов, как-то втиснулась своей фигуркой Метида. Всё внутри вспыхнуло огоньками, запустив систему, загудело приветственно, а сам господин архонт, пусть и выглядел с иголочки, всё никак не умел собраться. Пробежался глазами по слегка изменённой приветственной речи, которую сам накидал вчера. Та, которую принесла в помощь Метида, ждала вечера в кабинете, там надо будет присутствовать уже лично, открывать своей персоной световое шоу. Как же не нравилась Бруту мысль, что для перенастройки под это самое чёртово шоу Купол пришлось снять на несколько не самых добрых часов. И совершенно неважно, что он прекрасно знал о том, как лётный корпус полиции, оснащённый последними моделями крыльев, несёт свою вахту по периметру, давая техникам делать свою работу и не подпуская ничего враждебного. Конечно знал. Знал, что обо всём позаботился, но успокоить свою дурную голову, желающую, чтобы всё было в идеальном порядке, никак не мог. Вдохнул, выдохнул. Пробормотал про себя пару слов, выпрямил спину и, приняв совершенно ангельский вид, заговорил, желая послушать, как звучит. Разыграться, войти в роль самого себя, — Доброе утро, мой дорогой Полис! О да, и вам, и вам, и тебе, что по другую сторону улицы! Доброе утро, как же я по тебе скучал. Сегодня у каждого из нас особенный день, сегодня наш любимый город празднует пятьдесят пять лет со дня своего наречения. В связи с этим хочу торжественно пригласить каждого из вас полюбоваться на уникальное зрелище — панорамно-световое шоу, работа над которым велась в последние два месяца. Что за грандиозное зрелище нас ждёт, по секрету похвастаюсь, я такого и представить не мог. Мамочки, что? Нет, подожди, что? Брут не выдержал и рассмеялся. Больше того, по-настоящему прыснул, закрыв рот рукой от глупости сказанного. Ничего, в общем-то, страшного, всё-таки ещё не пишем, а только репетируем. Речь была вполне обычной, чуть кокетливой, почти дружеской, фамильярной — он всегда общался так со своим народом и не видел в этом проблемы до тех пор, пока тот был рад. Полисяне считали это фирменным стилем нового архонта, и радовались всякий раз, когда его полноценная голограмма, светящаяся подходящим цветом, выводилась на центральной площади, желая поздороваться. Тем не менее, в самом-то деле, чем он вообще был ведом вчерашним поздним вечером, когда собирал себе речь на утро? Неужели и правда настолько не выспался? Рассмеявшись совершенно искренне, он отмахнулся от себя же самого, не обращая толком внимания на Метиду, чьё лицо там, в технической кибитке, побелело, кажется, на пару тонов уж точно. Она размахивала руками и всеми силами пыталась воззвать к своему шефу, но тот своим кристальным взором сегодня предпочитал совсем ничего не замечать. — Что? Ну, то есть, что? Чем я вообще думал, когда это писал? Ну, то есть, ты только подумай, я пытаюсь не разболтать секрет таким тоном, будто есть, кому его разбалтывать! Там ведь не один человек, там их множество, почему я вообще секретничаю? От кого прятать-то? Бред какой-то. Ладно, надо договорить, а потом что-то придумаю. Дальше. Кхм-кхм. — и, едва ли заставив себя просмеяться, молодой архонт второпях пригладил волосы и, чуть ли не насильно снова натянув на себя вечное рекламное лицо, заговорил в прежнем, панибратском, но чуть помпезном тоне, что он всегда использует для трансляций, — В связи с этим, кстати, очень хочу вам напомнить, что Купол, наш с вами друг и защитник, сегодня на несколько часов будет полностью снят для подготовки к шоу, с часа дня до шести вечера. Убедительно прошу каждого из вас не препятствовать работе лётного корпуса полиции на периметре Полиса, не покидать пределы города ни под каким предлогом и не саботировать технические работы на модулях. Повторяю, мой дорогой Полис, с часа дня до шести вечера приближаться к границе города запрещено. Спасибо за ваше внимание, до встречи на празднике! Удачного дня! Потёр лицо, разгоняя сонную кровь в голове, потянулся, вдохнул-выдохнул — трансляция закончилась. Ну и стоило оно того, чтобы бурчать на себя перед зеркалом? Ты молодец, отрепетировал, нашёл изъян, и прямо сейчас его поправит на настоящей трансляции. Только на пользу лишний раз всё проговорить, проверить и выявить слабые стороны. На сердце стало как-то посвободнее, отлегло, сорвался мёртвый груз, преследующий с самой ночи. Он входил в колею, всё было в порядке, всё было на своих местах и в своей последовательности. И только теперь, заставив себя наконец обратить победный взгляд на свою помощницу, и только сейчас рассмотрев то, насколько она стала безнадёжно белой, Брут поднял глаза на табло, что обычно оповещает о записи, и точно в то мгновение, на его глазах, то послушно потухло, обозначив конец трансляции. Последний смешок архонт проглотил внутрь себя и, обратив взгляд на замершую в рубке Метиду, одними губами произнёс, отлично зная, что та поймёт. — Я был в эфире, да? — и, получив в ответ мрачный кивок, смог только выдавить из себя мучительный стон, сравнимый с воем дикой мутированной собаки, подбитой из слишком хорошего ружья. Шлёпнулась рука о лицо в надежде куда-то спрятать своего владельца, хотя бы на пару секунд, изнутри скукожило так, будто на краже поймали. Улыбка растянулась только сильнее, чуть-чуть сведя щёки в своей фальшивости, — Ладно. Ладно! Ничего страшного. Совершенно. Ничего страшного. Выйди оттуда, Метида, пожалуйста, я тебя не съем. Будем делать вид, что так всё и задумано, обратим это в свою пользу. Что там вообще, что случилось, кнопку заело? Я нашему технику, в самом деле, однажды руки оторву и вон выброшу. — Да, правитель. Заело. Не решилась дать вам знать. Думала, если вы поймёте, то собьётесь с речи, и будет хуже. — сжалась будто бы вся, в тоненькую палочку стянулась, спина прямая, плечи в кучку, даже локон свой белоснежный не накручивает, как делает обычно, если волнуется. Хихикнула еле заметно, напряжённо, как будто по струнке ходя, — А вы справились очень даже неплохо. Уверена, мы сможем сделать из этого пиар-ход. Это не ошибка, архонт, это ваша фирменная непосредственность. Вы тоже человек, как и любой из них. Такое всегда работало, верно? — Читаешь мои мысли. — в самом деле, брось трястись, успокаивал себя Брут, как всегда делал при любом, даже малейшем отклонении от привычного порядка вещей. Успокойся, тебе не двадцать, тебе тридцать пять, ты взрослый и полноценный во всём, тебе нечего бояться, ничего от тебя не убежит. Она права, так всегда работало, любой публичный косяк нового правителя полисяне легко списывали на непосредственность и на заветное «он такой же, как мы, он ведь из приюта!». Это работает на имидж всегда и безотказно, и сейчас сработает. Хорошо, что тупость покрупнее не сказал. Пора заняться другими делами и постараться забыть этот стыд, как страшный сон. Который, напомнил себе Брут едким голоском изнутри, ты тоже до сих пор не выкинул из головы. У Тесея такого никогда не случилось бы. Он бы не допустил. Успокоился, улыбнулся по-человечески, а не как обычно, и мурлыкнул, — Ну всё, всё, не бойся ты. Я тебя когда-нибудь обижал? Успокойся, ты не виновата. Идём, проверим по списку, что там у нас ещё по подготовке к празднику. Надеюсь, этот день реабилитирует себя. Иначе не знаю, чем он кончится. Дверца рубки долгожданно схлопнулась, огни послушно погасли, а впереди призывно гудел полный работы день. У Метиды был список дел, а у Брута был проснувшийся наконец-то энтузиазм, которого, надо признаться, с годами становилось всё меньше. В прежние двадцать ты считаешь себя неуязвимым и бессмертным, улыбаешься, пьёшь, болтаешь и кружишься в бессмысленных званых вечерах, театрах и показах столько, сколько хватит сил в ногах, а потом, вернувшись в лабораторию на поговорить, ещё и завалишься помогать Икару, который в это время изобретает снова что-то потрясающее. Промелькнули в памяти спутанные локоны, прорезал воспоминания острый небесный взгляд. Брут фыркнул и отмахнулся. У него есть дела. Да, маркетинговая система архонта и его помощницы в любом ином мире не имела бы права на успех — но здесь она работала, словно часы. Полисяне прижимали руки к сердцу, умилительно ахали и щебетали между собой о том, насколько их новый архонт тёплая и родная душе фигура. Идеальный подарок любому правителю — общество, составляющее светящийся в подступающей темноте Полис. Податливое, верное и принимающее любую манипуляцию как должное. Они любовались закатным солнцем, неуверенно улавливая его на своих головах, послушно сидели внутри города, не мешали лётному корпусу — личной гордости Брута, которую он учредил сам, как только крылья на исходе лет Тесея перестали быть вне закона. Тогда, посмотрев на проект лётной полиции, правитель дал добро, почти что отмахнувшись — мол, делайте что хотите с этими чёртовыми крыльями. Сейчас эти люди, возглавляемые Артемидой, уверенно держали оборону по всему периметру, ещё на подходе отпугивая, а то и отстреливая любое враждебно настроенное существо из фауны снаружи. Как ни крути, а соседствующий дикий лес, полный всяческой чудовищной начинки, никто не отменял. Полиция отлично обращалась с крыльями, каждая пара входила в реестр, отслеживалась и отмечалась — да, полёты для простых граждан всё ещё оставались чем-то из разряда фантастики. Потому что они, как показал опыт, порождают только лишь беспорядки даже при самом мирном исходе. Крыльями пользовались только те, кому полагалось по должности — доблестная полиция, работающая не хуже, а местами и лучше, чем дроны, работники большой высоты и время от времени пожарная служба. Крылья — это не фантазия. Крылья — это амуниция, которой не может пользоваться кто попало. И смотреть на то, как его небольшой народ слушается, как кротко сидит внутри города, как не мешается и всячески подогревает свои ожидания будущего праздника, что начнётся после поднятия Купола, было одно удовольствие. День проходил сумбурно, близился вечер, часы зловеще отмеряли секунду за секундой где-то в районе часов пяти. Костюм — с иголочки, сверкает белым золотом. Волосы — идеально лежат, прядочка к прядочке, не притронуться лишний раз. Глаза — лучатся спокойствием и уверенностью, походка плавная, улыбка звёздная. Выйти к людям Брут должен был, положим, только через час, а это значит, что оставшееся время можно потратить на любимые сердцу процедуры, призванные успокоить душу и настроить себя на положительный лад окончательно. Например, открыть скрытый сейф, расположенный в шикарном кабинете, налить из сокрытой там бутылочки бокал кое-чего чертовски тонизирующего, да и на вкус прекрасного. Прихватить пару ярких, удивительных ягод, что совсем недавно удалось восстановить из пепла — кисло-сладкой, сочной довоенной клубники. Ботаники научились выводить её где-то полгода тому назад, и по сей день её было ещё очень мало. Устроиться в кресле, мягком настолько, что едва заметно в него проваливаешься, вытянуть ноги на пуфике, устремить свой взгляд в стремительно зажигающий ночные огни город, уже раскрашенный праздничными нарядными декорациями, и крепко замечательно выпить. Так, чтобы по щекам побежал румянец, а голос стал чуть-чуть громче и звонче. Он так порой делал, если нервничал, а сегодняшний день, если что, так и не собирался реабилитироваться — за прошедшее время Брут умудрился пролить крепкий тоник на предыдущий костюм, потом едва ли не поругался с одним из осветителей, ведь менять рисунок на ночном Куполе без его согласования мог решить только полный идиот, не иначе. Потом прорвало одну из гидропонных труб в западной части города, на счастье, никого не покалечив. Но это, в общем-то, большого значения уже не имело. Впереди оставались, пожалуй, самые лёгкие часы, что только могли быть у него сегодня. Одно, последнее жизнерадостное выступление перед народом, коротенькая, не утомительная лекция о том, как важно хранить текущий порядок, о завещаниях Тесея, о том, какие они все хорошие, и как Полис год за годом выстаивает против недружелюбного мира вокруг, и будет выстаивать впредь. Ничего особенного, но для народа важно. Речь отскакивала от зубов, выскобленная и отрепетированная до болезненного идеала. Блаженное одиночество, что за последние годы внезапно оказалось таким ценным для Брута, раньше обожающего купаться в людском внимании, как в золотой купели, наконец-то окутало его спокойствием и тишиной. То ли взрослеет, то ли стареет, одно из двух. Усмехнувшись про себя, он потянулся было к бутылке, чтобы пополнить небольшой бокал искристым алкогольным тоником, что походил по вкусу, если уж сравнивать, на довоенный джин, о котором сам Брут, должно быть, не имел ни малейшего понятия — жгучий, горький, но наверняка бьющий точно в цель едва заметным древесным запахом. Прекрасно. Кажется, фокусы сегодняшнего дня подошли к концу. — Нет, я тебе говорю! Он сказал нельзя, значит нельзя! Не положено к нему, ты что, оглохла? Это может подождать до выступления! Что значит внештат? Да плевать мне на твой внештат! Я сказала, я сейчас охрану вызову, поняла? — зашебуршался вдруг под дверью кабинета знакомый голосок помощницы. Бурчала она возмущённо, ретиво исполняя приказ никого не впускать до праздника. Шуршала, будто преграждая кому-то дорогу, топала ножками в чёрных туфлях, порыкивала для убедительности, но, кажется, назойливый посетитель никак не желал её слушаться или хоть как-то считаться. Ещё несколько секунд, и звуки за дверью начинали походить на первые попытки рукоприкладства, и только тогда, игнорируя любые попытки Брута сохранять прежнее настроение, дверь наконец стыдливо открылась, впуская взъерошенную Метиду, злобную, словно сто волчат, а с ней — куда более неожиданную фигуру, — Архонт, я ей говорила! Я ей сто раз сказала, что к вам нельзя, а она меня…она меня переставляет с места на место, как зверюшку! Скажите ей, что сюда не велено, нет там ничего серьёзного! — Это уж, позволь, я сам решу. Хотя, соглашусь, передвигать с места на место мою помощницу тебе, Артемида, непозволительно. Я не потерплю такого к ней пренебрежения, она делает свою работу. В чём дело? Что такого произошло, что стоило бы такого грубого нарушения моего покоя? Что такое? Что-то не так по периметру? Или на празднике беспорядок? И как же Брут надеялся, что вошедшая в кабинет глава лётного корпуса — исполнительная, честная и верная Артемида, сверкающая своей кошмарной огненной рыжиной на всё помещение, крепко сбитая и сложенная, глубоко дышащая от спешки, обвитая мягкими, но надёжными касаниями служебного костюма, сложившая за спиной надёжные, сверкающие новизной, отполированные крылья, не принесла слишком плохих новостей. Надеялся, но в глубине души всё-таки совершенно не верил. Пустяковые причины никогда не заставят её сойти с поста, да ещё и начать лично ломиться всей своей яркой персоной в закрытую зону архонта. Любой пустяк отражается в протоколе и остаётся там, на их уровне разбирательств, и нечасто доходит до самого верха. Случиться должно было что-нибудь исключительное, и, исходя из выражения лица Артемиды, состоящее из смеси волнения и хмурого пессимизма, это было разве только что-то исключительно неприятное. Встав по стойке «смирно» перед правителем, та кротко и даже учтиво поклонилась — совсем легко, без излишеств, скорее формально — и мягким, низким голосом произнесла. — С периметром всё в порядке, купол поднимется в заданном режиме. Последствия будут нейтрализованы согласно протоколу. На празднике всё хорошо. — замялась немного, скорчив лицо наподобие «как же мне не нравится то, что я сейчас скажу», — Архонт, у нас неучтённые крылья. Отвратительное сочетание слов, всегда, совершенно всегда обозначающее неприятности. Внутри что-то прорезало по самому желудку, заставляя выпитый алкоголь перевернуться в нём и забурлить недовольно. Неучтённые крылья — это бардак, значащий как минимум то, что кто-то, прежде укрывавший у себя запрещённое для пользования устройство, решил, что останется незамеченным, и отважился нарушить запрет на полёты. Это значит личное разбирательство, это значит новые проверки, это значит ужесточение рамок их ношения, это значит дополнительное тестирование для всех спецгрупп, которым крылья положены. Кому вообще придёт в голову сегодня нарушить закон, такой, казалось бы, простой в исполнении — не летать? Неужели эти слова так сложно запомнить? И почему бы вам всем, человечки, было не обменять в своё время эти проклятые крылья на два других гаджета, да позабыть об этом, как о дурном сне? Ведь большинство так и сделало. Большинство согласилось, а те, кто прятал крылья по чердакам и кладовкам, очень быстро оказались раскрыты — как ни крути, а первые годы после побега Икара и правда были жёсткими. Кого угораздило обойти всё это? Кто решил объявиться сейчас, что за нелегальный летун задумал сорвать такой важный день в бездну окончательно? Должно быть, все эти размышления отобразились на лице Брута настолько детально и точно, что Артемида вдруг смутилась, отступила подальше и, понизив свой звучный голос ещё сильнее, попыталась немного промаслить свои слова чем-нибудь поприятнее. Метида и вовсе стихла где-то поблизости, осознав, что новость-то и правда не из тех, что терпит отлагательства. — Есть и хорошие новости: скрутили мы его почти сразу. Немного повилял от нас между домами, но далеко не улетел. Крылья определить не смогли, в системе их нет, серийный номер отсутствует, браслета нет. Летал уверенно, думал, мы его не возьмём. Сидит в камере, требует вас, но больше ничего не говорит. Сопроводить вас к нему, или после праздника будем разбираться? — Нет уж. Прямо сейчас отведёте меня к нему. Там и посмотрим, чего стоят эти остатки бунтарских настроений. Нет, в самом деле, какие ещё неучтённые крылья? — и, одним махом допив содержимое второго бокала с тоником, да так, что аж глотку обожгло, Брут лёгким движением поднялся на ноги, даже на мгновение не покачнувшись. Со стороны он, быть может, и не видел того, как рассерженно вспыхнули глаза, как заалели до этого чуть бледные щёки, и как сам он весь приосанился, не умея сдержать эмоций. Вот же дрянь. Да кто бы он ни был. Да откуда бы его ни принесло. Брут отправится к нему, удовлетворит его чёртову детскую просьбу говорить, вероятно, с архонтом, и, если понадобится, вытянет из него всё, что потребуется. Быть может, даже с помощью полиции. Они в таких делах всегда неплохое и верное оружие. Артемида, кажется, наконец-то сумела выдохнуть, осознав, что неприятные новости позади, и тут же небольшой отряд из Брута и двух настолько разных его подручных, направился в закрытый тюремный блок. Располагался он, впрочем, до смешного недалеко, это, всё-таки, не полноценная тюрьма, место которой на краю города, а всего лишь несколько камер временного содержания — белоснежных, полупрозрачных комнат, скроенных так, что не разбить и не разрезать. Там содержатся те, кому только предстоит беседа с представителями власти и те, с кем ещё не решили, что делать — в самом низу правительственной башни утопичного города. На несколько уровней вглубь, в густом, пронизанном охраной подвальном комплексе. Спустились быстро, рассекая ритмичными шагами бледные коридоры, сканеры и пропускные пункты. На одном из них даже пришлось оставить Метиду — с её золотом допуска туда не было. Исключения делались только для высших чинов полиции. Во всепоглощающей тишине Артемида наконец-то позволила себе вставить слово только тогда, когда оглушительные шаги обоих остановились-таки около одной конкретной камеры. Глухая, закрытая со всех сторон комната не оставляла простора для размышлений. Кто бы за ней ни был — сейчас Брут устроит ему такую взбучку, которой этот любитель полетать никогда не видел. Впрочем, это подождёт. Сейчас нужно натянуть улыбку и немного поиграть в хорошего правителя. В того, кто ничуть не сердится и того, кто хочет лишь знать, что происходит. — Готовы? — и, получив в ответ уверенный мягкий кивок, Артемида приложила к электронному замку свою карту и отступила чуть в сторону, негласно пропуская правителя вперёд. Дверь пригласительно раскрылась с лёгким шипящим звуком, изнутри донёсся причудливый, чуть щекочущий тёплый запах. Так обычно пахнет дорожная пыль, если бы её отстаивали в бочке несколько лет. Брут в своих ассоциациях не был очень уверен. Всего один шаг, небольшой и негромкий — и камера поглотила его, представив усталым и чуть нетрезвым глазам своего пленника. Всё на какое-то мгновение застыло, замерла каждая пылинка в озоновом воздухе. — Здравствуй, Брут. — знакомый, мучительно, до сводящей боли в зубах знакомый голос прорезался сквозь повисшую тишину мягким прикосновением ножа для масла. Он сидел посреди комнаты, накрепко пристёгнутый к стулу. Крылья, ставшие камнем преткновения снова, будто по чьей-то злой шутке, у него, кажется, отобрали, сняли и, вероятно, унесли к прочим вещдокам. На земле он держался неуверенно — побитые дорогами ботинки переминались едва заметно, постоянно перемещая вес. Длинные локоны, грязные, но до сих пор невыносимо эффектные, лежат широкой косой на левом плече, спускаясь до груди. Выглядит окрепшим за всё это время, но всё-таки изрядно истощённым. Неудивительно, колко ёкнуло внутри, было бы чем нормально питаться там, снаружи. Поцелованный новым миром, загорелый почти до бронзового цвета, он не бился и не сопротивлялся. Ведь отлично, мерзавец, знал, что самое страшное его оружие никто не отнимет — взгляд, который пленник поднял на Брута, было не сравнить, пожалуй, ни с чем. У него всегда был именно такой взгляд. Небесно-голубой, сверкающий алмазами диких далёких гор, взвинченный и неприлично, кошмарно живой, он пробирался прямо под кожу, залезал в голову своим неприкрыто-честным светом, чуть ли не силой заставляя отступить от себя на пару шагов. Пронизывал до костей, притворяясь, будто ничего не происходит. Улыбнулся тонкими истерзанными губами со следами прокусов — он всегда грыз их, когда долго думал. Голос его, спокойный и даже чуть ласковый, хитрый едва приметно, снова потёк по камере настолько по-бытовому, словно ничего-то между ними и не случилось. Словно виделись вчера. Почти физически Брут ощутил, как выражение «сердце пропустило удар» становится всё менее метафоричным, — А ты не очень-то изменился. Разве только чуть постарел. Плохо спишь? — Нет. — вырвалось наружу так наивно и так резко, что первое, до чего Брут смог додуматься, прорвавшись сквозь эту жуткую давящую пелену, это уверенно развернуться и выйти из камеры прочь, захлопнув дверь так громко, как представить нельзя. И только тогда, прислонившись к ней спиной, всем телом вздрогнув, схватиться в паническом испуге и трепете за голову перед совершенно растерянной Артемидой. Это было, пожалуй, не простое «нет», каким отвечают на вопросы или отказывают в просьбах. Это было такое «нет», которое прячет под собой испуганное «я отказываюсь в это верить и предпочту просто это отрицать». Хотя бы пару минут, за которые осознание того, кого отловила сегодня его доблестная полиция, уложится в голове, — Твою мать, твою мать, нет-нет-нет. Ну нет же! Сегодня, конечно, был паршивый день, но чтобы настолько! — Архонт, всё в порядке? Вы, если честно, очень бледны. — обычно Брута всегда умиляли попытки заботиться, исходящие от такого персонажа, как Артемида, но уж точно не сегодня. Сегодня это было, пожалуй, нужно, как никогда, — Что он вам сказал вообще? — Артемида, ты мне лучше вот что скажи. Сколько лет тебе было во время побега из города Икара и его последователей? Ну, когда всё изменилось. Помнишь хоть что-нибудь? — Вообще-то, не очень много. Лет где-то шесть или семь. Сами знаете, у нас не очень много времени на взросление. — и только тогда, помолчав несколько секунд, проанализировав этот вопрос в голове, капитан лётной полиции вдруг замерла, мгновенно осознав, во что складывается сегодняшний дурной паззл. Округлила вдруг глаза, вытаращилась вся, и зашептала взволнованно, как маленькая девочка, — Вы хотите сказать, это Икар? Тот самый? Серьёзно? Но говорили, что он… — Пропавший без вести или мёртвый, знаю, знаю, я сам его таким считал. Он так долго не выходил на связь, что впору угаснуть любым надеждам. Но я даю голову на отсечение, что это он. Ну конечно! Его крыльев нет в системе, потому что они первые — этот гениальный дурак до сих пор использует свою раннюю версию. У них ни серийного номера, ни регистрации, ничего. И браслета нет, он ведь извне прилетел. — один вдох поглубже, второй, третий, Брут глотал жжённый воздух камер, тщетно стараясь не торопиться. В конце концов, прямо сейчас Артемида, а за ней и все остальные ждут его решения. А народ, в неведении веселящийся на улице, очень скоро начнёт собираться на площади, украшенной к празднику, чтобы встретиться со своим архонтом. А значит, нужно поскорее принять сразу несколько решений, — Значит так. Прямо сейчас, как только я выйду отсюда, его освободить и отправить в мою купель — пусть хоть немного оклемается, я с ним здесь разговаривать не собираюсь. Из протокола его выходку пока не вычеркивай, кто знает, с чем он пришёл. Крылья не возвращать, пока я не разрешу, какие бы глаза он ни строил. Весь Полис обыскать на тот случай, если он явился с кем-то из команды, если найдёте — доставить сюда для разбирательства. Остальное поручу Метиде. Хорошо, хоть она меня сейчас не видела. И да, разумеется, в самом Полисе об этом никому ни слова до тех пор, пока не сделаю заявление. Ты всё поняла? Повторять не нужно, надеюсь, ты всегда схватываешь на лету. — Так точно, архонт. Всё будет сделано. Я вас не подведу, — и, легонько поклонившись, Артемида второпях нырнула за глухую дверь камеры, оставив Брута наедине с собой. Она и правда схватывала приказы быстро, и никогда в них не подводила. В конце концов, на такие важные должности Брут кого попало не набирает. Совершенно всё ещё юное окружение было таким, и всегда он мог позволить себе положиться на них. Едва ли он помнил, как добрался посреди тишины до того пропускного пункта, где от скуки успела задремать Метида, как подорвалась она с места, услышав шаги. Как внимательно слушала, следуя за ним, спутанный рассказ об Икаре, кивала головой, словно болванчик, но внутри себя наверняка всё записывала. Как прогнала с ним второпях выступление перед Полисом, что придётся теперь, похоже, сократить почти вдвое. Ведь думать о делах насущных сейчас до отвращения громко не получалось. Как взяла за плечи и уверенным спокойным голосом сказала заветное: «Вы отлично звучите. Всё хорошо, идите, они вас ждут». Как постепенно, по мере приближения к праздничной толпе, что призывно гудела в ожидании архонта, к атмосфере ночного праздника и, конечно, к сомкнувшемуся Куполу, готовому показывать световые чудеса на своей поверхности, мысли успокаивались, словно то, что встретилось ему в подвалах башни, было лишь туманным видением. Лишь новой формой тревожащих снов, что преследуют его старыми образами. Вот только внутри себя, выходя на сцену и ослепительно улыбаясь жителям Полиса, Брут прекрасно понимал, что с реальностью ему придётся столкнуться, как только он закончит дела. Реальность эта носит давно утраченное городом имя Икар, хитро улыбается и сейчас, вероятно, отмывается в его купели. И предстоящая встреча с ней будет не самой простой. Сегодняшний день, кажется, и правда полностью пошёл наперекосяк.