***
Боль — это боль, как ее ты не назови Это страх - там, где страх, места нет любви.
Агата Кристи "Как на войне" Альбом: Позорная звезда.
Не зря Гермес выгнал всех после того, как спас Кузю из Пустоши. Наблюдать за пугливыми глазами дива и то, как он вжимался в угол склепа, было просто невыносимо. Ладно, он пока никого не признает, чужая сила вызывает страх, но ведь Кузя скоро восстановится, вспомнит всех и все будет хорошо. Так и думал Аверин. Наверное было главным, что див его сразу вспомнил, но Гермес начал видеть изменения в Кузе, хотя не придавал большего значения. Пустошь — суровое место, и после такого стресса нужно восстановление. Поэтому граф пытался предоставить максимальный комфорт ему, не выходя за рамки дозволенного. И да, Кузя вспоминал все больше и больше событий, других дивов, людей. Но... Его характер... Он стал другим? И это Аверин тоже начал замечать, хотя опять пробовал закрывать глаза. Нет, слишком было видно. Прежняя радость, или озорство в глазах дива бесследно исчезло. Во всех личинах Кузи. Либо он был безэмоциональный, либо грустный. А это огорчало Гермеса. Кузя стал походить на Владимира, но если тот вел себя нормально и мог сделать свои эмоции довольно радостные ради любого случая, Кузя, будто больше не имел возможности показывать свою привычную детскую радость. Гермеса это настораживало. Он боялся, что див уже не счастлив, кошмар Пустоши навеки начал преследовать того. Тогда он начал лучше вчитываться в книги отца, но ничего похожего на такой случай не нашел и решился напрямую обратиться к Анонимусу. — Анонимус, скажи, может ли див вернуться из Пустоши совершенно потеряв прошлые эмоции жизни? Они шли по саду поместья Авериных. Анонимус молчал минуту, а потом сказал: — Это возможно. Из-за пережитого может случиться такая ситуация. Если вы по поводу Кузи, то Пустошь могла стереть этот аспект из памяти, сделав его другим дивом. Я замечал, что он стал более серьёзным. — Это возможно как-то исправить? — Гермес был хмурым и задумчивым. — Боюсь, ваше сиятельство, что нет. Это довольно редкое явление, особенно после возвращения из Пустоши. Ваш отец не успел такое рассмотреть. Гермес возвратился домой еще больше прибывая в ужасном настроении. В один момент пришла мысль выпить, но он обещал Кузе больше не пить. Сейчас тот сидел в личине человека, яркие волосы и одежда были протирочны его лицу. — Как успехи? — начал Аверин подойдя ближе, наблюдая, как див учил грамматику. Кузя взглянул на него с пустым выражением лица. — Все хорошо, ваше сиятельство. А вы как? Как ваша семья? — Да... С ними тоже все хорошо. Ты не устал? — Нет, я еще посижу и пойду спать. Аверин кивнул, не смог больше слышать безжизненный голос своего дива, и ушел в свою комнату, начал готовиться ко сну. Все было бы хорошо, но Гермеса жутко терзало чувство вины... Он опять проклинал себя как тогда, когда Кузя был в Пустоши, и прокручивал все моменты его спасения, никак не мог прийти к нужному результату. Если бы не Императорский див... Все было бы хорошо. Но и он сам виноват в этом, что полез в такое дело, втягивая туда Кузю. Гермес почувствовал влагу на щеках и увидел свои слезы, даже не поняв, когда они хлынули из глаз. Последний раз он видел их, когда была ломка колдуна, тогда они чуть ли не каждый день душили его. А сейчас... Со слезами колдун почувствовал тяжесть на груди, а там появился Кузя в обличии кота, наблюдая удивленным взглядом, чувствуя взаимную грусть. — Мя-я...? — Ничего... Просто... Пыль. — он поспешно вытер слезы, и вздохнул. Кузя теперь смотрел настороженно, во взгляде его читалось, что он хотел что-то сказать. Аверин кивнул ему. Див быстро превратился в человека, завернувшись в одеяло, лишь рыжая макушка была видна. — Гермес Аркадьевич, я же чувствую вашу боль. Вы... Вы из-за меня, да? — его голос стал еще грустнее, а взгляд тоскливым. — Нет смысла врать. Ты это и сам чувствуешь. Кузя... Что же с тобой случилось? Ты слишком изменился. Я просто не могу понять, ты несчастлив? — Что вы! Счастлив! Что я мог еще желать? Вы меня из такого ужасного места освободили, я рад и благодарен вам за это! — Почему же ты стал таким? Кузя замолчал, будто обдумывая ситуацию. — Я... Честно, не знаю. Но я больше не чувствую каких-то эмоций, будто всегда был таким, понимаете? Я не могу это объяснить, но внутри чувствую ужасный холод. Как в Пустоши. Не могу понять, почему он преследует меня. Гермес Аркадьевич, если я смог бы это объяснить, разве не сделал? Мне самому ужасно становится, чувствуя вашу печаль. Если что-то не так, простите меня. Но сделать я ничего не могу... Я не понимаю... Аверин вдруг притянул его к себе, и зарылся в рыжие волосы лицом, вдыхая запах мыла. Как же он ненавидел себя сейчас. Как же желал, чтобы все было как раньше, а это оказалось страшным сном. Но реальность сурова. Руки графа сильно сжимали тощее, длинное тело, боясь его отпускать. Кузя опешил от этого, но руки сами без колебаний обняли хозяина, а внутри разрасталась ужасная боль, такая же была и в Пустоши. Возможно, льды сковывали его до сих пор, как Императорского дива. Прикосновения Гермеса Аркадьевича приносили умиротворение, но из-за душевных мучений — такие же терзания. — Я обещаю тебе, больше не брошу тебя. Все будет хорошо. Прости меня. — Аверин шептал эти слова, целуя его в макушку. — Вы не должны извиняться... Вы не виноваты... Аверин не отвечал дальше, продолжая молчать. Кузя превратился в кота, залезая под его руки обратно, чувствуя, как хозяин лег на кровать и опять притянул его к себе, уткнувшись в серую теплую шерсть, а див смотрел разноцветными глазами с тоской, желая хоть как-то помочь. Но знал, что ничего не сможет сделать Гермес потерял своего Кузю. Пустошь убила его своим холодом.