Бонус

Захар сел, свесил ноги вниз. Наклонился корпусом — земля была не так уж и далеко, даже сердце не замерло привычно, дыхание не перехватило. — А в детстве-то казалось, что минимум десятый этаж, — прокомментировал Женька из-за спины. Отвечать Захар не стал. Да и что говорить-то? Спорить бессмысленно. Соглашаться глупо. Когда он впервые набрёл на эту… этот… это строение, оно показалось ему чем-то совершенно инопланетным. Или, может быть, то было детище безумного учёного, проводившего здесь свои опыты. А Лёша предположил, что это просто старая автобусная остановка. Захар тогда посмеялся — ну какая остановка почти в лесу, где даже намёка на дорогу нет?! И Лёша, потупившись, признал его правоту. Он всегда так поступал. В отличие от Женьки. — Не придё-о-о-от, — пропел последний, будто почувствовав, что о нём думают. — С чего ему приходить-то? Он тебя ненавидел. На выпускном светился от радости. Наконец, говорит, съебусь в дальние дали, где мудака этого не будет. Так и сказал Вичке Рябой, я слышал своими ушами. Это, конечно, был блеф. На выпускном Лёша не плакал только потому, что его и без того не считали за мужика, а в детдоме с таким реноме приходится тяжко. И Вичка Рябая, и Машка Попова, и даже Лёля-шлёндра проходу ему не давали своими дразнилками, пока Захар наконец не объяснил дурам, что за такие шутки в зубах бывают промежутки. Его-то они уважали. Боялись. По большей части — из-за Женьки. А вот потом, когда они собирали вещи и ждали автобус, чтобы тот отвёз их на вокзал… Тогда они пообещали друг другу, что обязательно встретятся снова. И съездят в Сан-Франциско поесть крабовый суп из буханки белого хлеба. — Ну ты посмотри на себя, — сменил тактику Женька, — раньше-то ты какой был! А сейчас — тьфу. Хоть бы побрился, бомжара. В детдом Лёша попал уже в сознательном возрасте. Его мать убила его отца и села надолго в тюрьму, а других родственников, желающих взять на воспитание двенадцатилетку, у него не нашлось. Захар пытался узнать, почему так произошло, что сделал отец, чтобы взбесить мать, но Лёша молчал как партизан. Однажды только обмолвился, что это было как-то связано с другими детьми. Больше они к этой теме не возвращались. Сам же Захар лет до 5 даже не знал, что бывает по-другому, что есть родители, а не только нянечки и воспиталки, охранник и директор. В его маленьком мозгу так и представлялось, что детей растят в специальных заведениях, откуда выпускают во взрослый мир; а потом взрослым приходит пора завести ребёнка, они его рожают и передают на воспитание. — Ах, глупый Захарчик… глупый-глупый. В этом твоём колледже тебе так и не объяснили, что такое прошлое, как у тебя, надо забыть и никогда не вспоминать? Найти Лёшу оказалось нелегко, что правда, то правда. Захару пришлось попотеть, прежде чем в его телефоне высветилось сообщение: «Привет. Да, это мой номер. Могу на следующих выходных». Минимум эмоций, максимум фактов, типичный Лёша. Захар назначил ему встречу здесь, где прошло так много летних вечеров, и больше не писал. Хотелось, конечно. Очень хотелось. Но Женька считал, что навязываться не надо со своей дружбой спустя семь лет молчания, от такого напора и кто-нибудь посмелей обалдеет, не то что тихий мальчик Лёша. И вот теперь Захар сидел на крыше остановки — хотя кому нужна остановка посреди леса?! — и отчаянно боялся, что Женька окажется прав. …гроза застала их врасплох, нагоняй из маячившего на горизонте превратился в неизбежное будущее: воспиталки могли закрывать глаза на отлучки, если они вписывались в расписание, но за опоздание на ужин их точно засунули бы в карцер. Грохот грома сменялся всполохами молний, ветер сносил шквалом, ливень шёл стеной, деревья гнулись и, наверное, скрипели, но за общим шумом этого было не расслышать. Они с трудом добежали сюда и теперь сидели, забившись в угол, смотрели на светопреставление в метре от себя и молчали. Лёша дрожал, и Захар притянул его к себе, обнял, пытаясь согреть собственным телом. Волосы, намокнув, смешно облепили его лицо, он вообще больше напоминал грустного крысёнка, чем пятнадцатилетнего парня. Захар, заворожённый этим зрелищем, аккуратно отвёл прядку, зацепившуюся за уголок губ; а потом почему-то наклонился и поцеловал его. На вкус Лёша оказался как дождь и клубничная жвачка; он на несколько секунд замер, прежде чем забиться пойманной птицей, вырываясь из объятий. Не рассчитав сил, он довольно сильно зарядил Захару — синяк на скуле сходил неделю. Захар на него не обиделся. Он сам, если честно, не понял, зачем это сделал. Просто захотелось. Женька — тот, конечно, на говно изошёл, расписывая, что судьба Захара — сдохнуть в канаве, будучи опущенным и отвергнутым «здоровым обществом». К счастью, в итоге Лёша морозился недолго, уже назавтра они снова сидели за одной партой, делая вид, что ничего такого не произошло. А в колледже Захар наконец разобрался, что это было: да, он любил парней. Он повстречался с одним, переключился на другого, а там и третий подвернулся… всего, наверное, их две дюжины случилось, пока Захар не признал: главная проблема его увлечений в том, что ни один из них не Лёша. Женька понял это гораздо раньше и не забыл язвительно прокомментировать открытие в духе: «На седьмой день индеец Зоркий Глаз заметил, что что-то не так». Ориентация Лёши, впрочем, оставалась загадкой для Захара до сих пор. — Натуральней греческого йогурта, — припечатал Женька. Но разве то, что он согласился встретиться именно здесь, не говорило об обратном? Или он забыл, как его обветренные губы доверчиво открылись навстречу, как неловко столкнулись зубы с зубами?.. Захар посмотрел на часы: Лёша опаздывал на пятнадцать минут. По правилам этикета — максимум, о котором можно не предупреждать… Опаздывал ли? Или, может, передумал, сменил номер и уже уехал в другой город? — В другую страну, — уверенно заявил Женька. И в то же мгновение на тропинке показался до боли знакомый силуэт. Лёша подошёл со стороны стены. За несколько шагов притормозил, улыбнулся чему-то своему, потом поднял взгляд наверх — и помахал Захару рукой. — Привет, — сказал, подойдя ближе. — Извини, заблудился. Давно тут не был. — И не был бы ещё столько же, — фыркнул Женька. — Привет, — просипел Захар, откашлялся и повторил: — Привет! — Дашь руку? Лёша вскарабкался на крышу, сел рядом, вздохнул глубоко, зажмурившись. — Пахнет-то как… Не знаешь, детдом наш ещё стоит? Захар пожал плечами: — Не интересовался. — Был разрушен до основания в лучших традициях Карфагена! — влез Женька. — Блин. Столько воспоминаний. Надо будет проверить. — Лёша обтёр ладони об джинсы. — Мы с тобой были теми ещё занозами в заднице, да? Он смотрел на него, чуть наклонив голову, совсем как раньше, и Захар почувствовал, как то тёплое и мешающее дышать, что душило его весь выпускной класс, снова заворочалось в глубине живота. В горле пересохло, поэтому он лишь кивнул, хотя, наверное, Лёша ждал чего-то другого. — Аркадьевна меня ненавидела… А к тебе почему-то относилась снисходительно. Чем ты её подкупил? Двойная порция киселя — ты доставал её как волшебник! — Да лизал он ей активно, чтобы тебе эту крахмальную мерзость принести, — мрачно сообщил Женька. — Я тебе свой отдавал. Признание вырвалось само — Захар так долго держал это в себе, что теперь, похоже, сосуд раскололся надвое, выпуская все несчастья Пандоры разом. Лёша удивлённо распахнул глаза. — Блин, нет! Подожди… Как? А сам что ты пил? — Из лужи лакал. — Да ничего… Ну иногда из-под крана. Мне хватало. Захар пожал плечами: он до сих пор никогда не мог допить даже чашку чая, не лезло. Но это искреннее изумление, этот разворот корпуса, подтянутая под себя нога… Между чёрными бровями залегла складочка, а лисий взгляд в обрамлении густых ресниц практически обжигал. Лёша за годы разлуки не научился врать. Это обнадёживало. — Гос-с-споди, сейчас телячьи нежности начнутся… — прошипел Женька и изобразил рвотный позыв. Кто из них первым подался вперёд, Захар не сказал бы и под пытками. Вот только что они сидели на почти пионерском расстоянии — а в следующий миг они уже целовались, заполошно хватаясь друг за друга. Лёша прижался доверчиво, вцепился в футболку Захара изо всех сил; его дыхание снова пахло клубникой, а семь прошедших лет как будто растворились в небытие. Поросшая мхом крыша гостеприимно приняла их в свои объятия. Захар упал на спину, Лёша оказался сверху, и ощущалось это потрясающе правильно. Вес его тела, растрепавшиеся волосы, щекочущие кожу, едва различимый аромат парфюма и более тяжёлый, более явный — возбуждения, его случайно сорвавшийся тихий стон… Футболку Лёша стянул сам, откинул не глядя, словно боялся отвернуться. Неужели он чувствовал всё то же самое, что и Захар? Тому казалось, что даже моргнуть сейчас — преступление, обрекающее на муки пожизненного одиночества. Захар погладил бока Лёши, сжал его бёдра, пробежал пальцами по спине, приглашая вернуться к прерванной ласке. Уговаривать не пришлось — хоть у обоих уже горели губы, жажда, страсть, голод — что бы то ни было, оно было сильней. Захар перехватился поудобней, чтобы перекатиться и оказаться сверху самому, но вдруг Лёша крупно вздрогнул и отстранился. — Что?.. — испугался Захар. Только не это, только не убегай, нет, пожалуйста, нет… — Показалось, — неуверенно прошептал Лёша, — что кто-то плеча коснулся. — Здесь никого нет, кроме нас, — поспешил успокоить его Захар. — Совсем никого, — подтвердил Женька. Захар вывернулся из рубашки, постелил её, чтобы Лёше было удобней. Он лежал такой открытый, такой удивительно родной, с красными, чуть приоткрытыми губами, с этим животом, подрагивающим от чересчур глубокого дыхания, с очевидно вырисовывающимся возбуждением под плотной тканью джинсов. Захар осторожно расстегнул его ремень, второй рукой зарывшись в его волосы, как будто Лёша был котом, которого можно успокоить почёсыванием. И Лёша наконец расслабился… и снова дёрнулся. — Блин. Башню рвёт… Ты у меня сейчас раздвоился, — признался он смущённо. — Всё хорошо, — зажмурившись, как мантру произнёс Захар. — Всё хорошо. — Всё даже лучше. Женька стесняться не умел. Он оттолкнул ладонь Захара, выкрутил пуговицу, потянул вниз язычок молнии. Лёша смотрел на это, замерев то ли от ужаса, то ли от возбуждения. Захар попытался перехватить инициативу — пальцем обвёл соски по очереди, лизнул на пробу левый, и Лёша вдруг закрыл глаза, прикусил губу и простонал что-то неразборчиво. Не отрываясь от поцелуев, Захар кинул взгляд ниже — так и есть, Женька успел выпростать член Лёши из белья (хотя резинка трусов явно больно давила на яйца) и теперь поглаживал его с плотоядной улыбочкой. Заметив, что за ним наблюдают, он показал Захару фак свободной рукой, прежде чем опустить голову. Лёша опять застонал и прогнулся, когда губы Женьки накрыли нежную головку. Чувствуя себя обделённым, Захар отвернулся. Как и всегда, Женька получил всё самое лучшее, даже не подумав, что, может быть, стоило спросить разрешения. Или предложить разделить. Или, чёрт возьми, уступить тому, кому больше надо! Щёки Лёши расцвели румянцем, ладони сжались в кулаки, комкая рубашку Захара, голова металась из стороны в сторону, и каждый стон звучал громче предыдущего. Женька сосал хорошо, умело, будто всю жизнь этим занимался. Иногда он позволял члену выскользнуть изо рта, катал его на языке, сжимал ладонью яйца, всё ещё остающиеся в плену белья. Когда брал снова в рот, втягивал щёки — скулы сразу резко обозначались — и медленно пропускал в горло целиком, пока не утыкался носом в пах. Захар вдруг разозлился на себя: да сколько можно сидеть и ныть, что тебя оставили без сладкого?! Он расстегнул свою ширинку, стянул джинсы вместе с основательно намокшими трусами, оставив их болтаться на середине бёдер. Член прижался к животу — от возбуждения кружилась голова, хотелось ощутить ладошки Лёши на себе, но раз уж тот пока был занят — Захар мог справиться и сам. Не впервой. Он мазнул пальцем по головке, собирая смазку, провёл вверх-вниз по стволу, размазывая её, зашипел сквозь зубы: он чувствовал своё тело оголённым проводом, настолько всё отзывалось остро и ярко. — Лёшка… — выдохнул Захар, полностью теряясь в ощущениях. — Братик, — эхом откликнулся Женька, — не забывай про братика. Лёшка распахнул глаза, нашёл взглядом Захара и позвал: — Иди сюда. Сопротивляться такому не смог бы и монах. Захар нырнул в эти сумасшедшие карие глаза, ставшие почти чёрными, впился поцелуем в этот приоткрытый жаждущий рот. Его член притёрся к Лёшиному животу, Захар двинул бёдрами раз, два, но этого было недостаточно, этого было мало, он хотел большего, ему надо было больше! И Лёша всё понял без слов, он потянул Захара, приглашая его сесть сверху, и наконец — наконец! — мир схлопнулся до одной-единственной точки, до остро-тягучего удовольствия, до их общих стонов и пошлых хлюпающих звуков. Опыта у Лёши было явно меньше, но всё компенсировалось искренностью, с которой он взялся за дело. Придерживая член у основания, он облизал головку, словно та была изысканным леденцом, примешивая к смазке собственную слюну, попытался взять глубже, но оказалось, что ему слишком неудобно. — Жопу подними! — рыкнул сзади Женька и толкнул в спину. Захар, и без того не слишком контролирующий своё тело, повалился вперёд, едва успев подставить руки. Он уже хотел высказать всё, что думает о заносчивом засранце, но тут осознал, что тот прав. Лёша приглашающе открыл рот — и Захар толкнулся в тёплую влажную тесноту. Он никогда не представлял их первый раз таким. В его мечтах было море нежности, бережность, граничащая с осторожностью, с какой обращаются с драгоценными вазами, смущение, немного неловкости и самая капелька страсти. То же, что происходило сейчас… О таком нельзя было даже подумать. Лёша застонал, подстёгнутый собственным удовольствием, и Захара повело совсем. Трахать этот рот, слышать эти сводящие с ума звуки, от которых внутри всё сжимается и собственный голос срывается в хрип, чувствовать жадный взгляд и не понимать, чей же он — всё это было уже слишком. Захар сцепил зубы, попытался представить Аркадьевну и её кисель, чтобы отсрочить оргазм хоть чуть-чуть, чтобы растянуть это наслаждение, и одновременно не мог остановиться, не мог запретить себе вновь и вновь скользить по Лёшиному языку туда, где было так хорошо. А Лёша вдруг выгнулся, выпустил член Захара, вскрикнул птицей. Его глаза закатились, затраханные губы налились алым ещё больше. — Хороший мальчик, — хрипло мурлыкнул Женька. — Вкусный мальчик. Захар обернулся через плечо — Женька пальцами стирал капли спермы, попавшие ему на лицо, и облизывал их, глубоко погружая в собственный рот. Лёша внизу обмяк, растёкся безвольно, но стоило Захару подумать, что придётся додрачивать себе самому, как Лёша снова его удивил. — Давайте оба, — попросил он едва слышно. Мягкая ладошка обхватила член, большой палец провёл под головкой прямо так, как надо, и Захару мгновенно стало всё равно, что рядом уже сидел Женька с таким же возбуждением, даже большим, ведь к нему никто не прикасался всё это время. Лёша взял их члены — такие идентичные! — двумя руками, свёл вместе и поцеловал оба. Его взгляд, затуманенный собственным оргазмом, подёрнулся поволокой. Женька снова зарычал и покачнулся. Чтобы не навернуться, он с силой, которую Захар никогда не подозревал в нём, вцепился в его плечо. Захар поднял на него глаза — и впервые в жизни увидел его как своё собственное отражение. Та же закушенная губа, те же расцветшие пятнами щёки, даже тот же тонкий шрам над бровью. И тот же самый голос. — Лёша! — простонали они в унисон, кончая. А тот зажмурился довольно, как кот, нажравшийся сметаны. Он тщательно собрал всю сперму и проглотил, не выказывая ни намёка на отвращение. Потом они вместе пытались отдышаться. Женька сел по-турецки, ничуть не смущаясь опавшего члена. Захар всё-таки натянул трусы и застегнул джинсы — и Лёша последовал его примеру. — Почему… — Захар запнулся, кашлянул и всё-таки задал главный вопрос: — Почему ты тогда от меня убежал? Лёша нахмурился на мгновение, как будто не сразу сообразил, о чём речь. — Не знаю, — пожал он плечами. И поправился: — Не знал. Уже после выпуска, лежал как-то ночью, заснуть не мог, вдруг вспомнил… Это всё обещание. Я дал его маме — что никто никогда не коснётся меня… в этом смысле, пока мне не исполнится восемнадцать. Они помолчали. — Мой отец насиловал детей. Мальчиков, девочек… Ему было всё равно. Мама узнала случайно: вернулась с работы пораньше и увидела его в сквере с соседской первоклассницей. Нашла у него в гардеробе все эти мерзкие журналы и фотографии. Меня он не трогал, но… Мама не могла полагаться на удачу. Захар нервно сглотнул. Женька тоже не прокомментировал — впервые, наверное, у него не нашлось яда, чтобы впрыснуть в ответ на откровение. — Лучше скажите, как так вышло, что вас двое? — Акция, — тут же оживился Женька. — Два по цене одного. Я бонус за вашу верность нашему магазину. Лёша неуверенно улыбнулся, но теперь уже настал черёд Захара делиться сокровенным. — Это мой брат-близнец. Мы были вместе с самого начала, должны были вместе прийти в этот мир, но так вышло, что… — Ему всё ещё было тяжело об этом говорить, да и знал он это со слов Женьки, кто поручится, что всё было правдой? — Моя пуповина обмоталась вокруг его шеи. Наша мать рожала дома, понятия не имею, зачем и почему. Я смог. Женька остался там… Мать тоже умерла. Истекла кровью, потому что, ну, почему там это случается, если ребёнок не выходит. — Но он же — вот! — поразился Лёша. — А это уже бонус за хорошее поведение, — подмигнул Женька. — Меня никто не видит. Только вы. — Вообще его никто никогда не видел, — буркнул Захар, — только у меня была привилегия слушать его бесконечное нытьё. — Кто бы говорил! — вскинулся Женька. — Твои сопли вообще-то куда больше раздражают! Ах, Лёшенька, ах, миленький, когда же мы поедем с тобой в Сан-Франциско жрать крабов… — Кстати! Пойдёмте! Лёша вскочил с места, будто у него под задницей сработала пружина. Захар переглянулся с Женькой, но тот только плечами пожал — он умел читать только в одной голове, и это им сейчас не помогало. Они спрыгнули на землю и подошли к Лёше, стоящего с торца остановки. — Всего шесть километров, — ткнул он пальцем в надпись на стене. На белёном кирпиче кто-то коричневой краской вывел надпись «САН ФРАНЦИСКО 6 КМ» и добавил стрелочку, указывающую в сторону леса. — А пошли! — чувствуя в себе то ребячество, что гнало его за приключениями в детдоме, согласился Захар. — Крабы заждались, — заржал Женька. Уже темнело. Три силуэта, освещаемые закатными лучами солнца, постепенно растворялись в сумерках, пока их не стало только два, да и те скоро скрылись за деревьями.