Reus

Когда Рин оборачивается к Саэ, горизонт наконец краснеет. Первые солнечные лучи тянутся вверх, к серым облакам, к белому обрывку уходящей Луны — дальше, ещё дальше. Почти к самим Небесам. Горизонт краснеет, и волосы Саэ окрашивает особенным цветом, ярче самого пламени. Рин не сдерживает волнующей мысли о том, как проводит рукой по сияющим прядям, и его ладонь рассекают вулканы. Фантазия ведёт дальше, и он представляет язык Саэ, обводящий бурые волдыри по контуру. Венера не могла и мечтать о том, чтобы кто-то подставился под её кислотные дожди, но вот они, вот они — боги и планеты закатывают глаза в завистливом порыве. — Ты в порядке? — Саэ щурится, и свечение за его спиной становится ярче. Если бы вселенная обрела физическое воплощение, она встала бы перед ним на колени в тот же миг — волны шипят, подступая к их стопам, ветер заставляет их рубашки трепетать. Саэ, поцелованный Фортуной ещё в утробе, выглядит почти не человеком. Рин прикусывает губу и сжимает кулаки. Слишком, это слишком. — Такой задумчивый. — Интересно, может ли нас смыть, — отвечает он, не слыша собственного голоса. Это не является чем-то новым. Когда Саэ оказывается рядом, Рин становится невидимым — руки теряют цвет, голос утихает. Как и любую другую тень мира, его тут же затмевает изумруд радужек Саэ. Он совсем не расстроен. — Можешь взять меня за руку. Старший брат, младший брат. Как клеймо, выжженное под рёбрами, как правило за склерами глаз — одинаковых, таких неотличимых глаз. «Возьми меня за руку, потому что я спасу тебя, потому что кто, если не я». Рин хочет закричать так сильно, чтобы даже море замерло в испуге. Хочет покачать головой, ударить Саэ, сбить его с ног — сказать, что они больше не те, кем он их считает, больше не два маленьких мальчика на обрыве мира. Они давно выросли. Вместо этого он тянется и сжимает ладонь Саэ в своей. Почему-то становится легче. Смотрит вперёд — солнце поднимается выше, и красный сменяется белым, и досада, кислая, как апельсиновый сок, растворяется без следа. Рука Саэ тёплая, ветер развевает их волосы, и он сохраняет этот момент в самых глубинах своего сознания — так далеко, чтобы тот отпечатался на обратной стороне. Невозможно забыть, когда это всё, что ты помнишь. Старший брат, младший брат, и крошечная планета огромной вселенной. Чем они заслужили это? Что они сделали, чтобы это заслужить? — Вот бы это длилось вечно, — неосторожно бормочет Рин. Чувствует, как Саэ поворачивается к нему, и смотрит в ответ. На миг они застывают, будто впервые по-настоящему видя друг друга такими. Почти незнакомцами. — В каком мире ты живёшь? — хмыкает Саэ и вновь переводит взгляд к морю. Его зрачки сжимаются до акварельных точек, и губы растягивает маленькая усмешка. Горькая, как морская вода, как смола. Почти невыносимо печальная. — Нет ничего вечного. И почему-то именно это, тоскливое и смиренное «нет ничего вечного», заставляет что-то в груди Рина сжаться. Саэ всегда говорит с нотой разочарования, но впервые Рин слышит в его тоне печаль. — Ты сам виноват, — неожиданно говорит он. Их руки неотвратимо разделяются, и его охватывает дрожь. — Сам виноват, что это не вечно, что ничего не вечно. Ты сам всё заканчиваешь. Так не смей теперь жаловаться на это! Саэ оказывается изумлён этим порывом не меньше его самого — брови подскакивают, рот приоткрывается. Он будто хочет сказать что-то, но затем, сдержавшись, поджимает губы и отводит взгляд. Всегда, всегда он сбегает, будто легче умереть, чем хотя бы раз проявить искренность. — Даже не думай об этом! — кричит Рин и хватает его за плечи прежде, чем вселенная успевает отвернуться — она всегда смотрит с Саэ в одну сторону, как самая верная псина. Саэ упрямо отворачивается, и Рин с силой встряхивает его. — Говори со мной! Говори со мной сейчас же! Бриз лижет их лодыжки, утреннее солнце беззвучно хохочет, танцуя в облаках. Саэ выглядит хуже морских чудовищ, хуже гидры и южных рыб — вина искажает выражение его лица до не узнавания. — Какая уже разница? — тихо говорит он. Рин чувствует тепло его ладоней на своих, но не разжимает хватки. — Время утекло, нужно двигаться дальше. Отпусти меня. — Нет, — задушено отвечает Рин. В его голове бушует самый настоящий шторм — мысли крутятся в урагане, и чувства с силой бьются о стены его черепа. — Если мы уже здесь, ты скажешь, почему сначала игнорируешь меня годами, а потом предлагаешь взять за руку, как ответственный старший брат. Ты им всё равно не являешься. Рин легко понимает, что этим попадает в цель. Сопротивление Саэ слабеет, и он слепо заглядывает ему в лицо. Жалкий, как изломанная бурей берёза, как умирающая звезда. Рин задыхается жаждой наклониться и слизать эту горечь с его губ. — Скажи мне, — в отчаянии шепчет он, — пожалуйста, скажи. Его руки медленно поднимаются к белой шее с дрожащей жилкой под челюстью, а затем ещё выше, пока ладони не обхватывают испуганное лицо Саэ, пока они не оказываются достаточно близко, чтобы Рин мог разглядеть звёздное небо в глубине его зрачков. Саэ кладёт руки на его запястья, но оказывается слишком потрясённым, чтобы сжать. Старший брат, младший брат — когда ещё они были так близки? Были ли вообще? — Я боялся, — слабо бормочет Саэ. Слова искажаются, хрипят, будто по радио, но он продолжает. — Боялся, что тебе придётся проходить через то же, что и мне. Надеялся отвадить. Но ты всегда был упрямым, да? Маленький глупый брат. Выражение его лица становится почти мученическим. Рин тяжело выдыхает, на миг жмурится так сильно, что становится больно. Это глупо. Это так чертовски глупо, и всё равно, его колени дрожат от восторга. — Ты не можешь решать за меня. — Я надеялся тебе помочь. Если бы ты возненавидел меня, то начал бы избегать всего, что меня касается. — Ты только заставил меня хотеть превзойти тебя, — Рин улыбается и гладит щеку Саэ большим пальцем. Кожа становится пунцовой, как персиковая мякоть, и он зачарованно наклоняется. — Упрямец. Саэ нервно облизывает губы, и ох, последние из нитей, сдерживающих Рина, с треском разрываются. Он опускает одну руку на затылок Саэ и резко тянет его на себя. — Возьми ответственность. Их губы сталкиваются одновременно с морским приливом — холодная пена касается их ног, и по спине Рина ползут мурашки. Рот Саэ оказывается таким же горячим, как и его руки — как и всё в нём, это заставляет сознание Рина плавиться. Он толкается вперёд, тянет Саэ к себе за голову, чувствует хватку на плечах. Ждёт сопротивления, но ничего не происходит, и его сердце сбивается с ритма из-за накатившей волны благодарности. Неожиданно ему становится плевать и на море, и на солнце, и на всю вселенную с её несправедливой собачьей верностью. Он держит в руках всё, о чём может мечтать человечество, и воплощение земного пламени ласково щекочет его губы. Что может быть лучше? Что может превзойти это? Саэ гладит его по спине, и пусть горизонт уже не красный, пусть осколок луны почти исчез среди облаков, Рин чувствует себя среди звёзд. Небесам такое и не снилось.