Ради него

Он был вынужден бежать. Отвергнутый рыцарь, за чью голову стражи обещали целое состояние, уже как две недели скрывался в разрушенной башне на окраине их окружённого мира. Тайный маленький мирок, в котором он нашёл своё умиротворение. Он — убийца, твердил он себе как мантру уже который день. Так, чтобы наконец отложилось в памяти, и он запомнил, кем его видят жители королевства и кем он стал. Он убил Королеву, и этому не будет оправдания, чего бы тот не молил в пустоту. Он — чудовище. Изгой здешних земель, ищущий покой в сырых подворотнях недостроек. В рухнувших заброшках, чей погасший свет скрывал все его страхи и мечты. Переулки погасших фонарей любезно делились темнотой, навеки пряча его слёзы и боль. Днём несбывшийся рыцарь блуждал среди пропитанных вонью трущоб, а по ночам выходил на чистые улицы, отчётливо понимая, что ему там не место. И он тут же спешил убраться восвояси, скрываясь в стенах, приютивших своим мраком. С того злополучного дня он был на первых полосах газет и новостных заголовков в СМИ. Самый опасный преступник тысячелетия скрывался среди простого беззащитного люда. Баллистер — их главный кошмар и враг, и его сердце сжимается сильнее от каждого брошенного слова, такого фальшивого, всего за пару дней до этого подарившего короткую надежду. Баллистер был очень наивен, когда думал, что королевство примет его, как рыцаря. Он и не думал, что сможет стать для них героем. Ему далеко для такого гордого звания. Куда ему — уличной крысе? Его всю жизнь учили смелости и уверенности, и вот он со всей своей смелостью, которую пришлось соскребать со всех закоулков сознания, мог уверенно заявить, что он в полном дерьме. Его будущее теперь перечёркнуто всеми цветами спектра: и зелёным от смертельного луча его оружия, и красным собственной крови, бело-чёрным пустых наивных мечт и ярко золотым… Лохмотья своей одежды Баллистер сворачивает в твёрдый жгут и затыкает им рот, когда тело вновь пронзает острой болью. Он дёргается, словно от тока, и крупно дрожит, в агонии бегая взглядом по захламленному логову. Он надрывает голосовые связки от крика, и, о, Глорет, как же хорошо, что это место давно заброшено и пустует. Баллистер зажимает целой рукой металл на плече и кривится от усилившейся боли, режущей тело, как нож без анестезии. Картина перед глазами разбегается в стороны цветными пятнами. Ещё немного, только бы отдохнуть от всего, и он соберёт себе новую руку, спаяет недостающие микросхемы и соберёт себя заново. Во что-то целое, чем он есть сейчас, соберёт по кусочкам себя в чудовище Франкенштейна. И будет не так обидно, когда его будут бояться и хотеть убить. Один удар головой, пара брошенных в стену кусков металла и больше десяти попаданий здоровой руки по бетону, и Баллистер оказался готов собрать незаконченный механизм и закрепить его на месте кровавых остатков руки. Он подумал, что сходит с ума, когда услышал шорохи снаружи. Но он мотнул головой и на заплетающихся ногах добрался до центра своего убежища, без сил рухнув на хлипкий пыльный диван. Пружина под ним противно скрипнула. Взгляд бегал по всему захламленному помещению в поисках лазеек, запасного выхода на случай чёрных дней. Баллистер не собирался больше давать себе поблажек и даже минуты покоя, ведь мысли его каждый раз возвращались к золотому рыцарю. Едва Болдхарт успел подняться на слабеющих мышцах и подойти к загромождённой старой техникой стене, как услышал за дверью грохот и кричащие на перебой голоса. Пульс в ушах ещё никогда не казался Баллистеру таким громким, а учащённое биение сердца — единственно верным чувством в хаосе мироздания. Он спешно расталкивает вещи, освобождая стену, в которой видел проблеск света. Он понимает, что на этом всё оборвётся. Лишь от его действий зависит, останется ли изгнанный рыцарь сегодня жив. И он надеется, что ему хватит сил выбраться из логова до того, как ополчённая армия вторгнется внутрь, доставив его на праведный суд живым или мёртвым. Скорее мёртвым. — Баллистер! — собственное имя громом звучит в голове, и он замирает, — Во имя Глорет, в твоих интересах сдаться самому!.. — Болдхарт узнает этот голос из тысячи и проклянёт весь мир, но всё тело сковывает страхом от понимания, что, если этот человек возглавил на него охоту, то живым ему уже не выйти. — Или я лично выломаю эту чёртову дверь и разукрашу твоё лицо, чтоб в зеркале себя не узнал! Баллистера волной накрывает паника, вовсе лишая мыслей и оставляя в тупике дрожащим комком. — Хватит, Тодд, — вмешивается золотой рыцарь, останавливая однокурсника рукой, не замечая, что кисть охватило мелкой дрожью, — это лишнее. Суреблейд закатывает глаза, но отходит, уступая дорогу новопровозглашённому Капитану. Тоддеус думает, что его не слышно, когда он со своими единомышленниками решает указать, кто же действительно тут лишний, показательно тыча пальцем в сторону башни. Но Голденлойн прекрасно его слышит, и лишь личные принципы не позволяют ему на месте расправиться с этим ублюдком. — Я сам пойду. Амброзиус делает нерешительные шаги к двери, останавливаясь возле неё и прокручивая в голове тысячу и один возможный сценарий, что обязательно пойдёт не так. Поджав губы и совладав с нарастающей тревогой он медленно толкает дверь, проникая в тусклое мрачное помещение, без лишних мыслей закрывая за собой. Снаружи остаются взведённые рыцари, скованные приказом Капитана и держащие руки наготове. Одно короткое движение — и острейшие мечи рассекут напряжённый воздух, а заряженные арбалеты спустят болты на чудовище. Все рыцари ожидают момента, когда им удасться пройтись по его шкуре всеми видами оружия и запечатлеть вид побеждённого в своей памяти. Они безмолвно переглядываются, готовые вот-вот снести чужаку голову с плеч, только появится возможность. Рыцари ждут. Молчат и ждут, прислушиваясь к тишине. Но тишина не вечна. Её резко нарушает дикий крик Капитана, доносящийся из-за закрытой двери. Все рыцари, как по команде, настораживаются и со звоном вытаскивают мечи, прицеливают арбалеты. Кто-то спешит ворваться внутрь, но его останавливают и, шикнув, просят молчать. Все обратились ко вновь воцарившейся тишине. И ждут. Марионетками послушно стоят у входа в злодейское логово, готовые смириться с потерей. Они не думают, что зависимы от лидера. Им он не нужен, решают они и покорно ждут следующих приказов. Пока есть Капитан — его воля сильна. Бесконечно долго заброшенное здание таило в себе две судьбы, не позволяя им раскрыть свои тайны. Но ничто не вечно. Со скрипом дверь открывается, выводя на свет потерянного Капитана и его заложника. Чудовище опустило голову, склоняясь под волей глоретского потомка. Оно не предпринимает попыток вырваться, послушно направляясь за золотым рыцарем. Руки чудовища заломаны за спину, и крепкая хватка Голденлойна не позволяла уйти. Амброзиус пытается не выдать своего дискомфорта, удерживая холодный металл в том месте, где должна быть живая плоть. Он шумно сглатывает, надевая маску невозмутимости и отдавая приказ своему отряду возвращаться. Те зло радуются возможности оторваться на чудовище, а Капитану больно соглашаться с тем, что им удалось того поймать. Амброзиус упирается локтём в чужую спину, стараясь не обращать внимание на шипение под ним. — Амб… больно, — спустя секунду шепчет Баллистер сдавленным голосом, а в его глазах застывают слёзы, и поднимает убитый взгляд на Амброзиуса, но тот подобен статуе своей прародительницы и безмолвно смотрит вдаль. А сердце парня, в действительности, болезненно сжимается в груди, леденя кровь и сковывая лёгкие неудержимой виной. Он смотрит в небо на удаляющихся рыцарей, ожидая, когда они окажутся на достаточном расстоянии, чтобы ничто не помешало ему сказать Баллистеру «прости» и ослабить хватку на его руках. Он пытается выразить в этом маленьком слове все свои чувства, но не может подобрать нужных слов и просто обнимает поникшего парня. Он сжимает его в объятиях так крепко, как только может, несмотря на разделяющие их доспехи. Он не может справиться с чувствами, захлестнувшими его волной. Его руки дрожат от безысходности и страха, но Амброзиус не хочет отстраняться, чувствуя, что так навсегда потеряет Баллистера. Он эгоистично надеется, что может рассчитывать на его прощение. Баллистер слабеет в руках Голденлойна. Он прячет лицо в изгибе его шеи, борясь с желанием разрыдаться посреди леса. Руки изгнанного рыцаря отчаянно цепляются за белый металл доспехов глоретского потомка, вопреки здравому смыслу чувствуя себя защищённым. Амброзиус не хочет напоминать парню, что обязан доставить его на эшафот. Ведь только несколько минут назад он пообещал Болдхарту защитить его. Стоило глазам привыкнуть к освещению, как он обнаружил в дальнем углу человека, так сильно прижимающегося к стене, словно от этого ему удасться с нею слиться. — Стой, где стоишь! — кричал тогда Баллистер, и Голденлойн не сразу заметил таящийся страх в глубине карих глаз. Как же он был глуп, полагая, что напугал своего парня. Подняв руки в капитулирующем жесте, он сделал неосторожный шаг вперёд. Негромкий щелчок последовал за этим, приводя в действие механизм, и острейшая секира пролетела в миллиметре от лица Голденлойна. И лишь хвалёная реакция уберегла его от отсечения головы. Орудие сорвалось с подвески, обрушившись на ноги рыцаря. Амброзиус вскрикнул от неожиданности. На обуви осталась вмятина. Обходя известные ему ловушки, Баллистер со всех накопленных сил подбежал к парню, не думая ни о чём; его руки быстро нашли рукоять секиры. В наступившей тишине оглушительным был рассечённый воздух, а оба парня, кажется, задержали дыхание. Баллистер не спешил подниматься; его ноги дрожали, а сердце трёхратно ускорило ритм, разгоняя по телу липкий страх. Амброзиус едва не задыхался от пережитого ужаса, его грудь хаотично поднималась под доспехами, и он впервые почувствовал их действительный вес. Они, не сговариваясь, замерли вблизи друг друга, не решаясь выбраться из капкана удушающих мыслей. Боль прошедших дней всё ещё была остра и тормозила их. Амброзиус хотел было протянуть к парню руки и крепко обнять, но не решился и виновато поджал губы, рассматривая побледневшее лицо парня. Бал всегда был очень чувствителен, вспоминает Голденлойн, жалея, что больше не имеет возможности быть тем, с кем тот разделит свои переживания. Баллистер молчит, а его глаза всё говорят за него. В них столько отчаянного горя и боли, что Голденлойн давится нахлынувшей волной вины и не может вдохнуть. В горле першит от невысказанных слов. Амброзиус пытается запретить себе смотреть на парня, но не может оторвать взгляда от переполняющих лицо Баллистера чувств. В нём столько любви, что золотой рыцарь засомневался в реальности происходящего. Но он такой дурак, если хотя бы раз подвергал сомнению искренность болдхартской любви. Амброзиус не знает, чем заслужил такого человека, как Баллистер. Израненный Амброзиусом рыцарь дрожал перед ним, но не смел отвести нежного взгляда. Голденлойн не заслужил его. Дыхание перехватывает и кружится голова; от волнения и хлещущей через край вины парень неосознанно закусывает обе щеки изнутри, лишь бы не наговорить чего-либо лишнего. Баллистер отчаянно цепляется обеими руками за протянутую ладонь, едва не падает, но не позволяет себе, вопреки сильнейшему желанию, опереться на парня перед собой. — Бал, — тихим шёпотом позвал Амброзиус, дождался, когда Баллистер поднимет голову и встретит его своими большими глазами, наполненных смесью обиды и неизменной преданностью; его брови трогательно поднялись на последующие слова, — я не причиню тебе больше боли, никогда, я обещаю. Болдхарт вздрогнул, поджал губы и опустил голову. Он попытался убрать свои руки от ладони Амброзиуса — они всё ещё держались друг за друга, как за спасательный круг, — но Амброзиус предвидел это и, не настаивая, удержал кисти парня в своих. Стараясь заглушить праведный гнев на самого себя в мыслях, он подносит их губам и осторожно целует, внутренне умирая от прикосновения к холодному металлу. — Амброзиус! Я… я н-не убийца, клянусь!.. — голос Баллистера неистово дрожал, когда он пытался соединить непослушные слова в предложения, — Я не хотел, п-правда… Я не знаю, как так вышло, Королева… я не… Голденлойну казалось, что парень вот-вот расплачется, и от взгляда на него становилось больно. — Тшшш, — перебил он новую попытку оправдаться, — я верю тебе. Три слова. Все три слова заставили Болдхарта содрогнуться и вмиг затихнуть, всматриваясь в лицо напротив. Его губы слегка шевелились, словно он хотел что-то сказать, но не мог. Баллистер напрягся, а его трогательные глаза наполнились слезами. Он что-то шептал, но Амброзиус был не в силах расслышать. Он смахнул большим пальцем прокатившуяся по щеке его парня слезу, осторожно прислонившись к ней ладонью. Баллистер замер и затих, и Голденлойн аккуратным движением убрал выпавшие чёрные прядки, нежно проводя пальцем по крупному шраму, рассекающему глаз. Болдхарт прекрасен, несмотря ни на что, а Амброзиус не удержался, чтобы не сказать ему этот очевидный факт вслух. Кажется, ему удалось вызвать лёгкую улыбку на усталом лице и получить осторожное прикосновение к замершей у лица ладони. Голденлойн отчаянно не хотел говорить с парнем обо всём случившимся, но знает, что это неизбежно. Но он постарается не давить на Баллистера и не упоминать дорогую ему Королеву, когда парню достаточно боли в настоящем, чтобы вспоминать ещё и прошлую… Но боль в сердце не исчезла, а только усилилась, когда он запирал Баллистера за решёткой в мрачной камере одного. Вопиющие голоса его сокурсников эхом галдели в голове, все они стремились дать новый удар по забитому не прошедшими травмами телу, и Амброзиусу каждый раз пришлось выдумывать всё новые причины, по которым им не следует прикасаться к осуждённому. К сожалению, он не мог прятать Баллистера вечно. Голденлойн хочет пересечь стену и забрать своего парня с собой туда, где безопасно. Там, где нет чудовищей, подобных Институту и его воспитанникам. Там, где Баллистер сможет жить спокойно, ничего не боясь. Там, где его бедная семья не будет оправданием издёвками над ним. И там, где Амброзиус сможет искупить свою вину перед ним, если Болдхарт захочет после причинённой ему боли сохранить их отношения. Амброзиус не надеется на этот исход, он просто хочет сопровождать Болдхарта по жизни, и, если уж не так близко, как хотелось, то просто тенью. Тенью, что будет оберегать его. Всегда. Амброзиус замыкает группу рыцарей, идущих из тюрьмы, и прекрасно слышит, что говорят они о Баллистере. Если Амброзиус не поторопиться, то уже завтра может не найти своего парня в камере, и ему услужливо предложат поискать его тело на какой-нибудь помойке. Голденлойн закрывает дверь на ключ, и в огромном, жутком, сыром помещении с низким потолком он остаётся наедине со своим парнем. Он протягивает свои руки уставшему парню, и тот хватается за них, как за спасательный круг, как за единственную надежду. Голденлойн едва не хнычет от отчаяния и безмерной вины, охвативших его с ног до головы, оставляя тонуть в болоте собственных мыслей и чувств. Металлические пальцы с предельной нежностью перебирают золотые пряди, и от этого Амброзиусу становится вдвойне тошно и больно, но он не смеет отстраниться. Он заслужил это. Заслужил то, как ему плохо. Он не заслужил Баллистера, который с мягкой любящей улыбкой смотрит на него из-за прутьев решётки и говорит, что они справятся. Амброзиус не хочет его расстраивать. Он шмыгает носом, упираясь лбом в металлические прутья, и слабо кивает. Он постарается. Он сделает всё возможное, что в его силах. И всё невозможное. Он научится летать, если того потребует безопасность и счастье Баллистера, который находится под засекреченным кодом шифрового замка тюремной камеры. Он найдёт способ, как всё исправить. Если нужно будет, он разрушит Институт. Он сожжёт весь мир ради Баллистера. — Я вызволю тебя отсюда…