A little death

Он его, только его. Пускай на утро Виктор ничего не вспомнит, пускай. Это только раскрепощает, теперь можно всё, раз уж это последний раз. И он целует неистово, кусает припухшие губы. Он его и только его. Горячие, обжигающе горячие ладони скользят по светлым бокам, и он выгибается им навстречу, мечется между подушками, сжимает простынь так, что аж пальцам больно, прячет пылающие скулы. Ему нужно больше, ещё больше. Ему нужен он весь, целиком, без остатка. Сейчас он этого требует. Ведь в последний раз можно? Его и только его. Собственнический поцелуй в шею, слишком сильный для того, чтоб называться нежным, после него явно синяк останется. Плевать, ему сейчас откровенно плевать. Душно, жарко, хочется выть от того, как же ему не хватает Лебедева. Пальцы полковника будто повсюду, но в то же время их ужасно недостаточно. Одежда, давно сброшенная на ходу, пока они вдвоем собирали все углы его квартиры, не желая отстраняться друг от друга, валяется где-то у кровати, и, казалось бы, больше нет видимых преград, но он всё равно боится. Хватается за плечи полковника, словно утопающий за протянутый спасательный круг, как за единственное спасение. Он задыхается от поцелуев, от вязкой темноты, от горького запаха коньяка, исходящего от Лебедева, и от прикосновений, прожигающих насквозь, будто бы кожи не существует вовсе. —Что с тобой? — Хрипло выдыхает полковник. Эксперт знает — друг держится из последних сил, но всё равно отстраняется, чтоб задать такой простой вопрос. Ответ он придумать не успевает, встречается с тяжелым взглядом карих глаз, шипит от досады, когда пальцы пропадают с его груди. —Всё в порядке. Голос сиплый, тихий. Нельзя, совсем никак нельзя останавливаться. Ему страшно, что пауза превратится в конец. -Нет, всё вообще не в порядке, что происходит? Виктор серьезно смотрит в полумрак спальни, выискивая там знакомые черты лица, нависает над ним, замедляется, и ему становится ещё страшнее, пальцы на плечах холодеют за секунду, и так сбитое дыхание становится поверхностным, отрывистым. —Ничего, я, — голос дрожит, и ему стыдно за самого себя и перед самим собой, для него это равно завершению. Завершению того, что он даже не успел начать. Он не успел попробовать, каково это быть с человеком, который знает тебя лучше, чем ты сам; который смирился с твоими заморочками, привык к ним; который восхищается тобой, тогда как другие завистливо смотрят в спину, не упуская возможности сказать что-то колкое, хотя бы шепотом; который верит и доверяет тебе, даже когда всё идет через одно место; который ради тебя выслушает тысячи выговоров, сорвется посреди ночи, поедет неизвестно куда, но поможет; который необходим тебе, и ты это знаешь. И оттого боишься ещё больше. —Я…просто. Он, эксперт во всём, кроме взаимоотношений с людьми, не знает, что говорить и как, только в плечи впивается ногтями, не отпускает, и взгляда не отводит, вдыхая раскаленный горький воздух. Голова уже кругом идет от перенасыщения кислородом, но он не может и не хочет упускать ни одного запаха, он хочет остаться с ними навсегда в своем мире, в своей колбе. Виктор хмурится, смотрит внимательно на него сверху вниз, тяжело дышит, вдруг качает головой и произносит: —Нет, я так не могу, что-то не так. И несмотря на его слабые попытки удержать полковника, предотвратить наступление этого момента, Лебедев отстраняется, и теперь его прошибает дрожью, словно током. Хочется забиться в угол и рыдать, по-детски всхлипывая и дразня себя всё больше, глядя на кровать, где они были вместе, вдвоём. Но вдруг всё тело, уже покрывшееся мурашками, напряженное до предела, накрывает волна тепла, Виктор тяжело укладывается прямо на него, опираясь на локти, расставленные по обе стороны от его головы. —Я жду разъяснений. Если бы он мог их дать. Единственное, что он сейчас может, это смотреть на друга преданными глазами, отчего-то мокрыми, улыбаться от нахлынувшей внезапно теплой тяжести чужого тела и сжимать его плечи, спину, убеждаясь каждый раз, что он тут, рядом. –Вить, не уходи, пожалуйста, — на одном дыхании выдает он, отворачивается, жмурится, утыкается носом в чужое запястье, вновь вдыхая. —Дурак, — шепчет полковник, наклоняется, беспорядочно целуя взмокшую растрепанную шевелюру, веки, нос, щеки, мокрые от пота виски. —Я никогда тебя не оставлю, даже если начнешь выгонять. И он только улыбается виновато, ловит чужие губы, чувствует солоноватый привкус, но не отрывается, целует долго и глубоко, обнимает за спину, притягивая к себе, будто бы между ними ещё было расстояние, со свистом втягивает носом воздух. Разрядка приходит неожиданно быстро вместе с осознанием своей слабости — зависимости от другого человека. Но ему плевать. Ему так хорошо, как не было ни разу в жизни до этого вечера, и он не хочет портить и эту ночь долгими размышлениями. Виктор тоже на грани, и он поднимает глаза, видит, как дрожат прикрытые веки, как плотно сомкнуты губы, как крепкое тело расслабляется спустя несколько секунд. Они сходят в душ и пойдут спать. Впервые вместе. Потому что он просто не сможет отпустить Виктора сегодня, испугается, не захочет. И Лебедев улыбнется, несильно пихнет друга под ребра, когда тот вальяжно развалится на своей кровати. Он лениво подвинется, высвобождая место и полковнику, улыбнется устало и, будто бы делая одолжение, но оба будут знать, что это не так. Они уснут почти в объятиях — он, засыпая, уложит голову на крепкое плечо, перекинет руку через грудь, а Лебедев, лежа на спине, положит теплую ладонь на худое предплечье, укроет пледом длинные ноги и перед тем, как провалиться в сон, несколько раз поцелует бледный лоб и позволит себе даже спуститься до кончика носа, вызывая недовольное бурчание о нежностях, но спустя секунду замечая полуулыбку на сухих губах. И утром всё будет по-прежнему. Зачем что-то менять? Всё останется таким же, каким и было. Просто теперь не нужно будет сдерживаться, чтобы не дотрагиваться лишний раз до плеча эксперта, а тому не нужно будет прятать глаза, отодвигаться, когда Лебедев окажется слишком близко, восхищенно глядя на него, как всегда искренне отмечая его гениальность. Теперь можно будет впускать полковника домой с той же недовольной гримасой, но встречать на пороге с улыбкой, принимать легкие поцелуи в щеку или нос. Теперь можно будет спокойно лежать на диване в его объятиях, обсуждать убийства и прочую ерунду, всё также перекидываясь колкими шутками и замечаниями. Теперь можно будет не скрывать, что оба тратят в тысячу раз больше нервов, когда теряют связь друг с другом или узнают, что один из них оказался в плену, расследуя очередное дело. И теперь можно будет засыпать рядом, в одной квартире, в одной кровати, не беспокоясь о том, что же будет завтра. Потому что завтра всё будет хорошо. Всё будет хорошо.