бледные веснушки.

мягкая истома легко растекается в бледных лучах прямиком по большой оконной раме. он касается шершавыми губами гладкого запястья, оставляя на нем свою метку, как кровавый след. про который так и хочется ровными и, что главное, разборчивыми рядами букв расписать целый альманах. если присмотреться, можно заметить, что людей на улицах по-прежнему не видать. они сидят в холодных домах старого района, грея не запятнанные в пороке руки и напуганные до чёртиков души в блеклом огне свечей, снова обсуждая новую свиту. имена, записанные в долгие-долгие списки, кажется, не давали даже спать. всех интересовало, кто и когда вступит в неё, заменив старых сопровождающих. виновник всему этому — некий господин, который нагло скрывает свой роскошный лик под капюшоном. с одной стороны, он — открытая книга, с другой же — сплошная тайна под тысячей различных замков, к которым, как по иронии судьбы, нет никаких ключей. точнее, раньше не было. — Шерлок Холмс, что же вы снова натворили?! сейчас можно было увидеть уже не его преступление. догадки были верны: Шерлок снова растоптал клумбы с девственно белыми лилиями и нежно-голубыми васильками, которые посадил младший братец. ох, Льюис с самого детства любил цветы! помнится, матушка постоянно радовала их свежей выпечкой и чаем с сушёной суданской розы. от которой, казалось, и приобрели свой красный оттенок их необыкновенные глазки. объект обожания этого наглого «преступника» сейчас лежит нагим в белоснежных простынях, нежится, словно довольная кошка, наслаждаясь касаниями своего любовника, ощущая, как душа наполняется трепетными прикосновениями крыльев бабочек. — будьте добры… ладони Шерлока невольно опускаются на щёки, предварительно очерчивая линию скул, на которых красуются веснушки, задевая самими только кончиками пальцев ямочку, вызывая в блондина невольный смешок. — отстаньте! щекотно же! — нагло смеётся Уильям, стекая на пол и облокачиваясь на каркас кровати, как-то странно выдавливая из неё непристойный скрип. — тихо ты! а то прийдет Льюис. и никакие мольбы с твоих прекрасных уст не обеспечат сохранность моего личика. — сами виноваты, — твердит Уильям, накидывая на себя рубашку, с которой ещё вчера по вине мистера Холмса оторвались несколько пуговиц. грубые руки поднимают и, несмотря на сопротивление, усаживают назад, касаясь бледных веснушек на острых плечах. Уильям недолюбливает эти «поцелуи солнца» ведь его позволено целовать только одному человеку, которого точно не переплюнет какое-то там небесное светило. сейчас же этот полуголый детектив-любитель выводит витиеватые узоры, напоминающие завитушки в занавесках на его теле… зарываясь носом в волосы цвета льна. — пожалуй, продолжим, — мычит он на ушко, подтягивая ближе к тазу, нагло оттягивая и накручивая волосы в кулак. на замену томным прикосновениям приходят влажные поцелуи где-то под воротник распахнутой хлопковой рубашки. складывается ощущение, будто сердце не бьется, но все же легкие продолжают дышать. — ах. нежность сменяется резкой болью от нрава безумного вороньего крыла — его душа осквернена.