— ты по-идиотски романтичен и меня одновременно привлекает и отталкивает это.
В конце-концов все можно перевести в шутку, пока Шиф о родовую злобу обламывает собственные зубы. Но сейчас ее рот занят другим — Отец даёт ей кусок, который не прожевать четырём наследникам — доверие. Искренно улыбается и говорит искренно. Грех искреннен. Шив в шоке. Старик видит в ней себя, хотя на самом деле общего в них лишь умение замыкаться в себе и наслаждаться тем, чтобы скрывать что-то у всех на виду. Любовников, эмоции, честные слова — ненужное вычеркнуть, потому что вычёркивать людей из своей жизни умеют все Рои. Не считаться с другими. И вновь возвращаться к комфорту, который почему-то им все еще дают. Деньги? Тома разъедает глупый, защитный смех назло своему положению — он все понимает, но остаётся. Он все понимает и все равно остаётся. Ведь в Шив раскатом смеха звучит — и пошло отзывается в Томе — боязливая увлеченность людьми, которые при желании могут растоптать его в прах. Извращение? Недолюбленность? Желание когда-то убить себя, кинувшись с крыши этого — оу, не надо цитировать мысли Кендала, иногда Тому страшно, насколько он его понимает в некоторые моменты. Недолюбленность особенно в нем ощущается. Ощущается даже в детях и сам того не понимая, Кендал может вырастить таких же как он сам детей, положивших свою жизнь не за свои идеи, не за свои желания, а за несбыточное одобрение родителя, которому ничего от Вас не нужно. Подождите, дети, Ваш папа еще не вырос. Ему очень сильно не до вас. Том тоже хочет быть папой. Но Шив ещё слишком недолюблена, неприкасаема, чтобы воспринять его больше, чем инструмент снятия эмоциональнального/сексуального стресса. И ее бесит его покорность. Его желание бросить все и бежать к ней. Похоже, она не ценит сам факт любви — белое подвенечное платье отсвечивает в желтизне лампы этого дурацкого замка, отвлекает от ее речи о том, что моногамный брак — не для нее. Том иногда хочет быть ее родителем, отчего даже поднять на неё голос ему трудно. Ему кажется, что все можно объяснить, и в крайнем случае, помочь осознать ошибки. Но строгим с ней быть невозможно. Он не жалеет ее. Пока не жалеет себя.— Я почти ненавижу то, насколько наивно ты на меня смотришь.
Но скоро это будет, скорей всего. Шив кладет рыжую, неестественно рыжую голову под этим дурацким светом ему на грудь, кажется совсем далёким человеком, не тем, кто держал его за руку, мягко говорил с ним и почему-то давал греться в ручах своего солнца. Семья Рой запускает ракеты, вполне может и развернуть, если надо, солнце. Но в ее волосах он его больше не видит.— Я хочу привязать тебя к себе и одновременно сделать тебе больно.
Недолюбленность. У Шив она тоже есть, но держать под контролем ее трудно, хоть и мысль о том, чтобы разрушить, хоть что-то для кого-то важное — тянется ниточкой в ушке иголочки, которая сшивает ее с братьями, такими же неудачниками, но они маленькие и глупые — и всегда такими были — наивный Кендал с побегами от себя к наркотикам и обратно, Роман с иллюзией нормальности, которую он больше не собирается поддерживать, и смех корчит нежное лицо Шив, превращает в ехидное и Том прячет ее в своих объятьях. И в желании быть милым, он, пожалуй, это позволит. А может ему самому хочется спрятаться в ее объятьях. Но нежность лишь от него и принимается лишь от него, и когда искреннее Том говорит, как ему страшно Шив видит это — мгновенно останавливается, заглядывает в глаза строгим взглядом и он знает этот взгляд, он умеет его читать, он не хочет внутри смиряться, но знает о чем он. Взгляд ярче ее наигранной эмпатии, которая рушится, когда самым выгодным путем разрешения проблем становится то, что Том сядет в тюрьму, и впервые он верит тому, что выдавал его мозг, видя ее сомкнутые брови, видя ее такой пилизанно напряженной, как будто пытаясь на секунду стать собой прежней. Во взгляде:— Ты противен и приятен мне одновременно.
Я чувствую это, Шив, чувствую. Она не тянется его обнять, взгляд из-под светлых ресниц блуждает по полу, ковру, его рубашке, вокруг вещи, потерявшие цену — нет, никогда ничего для нее не стоявшие — сейчас более интересны, чем то, что его не будет рядом ближайшие 4 года. Может больше. Может он не переживёт это. Он не может ни о чем больше говорить, он зациклен на тупых мелочах, которые станут его жизнью — тюремная еда и этикет, болезни и то, что у него совсем нет характера, нет веры, нет ни че го, кроме этой дурацкой семьи, которая сейчас уничтожет его за их грехи, просто потому что ему хотелось чувствовать солнце от взгляда одной красивой девчонки, чьи волосы не выходили из его головы. Шив ведёт себя так, словно ей вечно с ним скучно. И когда она так трепетно избегает его, пытающегося найти спасение от этой кары, Том орёт на Грега, теряя грань шутки и реальности, бросается столешницами каморки-офиса, где его — наконец — не видят люди, а Грег лишь завороженно — заторможенно — лупает глазками, не понимая, в чем дело. Тот и не догадывается, что он последний человек, который Тома слушает. Пусть и не по собственной, а по корпоративной воле. Старик Рой мучает всех лодкой, Том впервые повышает на Шиф голос, не чувствуя себя виноватым. У Тома не поворачивается язык сказать, что он ее любит. Шив впивает в него зубы, разрушая то немногое, что у них было. Он сидит с ней на одном полотенце, не смотрит на неё, не прекращая говорить — хриплый голос переходит в тихий тёмный, сотканный из той боли, которая не должна сейчас захватывать его, он не хочет, чтобы она поднималась к горлу, не давая вздохнуть, впервые позволяя держать голову высоко — слишком просто прозвучало: — мне страшно, что если мы будем вместе, мне будет ещё более грустно. Это так по-детски. Сама формулировка. У него обрывается голос, смущённо прячет взгляд, который так с ней и не встретился. Я хотел любить тебя так же сильно, как и внутренний ребёнок во мне хотел подарить тебе ту кроху счастья, которую мне дали родители. Солнцезащитные очки скрывают серую грозу глаз жены, как непробиваемое стекло — удерживает ее взгляд неразлечимым. Но он не хочет его читать. И не собирается. Пусть Шив обламает зубы, ведь они все равно вместе, в одной тонущей лодке, где пираньи кусаются ноги, чтобы удержаться с тобой на плаву, а не из-за жуткого голода, удовольствие приходит к ним с твоей кровью. Выйти из этого положения живым невозможно. Они не обсуждают развод, они спят в разных квартирах. Шив удерживается рядом с ним, словно у неё действительно нет никого, кто её бы слушал и говорит-говорит-говорит об отце, Том помогает ей, Том рядом, он обсуждает планы, он играет на их стороне. Чьей? Их. Стороне Ройев, которая теперь не имеет границ верности, изумление и злость на красивом лице, когда из всех членов семьи Том поддерживает её отца. Не ее, а ее врага. Нечитаемое лицо, перекошенное, удивленное, необычайно похожее на то, которое он сам пытался скрыть тогда, на берегу гадко живописного моря, которое слепит глаза, пока слова «не люблю» выливаются потоком. Это ощущение предательства от безразличия. Ещё раз он видит ее лицо таким, когда, неожиданно, Шив приходит к нему, заинтересованная и впервые честная, ей в голову бьёт победа, которая ещё не случилась, но случится — видно по улыбке, видно по мягкости в голосе — она пришла высказать все, что она о Томе думает и уйти, разворотив душу. Но нет, они взгрызаются в мягкую кожу рук друг друга зубами, театрально пряча лёгкую боль за смехом и «посмотрите, Том Вамсгенс заставил меня что-то чувствовать» наоборот не едкий укол в его эго, а тонкой лентой раскрывает его, подобно спрятанному подарку, который находит случайно ребёнок. Шив заводит прядь отросших волос, пока еще не выкрашенных в более ярко рыжий, за ухо, пахнет так, как ему всегда нравилось — миндалём, горьковатым и щекочащим ноздри, — заглядывает ему в глаза перед тем как уйти. Он лежит на кровати и на кассете крутиться очень давно записанный бутлег с маленького концерта Бакли, врезавшийся в его память почему-то чувстственным «we could me so happy, baby, if we wanted to be». А сейчас каждое слово — такое далёкое от альбомной версии — теплится в нем, отравляет, наполняет ее запахом комнату, касается его губ с каждым повтором.Not with you but of you.
Господи, пережив Шив, понять, что любишь её ещё больше на расстоянии. Полюбить то, что было не с ней, а после неё. Личное солнце того, что у них было хорошего. Ему спокойнее, хоть и хочется закрыть глаза и представить ее перед собой. Улыбка, переходящая в хитрый смешок, объятье, переходящее в поцелуи, ее нежная кожа и то, как ее настоящий голос может быть тонким и хрупким. Как же он скучает. Как все-таки бывает — вымылся ил из грязного берега после сильнейшей грозы. Ил остался, но он на дне образует темный фон, подкашивающий ярко голубой цвет воды. Солнце восходит, как минимум в его сердце. Том зол, но его злость переходит в ту гадкую, щенячую любовь, стоит ей проявить ту заинтересованность, что была в самом начале. Те же издевки, тот же яд, и сам факт, что она не поняла его подарок со скорпионом, вызывает у него такой смех, что встреча со Шведом проходит бестрашно, весело и так же безчувствственно зло, как это делает Шив. Как все на свете делает Шив. Но слишком большая наживка ломает ей зубы — нельзя одновременно вернуть старую любовь и манипулировать, быть умной и доказывать свою исключительность глупому долговязому викингу — тестер на беременность отбирает у неё работу, надежду и впервые в жизни, Том видит и чувствует, что смог сделать ей больно. Из отчаяния она так же уничтожает Кендала, если она беззуба, то остальные должны быть обезглавлены. Том из мелкой рыбешки превращается в большую акулу, ничего не ощущая внутри. Внутри Шив бьется ещё одно маленькое сердце, ее рука все еще дрожит от битвы лишения Кендела трона, но внутри неё настолько тихо и звучно больно, что взгляд уходит в сторону, но никак не в глаза Тома. Он ждёт ее взгляд, но все в ней напоминает ту Шив, которая была с ним все это время. Большая ладонь смыкается на ее, но Том не чувствует тепла, не в руке, не от ее присутствия. Он научился делать больно так же сильно, как и каждый в этой проклятой семье. Серые глаза следят за серым городом, слезы в ее глазах не стоят. Он чувствует в них разряд молнии. Ребенок сломал ее, раздавил те мечты, которые взращивались отцом с детства, но Тому все равно, почему-то ему так все равно, что она чувствует. Но держит руку. Шив обламала зубы, впервые позволяя себе взглянуть на Тома на равных. Некоторые люди не могут позволить себе любить.