Иная учеба

      В конце первой учебной недели Константин Алексеевич просматривал дневник девочек. Эльвиру Марковну было решено не тревожить с подобными вопросами, поэтому мужчина подписал дневник Даши, не увидел ничего нового в дневнике Оли и сказал:       — Девочки, учиться надо прилежно, без двоек и других плохих оценок. Домашние задания тоже надо делать. Если что-то будет непонятно — лучше спросите еще раз, чем вот так попадать в подобные ситуации.       Оля кивнула. Если не считать «новой ерунды, которая упала на хвост», а на правильном языке называлась уроками французского языка, все остальное более-менее было понятно. Когда учитель заходит в класс, надо вставать, когда спрашивает — тоже вставать, если что-то хочешь спросить — спроси, а не кричи на весь класс…       — Константин Алексеевич, — вдруг сказала Даша. — А мадемуазель Мария к нам больше не будет приходить?       — Будет, Даша, — ответил мужчина. — Только не сейчас, а еще через недельку. Она еще не вернулась в город.       — Спасибо, папенька, — поблагодарила Даша.       Когда девочки ушли к себе, Оля спросила Дашу:       — И зачем тебе Мария? И так по полдня учимся…       — Она учила рисовать, — ответила Даша. — И знала очень много про художников. Кто нам еще про художников расскажет?       — Делать тебе больше нечего, — удивилась Оля.       За лето Даша создала две картины, которыми донельзя гордилась. «Вид из окна на туалет» и «Домик для кота» были нарисованы карандашом — красками Даша рисовала гораздо хуже. На первой картине был изображен туалет в зарослях какого-то непонятного кустарника, на второй — логово с наружной стороны дома, в котором и вправду жил кот. Помещать на картину кота Даша не стала, так как не понимала, как именно рисовать животных. Третья картина под названием «Кот в логове» была настолько отвратной, что девочке не хотелось на нее смотреть.       — Ты лучше покажи Марии те другие картины, — предложила Оля. — Ту свою мазню.       — Некоторые художники писали только карандашом и получали за это деньги, — ответила Даша.       Показывать кому-то «Упавшую березу» по мотивам упавшей березы в лесу неподалеку от дачи Татьяны и «Цветок на клумбе» девочка не планировала.       Зоя ехала домой к родителям в то время, как Александр Васильевич наносил визит одному из друзей. Ехать с супругой хоть куда мужчина отказался наотрез — еще не прошла неделя, чтобы он развлекал Зою.       Настроение Зои было не лучшим: родители обязательно спросили бы ее, где супруг, потом пришлось бы объяснять суть ссоры или просто что-то врать, кроме того, снова разболелась поясница. И пусть Зоя прекрасно помнила, как сама в свое время говорила Зинаиде, что беременность, во время которой ни разу ничего не заболело — это сказки и грезы, поэтому не стоит обращать внимания на всякие неудобства, особой радости этот факт не добавлял.       Зоя даже не могла представить, что до родителей уже дошла сплетня о том, как будто Александр Васильевич ее «выпорол как сидорову козу и запер в сарае». И пусть Александра Витальевна, едва услышав подобные слухи, сразу же поспешила утешить себя мыслью, что люди могут наговорить лишнего, мысль о том, что эти слухи созданы не на пустом месте, немало волновала.       Михаил Павлович тоже слышал о подобной версии событий, недавно произошедших в жизни дочери, и никак не мог определиться, что он думает относительно подобной ситуации. Избиение жены мужем представлялось совершенно недопустимым, однако в то, что дочь легко могла вывести из себя супруга, мужчина верил безоговорочно. Догадываясь, что если дочери и попало, то не из-за непричесанных детей, а из-за чего-то действительно серьезного, Михаил Павлович решил не спешить с выводами.       Зоя вошла домой, как будто прихрамывая, и сняв плащ, немного подержалась за левый бок. Видя не лучшее состояние дочери, Александр Витальевна убедилась в своих подозрениях и чуть позже спросила:       — Что произошло, Зоя?       — Ничего, что могло было быть вам интересно, мама, — ответила Зоя.       Подобный ответ только укрепил уверенностью женщины в том, что все не так просто, а дочь не желает выносить сор из избы.       — А из неинтересного? — продолжила Александра Витальевна. — Что на днях-то было?       Решив, что родители уже все знают, Зоя нехотя сказала:       — Обыск у нас дома был. Сперва мои рисунки изъяли, потом Александру Васильевичу вернули.       — А что за рисунки? — обеспокоенно спросила Александра Витальевна.       — Ничего достойного, — отмахнулась Зоя. — Царь в кандалах, потом Володя в Зимнем дворце, который сидит, закинув ноги на стол, и смотрит на Александрийский Столп. Потом мы с Володей в окне Зимнего, сидим на подоконнике и смотрим на Неву. Потом разорванные цепи, валяющиеся на полу каторжного барака, а вдалеке царь, который прикован к тачке. Мама, там такое качество — Сонечка лучше рисует. Мне было делать нечего, одной рукой рисовала, а второй чай пила. Нет, там у меня была серия рисунков, как мы с Александром Васильевичем сидим во дворе дома, или пьем чай на кухне, или гуляем всей семьей, но там ничего интересного. Их, кстати, не забрали. Еще один рисунок не забрали, видать, не поняли. Ну там и вправду надо было контекст сообразить. В общем, в зале Зимнего сидит Владимир-президент и Геллер в образе валиде. Ну это как будто шуточки на тему османского султана и его матери, которая была не последним лицом в государстве.       — А потом-то что было? — Александра Витальевна заволновалась еще больше.       — Рисунки вернули Александру Васильевичу, уголовное дело не завели, — ответила Зоя.       — А Александр Васильевич как на это отреагировал? — выуживать каждое слово не хотелось, но понять правду было просто необходимо.       — Возмущался, — сказала Зоя. — Дома запер. Мы с ним снова поругались на эту тему. Потому что я не рабыня, как у осман, я российская женщина. Я даже не европейка, которые там полурабыни своих мужей, я, мама, российская женщина! А российской женщине не пристало спрашивать разрешения у мужа на то, чтобы выходить из дома. Поэтому захотела и приехала сюда. Захочу — в театр завтра поеду. Захочу — в кабак. Захочу — найду жандармчика в жандармерии и поеду с ним кутить, разве что домой не поеду — нельзя, замучишься объяснять, что поехать домой и изменить мужу — это не синонимы. Я имею в виду, жандармчику объяснять.       У Александры Витальевны встали волосы дыбом от таких рассуждений дочери. Зоя, вспомнив, что родители не знают про историю с Петром, тоже пожалела, что пустилась в рассуждения о кутеже с чужим мужчиной.       — Зоенька, неужели ты все это так и сказала Александру Васильевичу? — растерялась женщина.       — Нет, мама, Александру Васильевичу я говорила чуть мягче, — ответила Зоя. — Мы с ним потыкали друг друга носом в Свод законов Российской Империи, он потыкал меня носом в права мужа, посмел высказаться, что это я детям глава семьи, а мне он глава семьи и вообще имеет полное право руку поднять, поругались маленько, потом он вообще посмел меня дома оставить… Мама, да какая разница, что было? Не все ли равно? Он не приехал, так как посчитал, что не вправе развлекать меня всю неделю, что я, на веревочке его потащу?       — Зоенька… — Александра Витальевна кое-как попыталась подобрать слова после очередного монолога дочери. — Зачем же было так ругаться? Уступила бы. Тем более, что это не просто так ссора, а ты была неправа…       — А зачем он посмел говорить, что запирает меня дома? — спросила Зоя.       — Александра Васильевича тоже можно понять, — сказала женщина. — Я про то, что он тебя запер. Побои, конечно, не могу одобрить, хоть, конечно, ты в них и виновата, ты же его спровоцировала…       — Мама! — Зоя крикнула. — Да вы что, в самом деле! Да только бы он посмел меня, не просто жену, а беременную, пальцем тронуть! Умолял бы потом вернуться обратно, в окна Геллеровского дома стучал бы, надеясь, что я открою! И нет гарантии, что я бы потом его простила!       Вспомнив, что она сама просила Севастьяна запустить сплетню и эта самая сплетня уже явно дошла и до родителей, молодая женщина уточнила:       — У меня спину уже не пойми какой день тянет. Ну бывает так у женщины в ожидании. Ноги из-за этого тоже побаливают. Что поделать, приходится терпеть. Пройдет рано или поздно.       — Зоенька, так расскажи же, что, все-таки, произошло на самом деле, — произнесла Александра Витальевна.       Выслушав раз шесть от родителей, что с мужем не стоит так сильно ругаться, особенно если неправа она, Зоя пошла к Севастьяну.       — Спасибо, братик, — произнесла молодая женщина. — Я даже и не думала, что ты прямо так все скажешь. Надеялась, что скажешь «побил и запер дома», а тут вон как слухи понеслись! Александр Васильевич говорил, что некоторые и вправду считают, что он меня до полусмерти отхлестал в сарае, а потом этими же вожжами привязал к какой-то трубе, чтобы не сбежала. Говорит, что уверен, что фантазия родом от Филатова. Это хорошо, что он не знает, кто автор сплетни.       — Я, сестра, говорил, что Александр Васильевич оставил тебя под домашним арестом и хорошо, что не поднял руку, — ответил Севастьян. — Остальное было не моего авторства. Да и так бы наговаривать на других я бы не стал. А что Александр Васильевич тебе говорил?       — Да так, рассказывал один случай родом со службы, — сказала Зоя.       — Александр Васильевич, — произнес Роман Генрихович. — Простите, что лезу, куда не следует, но вы бы хоть дома супругу заперли, а не в сарае к трубе привязали. Понимаю, люди похуже собак брешут, никого вы к трубе не привязывали, но запирать жену в сарае — а она точно потом в полицию не пойдет? Скажет, что вкупе с побоями уже жестокое обращение было. С таким характером Зоя Михайловна-то вполне может…       — Никто никого в сарае не запирал, — ответил Александр Васильевич. — И никто никого не избивал до полусмерти, как тут некоторые шепчут. Так что никуда Зоя Михайловна не пойдет — ей жаловаться не на что.       — Это не может не радовать, — сказал Роман Генрихович, придя к выводу, что речь была об обычной ссоре и, возможно, небольшой потасовке.       Михаил Павлович сидел в молчании, уставившись в стену.       — Миша, ты что? — в очередной раз спросила Александра Витальевна супруга.       — Отвратно дочь воспитали, — произнес мужчина. — У меня, грешным делом, первое время были некоторые претензии к Агнессе, хоть она была примерно уровнем Зои, а теперь… Агнесса — образцовая жена, а Зоя… Вот как теперь бедному мужу воспитывать ее?       — Но ведь Зоя всего того, что сказала здесь, мужу не говорила, — ответила Александра Витальевна.       — Еще бы она сказала! — воскликнул мужчина. — Значит, хоть что-то еще понимает. Нет, Саша, ты только представь! Она мужа потыкала носом в Свод законов! Это он ее должен туда тыкать, как я понимаю, там его права задеты!       — Миша, идеальных нет, — произнесла Александра Витальевна.       — Ее развратил Владимир-нигилист и даже не столько Владимир, сколько жизнь одной, без чьего-либо контроля и надзора, — ответил Михаил Павлович. — Саша, вот помяни мое слово, если ее однажды муж попытается воспитать побоями, сопереживать я буду не Зое…       — Миша, да как же так можно! — воскликнула Александра Витальевна.       — Бедный Александр Васильевич ей и без того все разрешает, решил разочек запереть за то, за что судят, и что получает взамен? — сам себя спросил Михаил Павлович. — Не знаю, здесь ультиматумы надо ставить. Или будь приличной женой, или оставляй детей и иди на все четыре стороны. Приличная женщина детей не оставит, смирится. А там свободу-то пообрубить. Чтобы без согласия мужа не смела что-то делать.       — Миша, они сами найдут какой-нибудь выход из положения, — вздохнула Александра Витальевна.       — На это одно и остается надеяться, — ответил мужчина.