Монстр в соседнем кресле

— Нет, Овечкин, так ни хрена не пойдёт, — хмурится Чудов, нависая над Ильёй. — Половинки шире разведи. Шире, я сказал! Чтобы дырочка была хорошо видна. Думаешь у кого-то встанет от картины, какую ты изобразил? Сколько можно лажать, Илюш? Илья теряется, не понимая, чего от него хотят. Когда Чудов принимал его на работу, совсем по-другому пел. Заливал про талант, хвалил стиль, восхищался линиями. А теперь? За всю испытательную неделю — одни придирки. У Ильи волосы на загривке дыбом встают от бьющего шампанским в кровь низкого голоса, между делом произносящего пошлости. Внутренний зверь напрягается, не понимая: бежать, вцепляться в горло врагу или подчиниться приказу и раздвинуть перед дражайшим шефом собственные половинки, чтобы он остался наконец доволен. Если бы только Чудов похвалил его таким голосом — Илья тут же бы обкончался прямо в кресле. Превосходном, кстати, кресле, удобном. Нет, не просто удобном. Роскошном, царском. Даже покорёженная сидячим образом жизни спина в нём не болит. В любой момент можно откинуть спинку, вытянуться, блаженно расслабить гудящий позвоночник. Выпрямить затёкшие ноги на выдвижной подставке. Под шею и спину подложить массажеры. Чудову похоже деньги девать некуда, если для стажёра санаторно-курортные условия создаёт, мебель дорогущую покупает, девайсы разные. Да и само рабочее место обустроено так, как Илье в самых влажных мечтах не привиделось бы. Нет, такую работу терять нельзя. Из шкуры вылезть, пальцы в кровь стереть, а показать этому снобу, что Илья не зря занимает место в лакшери-кресле. — Грудь надо больше, гораздо больше, — продолжает Чудов. Подносит узкую ладонь к монитору, накрывая ей без того огромные, как по меркам Ильи, сиськи нарисованной эльфийки. — Что видишь? — Р-руку? — нервничает Илья. Не говорить же, что взгляд, как приклеенный, скользит по артистичным пальцам, по изысканным вензелям вен. — Вот именно! — голос Чудова вытаскивает его в реальность. — А должен видеть тугую плоть, которая не умещается в ладошку. Бе-е-столочь! Человек, по-твоему, на свои руки дрочить должен? «Я б на твои подрочил, — Илья маскирует огорчённо-разочарованный вздох под сожаление о своей бездарности. — Прохладные, наверное. Щекой прижаться. Лбом. Губами. Мне бы хватило». Кто-то наверняка бы решил, что Чудов переборщил с пирсингом. Начиная от ближних к кистям фаланг и поднимаясь вверх по предплечью, его руки украшают штанги. Кто-то, но не Илья. Ровный ряд пирсинга манит невнятными ассоциациями. Болезненно напоминает образ, который нужно поймать, удержать, но он вновь и вновь проскальзывает через полотно воспоминаний. Илье хочется знать, как далеко уходят шарики под закатанный рукав рубашки. Что ещё может скрывать под одеждой его неугомонный шеф. Илья, похоже, полный извращенец. Как иначе объяснить трепет, который охватывает, стоит представить, как Чудов проходится костяшками пальцев по его щеке. Холодные металлические шарики скользят по коже, спускаются к губам, надавливают на нижнюю. Илья приоткрывает рот навстречу воображаемым ощущениям, наблюдая как реальный Чудов задерживает большой палец на тщательно отрисованном блестящем соске, медленно ведёт по кругу. Воображение разыгрывается слишком безудержно. Ещё секунда — и вырвется умоляющий о ласке стон. Илья плотно смыкает губы, сглатывает, отгоняя наваждение. — Далее. У задницы почему такой невнятный ракурс? — внимание Чудова снова достаётся неживому объекту. — Разверни её к зрителю. Посочнее сделай, чтоб аж рот слюной наполнялся. Клиент должен захотеть потрогать, лизнуть. Если нет, ты работал напрасно. «Конечно, напрасно, — Илья согласно кивает, показывая, что все понял, принял, встал на путь исправления. — Целую неделю к тебе своей задницей разворачивался. Кофе таскал походкой стюардессы, бумаги, нарочно оброненные рядом, красиво с пола поднимал, шнурки на кроссах постоянно завязывал, аж порвались. Ноль реакции. И ведь шикарная же, без ложной скромности, жопа — молодая, упругая, сочная, всё как тебе надо. Не захотел даже шлёпнуть в шутку, мимоходом. Нарисованные эльфийки, видно, больше возбуждают». Мечтать о сексе с начальником — так себе идея. Хреновая, если быть честным. Но Илья не виноват, правда. Он раньше вообще ни к кому особой тяги не испытывал, думал, что асексуал. Не терпел прикосновений, не важно парень или девушка. Пугался повышенного к себе интереса, знакомств избегал, а Чудова встретил — и увяз в болоте чувств по горлышко. Скоро с головой затянет. Затянет. Как пару лет назад, когда отмечали выпускной на речке. Невинное предложение осуществилось более чем весело. Пиво, закуски, смех. Девчонки глазки строили. Захмелев, Илья начал было задумываться, не предложить ли одной из них, которая поспокойнее, в кинцо сходить. До тех пор, пока не решил освежится. — Ледяная вода, фу! — сморщилась однокурсница. — И течение не в кайф! — подхватили другие. Он отмахнулся и зашагал к воде. Легкие волны, не возражая, приняли в прохладные объятья распаренное солнцем тело. Он перевернулся на спину и прикрыл глаза, лениво подгребая ногами. Кажется, даже задремал. Всё случилось за пару секунд. Раз — Илья открывает глаза, привлечённый журчанием, два — оказывается под водой, беспомощно барахтаясь в спирали водоворота. Орёт от страха, быстро расходуя воздух. Перед глазами темнеет, лёгкие вспыхивают огнём. Именно в тот момент, когда жизнь от смерти отделяли несколько метров воды, никто не помнил о его существовании. Друзья беззаботно смеялись где-то там, в другом, стремительно отдаляющемся от него мире. Там, где девушки улыбаются уже не ему. Где никогда не оживут на рисунках его мечты. Как быстро и глупо всё закончилось. Существа он не увидел, почувствовал лишь, как грудь крепко сжали склизкие щупальца. Забился, забулькал, сжигая последние крохи кислорода. Попытался отодрать от себя удерживающие отростки, тугие и прочные. Всё равно, что разорвать голыми руками резиновый шланг. В порыве звериного отчаяния впился зубами в ближайшее щупальце. Вода перед лицом расцвела красным, щуп выдрался, заметался, точно человек замахал раненой рукой. Илья почувствовал, как его спеленали по руками и ногам, точно мумию, и зажмурил глаза в ожидании расправы. Но существо прижало его к себе и сделало рывок в сторону. Толща воды зашвырнула их обратно, закрутила в смертельном вальсе. Сознание Ильи начало путаться, он перестал вырываться, обмяк. И тогда к его рту прижались губы. «Предсмертные галлюцинации всегда такие странные?», — подумал он, когда его лёгкие расправились под напором выдыхаемого существом воздуха. Но какая разница, что происходит, если есть шанс пожить ещё немного. Втянуть в себя взахлеб предлагаемый выдох, опустошив чьи-то лёгкие без остатка. Этого было мало, чертовски мало. Только бессмысленное продление агонии, позволяющее наблюдать погружение вниз, ко дну. Очнулся он в камышах на берегу, откашливая сквозь слёзы тинистую воду и вязкую слизь изо рта. Отдышавшись, первым делом устремил безумный взгляд на поверхность реки. Никого. Болели ребра, спина горела огнём, будто её исхлестали кнутами. Издалека доносились радостные голоса пьяных однокурсников. Так в его снах появились неясные, мучащие тоской образы, а на рисунках поселились щупальца. Розовые, синие, фиолетовые. Длинные и короткие, толстые и тонкие. Он бесконечно воссоздавал момент, когда прощался с жизнью и обрёл новую, но как ни старался, так и не смог вспомнить и изобразить существо, которому щупальца принадлежали. До знакомства с Чудовым Илья работал на фрилансе — рисовал порно на заказ. То, что ему на самом деле хотелось изображать, оплачивать почему-то никто не желал. Куда лучше шли зверюшки с безразмерными сиськами и членами. С ушками и членами. С хвостиками и членами. Любые фантазии — всё, что пожелает драгоценный клиент. Какое-то время он перебивался с одного на другое, но добился только того, что в кожаном ремне пришлось пробить новую дырку, чтобы сделать его поуже. И это при малоподвижном образе жизни. Поэтому на сообщение с приглашением поработать в офисе Илья откликнулся не раздумывая. Предложенная недельная зарплата превышала месячную на вольных хлебах. Идя на собеседование, он уже знал, что согласится. Если возьмут, разумеется. Офис — сказано слишком громко. Оглушающе, как для трёхкомнатной квартиры, зал которой переоборудован под творческую мастерскую на два рабочих места. Наёмных работников в штате предполагалось всего ничего. Приходящий менеджер — миловидная девушка Маняша, которая приносила по утрам пакеты с провизией и наводила порядок. И собственно соискатель на должность помощника шефа. Пройдя в комнату вслед за хозяином, мрачноватым долговязым типом, Илья приготовился расхваливать свои навыки, но Чудов сбил его с толку. — Ничего не имеешь против фонтанчиков? — А? — Илья заозирался. Вокруг действительно бормотали декоративные комнатные фонтанчики в количестве, несколько превышающим нормальное. Похоже, его наниматель был из тех, кто помешан на влажности воздуха. Что ж, Илья согласен: сухость и чёрствость — одна из насущных проблем человечества. — Шум не будет отвлекать? — Не. Я когда в потоке, меня… — Тогда выходи завтра, — Чудов быстро пролистал портфолио, больше рассматривая Илью, чем содержимое. — Чего тянуть, если всех всё устраивает. Лучше потратить время на обед, я голоден, как акула. Присоединишься? Маняша сегодня обещала лазанью. Илья не стал дразнить фортуну и спрашивать, отчего знакомство вышло таким коротким, почему будущего шефа ничего больше в нём не заинтересовало. Тем более, лазанья была чудо как хороша. Ему вообще больше не хочется ни о чём Чудова спрашивать, ему его просто хочется. С первого слова, взгляда, совместного обеда. При каждом приближении шефа по телу Ильи не мурашки, а кабаны целые бегают, тираня кожу копытами. В Чудове необыкновенным образом уживаются холодность и пошлость. Илье кажется, что подобные ему занимаются сексом только для своего удовольствия. Уткнёт такой лицом в стол, схватит холодными цепкими ладонями за бёдра, натянет на себя и будет драть, драть, драть, не позволяя вырваться, не слушая криков о пощаде… Вопреки ожиданиям, подобные мысли Илью не отвращают, а заводят. — Хорошо, Максим Андреевич, — выдыхает он, окончательно беря под контроль безудержную фантазию. — Как скажете, разверну хоть дырочкой хоть пимпочкой. «Я тебе сейчас такую чёрную дыру зафигачу, зараза ты, вечно неудовлетворённая. Только попробуй не впечатлиться», — приговаривает он про себя, работая как одержимый. Глаза слезятся, спина ноет, кисти рук покалывает иголочками, будто отлежал. — Готово, — довольный Илья откидывается на спинку своего великолепного кресла и прокручивается несколько раз в ожидании триумфа. Заслуженной похвалы. Одобрительной улыбки хотя бы. — Это не порно, Овечкин, — лицо Чудова изображает отвращение, будто перед ним не обнажённая жопастая блондинка, ублажающая себя баклажаном, а раздавленная гусеница. — Это какой-то постмодернистский кухонный комбайн. — Хорош, приехали, — взрывается Илья, отшвыривая в сторону стилус. — Если изначально не хотели платить, нечего было ломать комедию и придираться. Я не стану на вас жаловаться, но хватит. Давайте на этом расстанемся. — Не будем мы с тобой расставаться, — фыркает Чудов. Умещает ладони на плечах пытающего встать Ильи, надавливает, усаживая обратно. Веерно сжимает пальцы на одеревеневших от неподвижности мышцах. Немного недостаточно, чтобы было больно, но более чем хватает, чтобы острое удовольствие прошило нервные окончания. — Не для того я тебя выискивал, чтобы ты взбрыкнул и убежал. — Меня? — Илья дёргает плечами, сбрасывая бесцеремонные руки. Вот уж у кого отсутствует понятие личного пространства. — Да что было искать? Таких, как я, на любой площадке что комаров на болоте. Это вы у нас уникальный, Максим Андреевич. Напомните, за сколько там ваш пленный русал ушёл? Восемьдесят тысяч, если не ошибаюсь? Это ж покрыться тиной и не отсвечивать. Поделитесь со стажёром, сэнсей, сколько времени занял ваш путь к успеху? — Да всего пару лет назад и начал, — Чудов с сожалением смотрит на свои ладони и закладывает их за спину. Качает с сомнением головой, собираясь уйти к себе, но отчего-то решается на откровенность. — Я учёным до этого был. Гео, туды его, морфологом. Экспедиции, романтика, все дела. Последняя в Арктику случилась. Неизведанное, понимаешь ли, пространство, природные аномалии и неизученные микроорганизмы. На лице Чудова застывает глуповато-мечтательное выражение, вызывающее невольную ревность. — Отчего же бросили? — прищуривается Илья ехидно. — Платили мало? — Нет. Мне хватало. Случилось вот это, — Чудов закатывает штанину, демонстрируя глубокий шрам от коленки до лодыжки. — Провалился в расщелину, и дальше ничего не помню. Говорят, меня вытащили без сознания, с переломами, укусами. Довольно долго провалялся на больничной койке — какие же они неудобные, Илюш. От скуки и рисовать начал. Илья давится раздражением. Нормально: рисует он от скуки. Видимо, и над ним издевается, потому что захандрил в одиночестве и нашёл себе лучшего развлечения, чем своё превосходство доказывать. И дрочибельный такой, до скулежа, тоже потому, что решил его, Илью, доконать. — Понимаю, порнуха по любому выгоднее выходит, чем метеозонды запускать, — язвит он. — Рано или поздно приходится смириться с прозой жизни и начать, как вы там выражаетесь, «в половинки принимать»? — Раздвигать, Илюш, раздвигать. Но если настаиваешь… — смеется Чудов. От улыбки его лицо делается таким притягательным, что Илья вспыхивает и отворачивается. — Нет, причина не деньги. После травмы у меня начались проблемы ментального характера. Как бы это сказать? Я перестал ладить с людьми, назовем это так. Вспышки агрессии, склонность к насилию. Илья чуть не поперхнулся. Здрасьте-приехали. Угораздило связаться с сумасшедшим… Профессором-порнографом? Хентайщиком-географом? Да к тому же влюбиться в него. Как иначе назвать чувство, когда даже сообщение о возможном насилии не пугает, а вызывает интерес. — Ого! Похоже вы не предупредили меня о чём-то, что обязательно стоит знать. Не слишком ли рискует ваш помощник? — Тебе ничего не угрожает, — Чудов успокаивающе поднимает ладони перед собой, будто сдаётся. — Я продумал режим работы и окружение. Все мои… срывы случаются с определённой периодичностью. Когда они приближаются, остаётся только запереться в одиночестве. — И когда ждать следующего? — любопытствует Илья. А то он нервных не видел, и Чудов определённо не из их числа. — Не раньше, чем через пару дней. Можешь не выходить уже завтра и считать это приятным дополнением к отпуску, — похоже Чудов неверно понял задумчивое выражение, появившееся на лице ассистента, потому что поспешил заверить. — Насчёт простоя не переживай, оплачу в двойном размере. Но у Ильи совсем другое в голове не сходится. Агрессивный человек, добрее которого он не встречал, нанимает помощника, от которого не принял ни одной работы. Что-то очень уж круглая пятёрка выходит, когда шеф два плюс два складывает. — Максим Андреевич, зачем я вам сдался, скажите правду. — Всё расскажу, как есть, не вели казнить, — улыбается Чудов. Хитро так, чертяка. Явно скрывает что-то. — Увидел твои ранние работы и… знаешь, как это бывает, когда влюбляешься? Когда понимаешь сердцем — оно. — Ничего я не знаю, — бурчит Илья, не понимая, хвалит его Чудов, ругает или, может, издевается. После несостоявшегося утопления в его рисунках не было ничего примечательного, только одиночество и смертельная тоска. Как слайды с того света, из-за грани. — Самое главное никак не пойму, зачем вам вообще помощник понадобился. С такой скоростью свои шедевры ваяете, будто у вас не пара рук, а восемь. Чудов меняется в лице, подносит губы к уху и шепчет, эротичный, как майская утопленница: — А что, если восемь, Илюш? Как думаешь, что было бы тогда? Покажи мне. Реально чокнутый. Илье кажется, что перед тем, как вернуться на своё место, Чудов втягивает носом воздух. Нет, не кажется. Быстрое нюх-нюх-нюх и продолжительное к-х-а-а-а. Ясное дело, не свежесть морозного утра от Ильи исходит после целого дня запары, пора домой валить, на часах время принимать ванну, пить пиво и смотреть фильм. От самого Чудова несмотря на конец напряжённого дня пахнет сложным дорогим парфюмом. Чем-то с нотками морских водорослей, с лёгкой горечью трав. Что оставляет после себя шлейф ностальгии по солёным брызгам, окутывающим тело, когда бежишь по кромке прибоя, подставив лицо летнему бризу. Развернуться и уйти прямо сейчас Илье мешает не только профессиональная спесь и желание показать, на что способен. Обречённое «больше никогда не увижу» не даёт встать и хлопнуть за собой дверью. Безнадёжное «хочу с первого взгляда» застилает глаза упрямым туманом. Он собирает себя по кусочкам, и всё равно получается не целым. Большая половина обессиленно утыкается потным лбом в холодную поверхность стола. Оставшаяся в сознании часть делает несколько горячих набросков. «Восемь пар показать, говоришь? Сейчас я тебе устрою фаер-шоу с тридцатью херами наперевес. Смотри, не жалуйся потом. Сам напросился». Обрисовывая длинные чувствительные щупальца, проникающие в самый центр аппетитных полушарий, Илья клянётся себе, что это последняя попытка. Рука в антисенсорной перчатке почти теряет чувствительность, он встряхивает кистью, прокручивает её, сжимает-разжимает пальцы, восстанавливая кровообращение. Веки при попытке опустить их царапают глазные яблоки, как наждаком. Илья оглядывает почти готовую работу. Всё на месте, как положено. Формы, вызывающие желание потрогать, ракурсы, размеры и контрольный в пах — три щупальца, неизвестно как уместившиеся в несчастном растянутом тентаклями во все стороны человеке. Илья недовольно морщится, трёт виски, кусает стилус, матерится и открывает новый файл. Не замечая за своей спиной наблюдающего за работой Чудова, накидывает эскиз: тела человека и монстра неразрывно сплетаются вихрем рук, ног и щупалец в едином порыве. Не понятно — любви или ненависти. Не ясно — добровольно или насильно. — И что ты вытворяешь, Овечкин? — низкий голос Чудова звучит совсем глухо, будто из-под водной толщи. — Снова не так, Макс… им Андреич? — Мы ведь договорились. Я учу тебя делать то, что продается. Ты слушаешь и выполняешь. А это? Ни жоп, ни хуев, ни сисек. Такими шлангами монстр парня удушит, а не выебет. Действительно заводит такое? — И что, если так? — Илья упрямо вскидывает подбородок. — Не нравится вам? Вот и никому не нравится. А что, если он не нашёл среди людей никого, кто мог бы обнять так крепко. Навсегда. Что если он устал быть ненужным и желает быть опутанным по рукам и ногам. Прижатым, распластанным. Чувствовать, что его никогда не отпустят? Так и умереть не жалко. — Подростковая чушь, — неожиданно зло шипит Чудов, нервно теребя шарики пирсинга. — Романтизация насилия и объективация ксеноморфов. Достаточно на сегодня, Овечкин. Домой. Быстро! Руки и губы Ильи дрожат от обиды, когда он собирает вещи. Роняет сумку, но не спешит поднимать. Если сейчас уйти, сможет ли он вернуться сюда? Захочет ли? Или, уязвлённый и отвергнутый, станет униженно дрочить в одиночестве на волнующий образ, кусая губы в мечтах о несбывшемся. — Знаете, что, Максим А… а, да похер уже, Максим. Вы же прекрасно видите, что нравитесь мне. Смешно, наверное, наблюдать, как я на бровях ползаю, чтобы вам угодить. Душу наизнанку вывернул — дырочкой, блин, наружу. Всё не так, всё не эдак. Что мне ещё нужно сделать, чтобы вас устроило? Спеть, сплясать, стишок прочитать? Вы скажите, Максим, я могу. На вспыхнувшем лице Чудова невозможно прочитать настоящие эмоции. Дыхание учащённое, глаза почернели. Он делает шаг вперёд, Илье кажется, что к нему, но нет, поднимает сумку, впихивает в руки: — Уходи! Опасно сейчас со мной. — А я, может, хочу посмотреть, насколько опасно! — не сдаётся Илья. Такой Чудов — грубоватый, резкий, раскрасневшийся — интересует его ещё больше. — Ну, что вы мне сделаете? Наорёте? Ударите? Я знать хочу! — Тебе не понравится. Илья собирается протестовать, но Чудов морщится и сгибается пополам. Рубашка на спине намокает, под ней что-то шевелится, набухает, рвётся наружу, разрывая ткань. Шарики пирсинга на руках выскакивают и со звоном катятся по полу, на их месте из отверстий в коже выдвигаются роговые наросты. — Узнал? Доволен? — он распрямляется, уронив на пол разодранную рубаху. Грудь и бока вздымаются от тяжёлого болезненного дыхания. За спиной извиваются, стремительно увеличиваясь в размерах, шесть гладких, розовато-коричневых щупалец. Они покачиваются, рыскают по сторонам, и, словно обнаружив добычу, тянутся в сторону Ильи. — Вот что со мной стало после той экспедиции. Приобрёл шесть здоровенных хуёв на спине. И регулярно, примерно раз в месяц, они рвутся в бой. Илья замирает, приоткрыв рот, но не от страха. Он взгляд отвести не может от белого шрама на одном из щупов. Шрам не свежий, давно зарос, но даже сейчас напоминает по форме отпечаток зубов. — Ох ты ж, ё-о-о! — выдыхает он. — Серьёзно? Это б… блял… блыл… был… ты? Ни хера себе, ты реальный. — Овечкин, — Чудов разговаривает через силу. Напряжённо, будто поднимает что-то тяжёлое. — Совсем крыша поехала? Уматывай, пока они не затрахали тебя. Пока я не затрахал. — А вот это, дорогой Максим Андреевич, уж извините, не вам решать, — тянет Илья, разглядывая тентакли, без сомнения те самые, что вытащили его из водоворота. Сколько раз они снились ему, сколько дроченочей он провёл в своих мучительных, тоскливых, никому не понятных мечтах. — Ты плохо расслышал? У меня не волосы на спине отросли. Это ненасытная, ведомая только инстинктами херня. И меня им подчиняющая, понимаешь? Неужели не страшно? — Знаете, когда мне было страшно? Когда я понял, что безумно хочу одного мужика, а он меня вроде как нет. Вот тогда я пиздец как испугался. А щупальца. Щупальца, блин — это бонус. Типа любишь человека, люби и тентакли его. Илья бормочет успокаивающе, приближается медленно, словно хочет заговорить щупальца, как змеиный заклинатель. Пробует коснуться, но щуп дрожит и сворачивается цветоком-недотрогой. — Куда вы, Максим Андреевич? Вы меня боитесь, что ли? Не бойтесь, я только поглажу. Ну же, дайте его сюда, — он находит убежавший щуп-скромнягу перебирает по нему пальцами, останавливаясь на шраме. — Больно было? — Вообще-то они довольно чувствительные, — краснеет Чудов. — И к боли, и к ласке. Так что прекращай баловаться, а то не выдержу. Не смогу их сдерживать. — Правда не сможете? — Илья ловко сцапывает ещё одно, подносит ко рту, высовывает язык. Ведёт широко, влажно, смотря Чудову в глаза. Щупальце прошивает дрожь, оно мелко трясётся, вырывается, хватает футболку Ильи, и ловко стягивает её через голову. — Прости! — сокрушается Чудов, — я постараюсь их усмирить. Илья понимает, что со щупальцами договориться будет проще чем с их хозяином. Накручивает пойманную пару на запястья, притягивает Чудова и неумело тычется губами в губы, возвращая себе ощущение, что снова спасён, что теперь точно будет жить. Чудов отвечает быстро и неистово. Набрасывается на несмелые губы, словно только команды ждал. Оставшиеся свободными тентакли время не теряют — одна пара подрагивает, подбираясь к торчащим соскам Ильи, вторая примеривается к его брюкам. Запах, который целый день привлекал Илью, усиливается, дурманит, и он, не в силах сопротивляться хмельному возбуждению, сам извивается словно щупальце, потираясь о Чудова бедрами, с которых предприимчивые тентакли спустили брюки. — Ты не в себе из-за них, — шепчет Чудов, отрываясь от поцелуя. — Я точно не разобрался, но похоже их слизь содержит сильный афродизиак. Овечкин, какой же ты дурак, что не послушался, не ушёл. Что теперь будет? — Хорошо будет, Максим Андреевич, — в тон ему полустонет Илья. — Вы только не комплексуйте. Ну подумаешь, тентакли. У всех свои недостатки. Я, например, склонен, как вы выразились, объективировать ксеноморфов. Увлечённый поцелуем, он не замечает, что присвоенная им пара щупалец перехватила инициативу, аккуратно, но крепко обвившись вокруг его запястий. Илья пробует дёрнуться. Тентакли упруго пружинят, не давая ему повредить кисти, но следом предусмотрительно заводят его руки за спину, чтобы беспокойный человечек не дёргался и не мешал. — Фу! Нельзя! — пытается урезонить их Чудов, словно непослушных щенков. — Расслабьтесь, Максим Андреич, — просит раскрасневшийся Илья, сдувая с глаз взмокшую чёлку. — Не ругайтесь на малышей. Мне не больно, они деликатные. Их настойчивость даже приятна. Ох! Его удивлённый вскрик адресован паре тентаклей, которые слишком увлеклись, выкручивая соски. Вторая пара успешно разобралась с брюками и бельём, спустила всё богатство до щиколоток и теперь нетерпеливо постукивала по лодыжке: «Не задерживай, мол, процесс». Илья послушно поднимает ноги, переступая через снятую одежду, тентакли бодро стягивают носки и ползут выше по бедрам. — Разве вправе такой монстр, как я, расслабляться? — Чудов пытается сохранить остатки самообладания и человеческое лицо, в то время как его тентакли вовсю шуруют в паху у Ильи. — Разве могу быть с тобой рядом? — Вы меня сейчас… ах… за яйца щупом трогаете… м-м-м… может, отложите душевные терзания и муки совести на потом… развернёте меня к себе внятным ракурсом и… у-о-о-у? Внутри Чудова словно кто-то дёргает рубильник. Глаза вспыхивают, он хватает Илью, оплетённого щупальцами, на руки и тащит свою добычу в спальню. Голый и беспомощный, прижатый к кровати и распятый тентаклями, Илья находит этот момент лучшим, чтобы отыграться за свои недельные мучения на трепетно и долго целующем его Чудове: — Долго вы меня обсасывать собираетесь? Половинки мне шире разведите. Шире, я сказал! Пока возитесь, всё упадёт, что встало. Ну сколько можно лажать, Максим Андреич? Чудов негодующе рычит, легко переворачивает наглеца на живот и ставит на коленки, подтянув бёдра вверх. Находиться в таком положении одновременно унизительно, словно он вдруг стал персонажем одного из своих рисунков, развёрнутым к зрителю разведёнными в стороны половинками, страшно и… страшно возбуждает. Давно вставший член истекает влажными каплями, и Илья смущённо дёргается, пытаясь свести ноги, но куда там. Тентакли, удерживающие его, не поддаются ни на миллиметр. На чувствительную возбуждённую кожу ягодиц опускается ещё одна пара щупалец. Гладит, мнёт, сдавливает, трясёт. — Пошёл бы в массажисты… цены б тебе не было, — Илья пытается перевести неловкость в насмешку, но Чудов юмора не ценит. Длинные щупальца тянутся к лодыжкам и бёдрам, обвивают их, сначала нежно, потом усиливают давление в стороны. Щуп влажно скользит между ног, проходясь от поясницы по ложбинке между ягодиц. От яичек к налившейся тяжёлой головке и обратно, кружит вокруг колечка, дразнит лёгкими попытками проникновения. — Стой! Отпусти! Щупальца разом отдергиваются, и у Ильи вырывается разочарованный стон: — Ну, Макси-им Андреич, ну бля-я-я! Я не хотел, чтобы вы останавливались. Думал поорать, как жертвы насилия тентаклей в аниме. Слушайте, а заткните мне рот погрубее, а? К губам Ильи прикасается гладкий щуп с закругленным кончиком. От него исходит притягательный запах, похожий на остывший чай с мятой. Илья медлит в нерешительности, и щуп проезжается влево-вправо, дразнясь, похлопывает по приоткрытым губам, толкается внутрь. Вкус оказывается не менее приятным. Илья быстро втягивается, с увлечением насасывая сначала неподвижный, а потом деликатно подмахивающий в такт его движениям тентакль. — Илюш, как? Нравится тебе? Сказать Илья ничего не может — упругая плоть снуёт во рту, не останавливаясь. Он решает быть честным, помня о том, каким обидным было прекращение процесса, несколько раз кивает в знак согласия и мычит проголодавшимся телёнком: — М-м-м-а-а! — А так? Тонкий кончик без нажима раздвигает мышцы сфинктера, аккуратно проникая внутрь. Выныривает и пробует вновь — скользкий, настойчивый. С каждым разом продвигается чуть глубже, а когда задерживается, Илья нетерпеливо дергает задом и снова мычит. — М-м-м-а-а! К одному кончику присоединяется второй. Илья переминается на коленках и стонет. Рот полон стекающей слюны, глаза закатываются, и когда щупы выныривают, чтобы дать место члену, он не ждёт, пока невыносимо аккуратный партнер будет осторожничать. Насаживается сам — с мокрым шлепком, со всхлипом, до упора, заставляя Чудова мычать в унисон. Правую ягодицу обжигает хлёсткий шлепок. Больше громкий и влажный, чем сильный, но от него горячим прошибает от яиц до самого отверстия на головке, из которой тянется до простыни длинная прозрачная нить. Второй шлепок ложится слева. Илья кричит, сжимая внутри себя двигающийся член, и его рот тут же становится свободным. Чудов хочет слышать, хочет знать. — Е-ё-о, — шепчет Илья. — Что, мой хороший? — Ещё. Сильнее. — Не хочу. Тебе будет больно. — Макс, пожалуйста-а-а! Ещё, блин. Ещё, зараза вы восьминогая. Тентакля слушается и охаживает ёрзающий дрожащий зад. Илюхин вопль сливается с финальным рычанием Чудова. Сперма Ильи орошает поддрачивающий его снизу тентакль. На кровать они падают вместе, не распутываясь. Лежат некоторое время клубком, не в силах нормально дышать. — А. Ху. Еть, — хрипло нарушает молчание Илья. — Это была демо-версия, — выделывается Чудов. — Я ещё ими и готовить могу, и вышивать. Крестиком. А одно может типа б-р-р-р, в-р-р-р, ну вроде как вибратор. Угадаешь, какое? — Подожди, дай отдышаться. Чудовще морское ненасытное. — Назови ещё раз. — Как? — Ну, — он мнётся, не решаясь произнести. — Чудовище. — Чудовище? — спрашивает Илья и слышит в ответ счастливый вздох. — Чудоо-о-вище, — растягивает мягко и оказывается схваченным, затисканным уже человеческими руками. — Про щупальце-вибратор правда? — Они все ещё и на вкус разные, — Чудов серьёзно кивает, потом не выдерживает и хохочет. С ним постоянно так, никогда не угадаешь, когда серьёзен.— Хочешь проверить? А ещё лучше — сыграем: «Выбери щуп и посмотри, на что он способен». — О-о-о, — Илья заинтригован. Прикалывается? Преувеличивает? Недоговаривает? — Есть ли что-то, о чём мне нужно знать прежде, чем сказать «да»? — Только то, что ты мне очень нравишься. Что я никогда не причиню тебе боль. — Этого мне достаточно, — Илья заинтересованно проводит рукой по его спине. Нежно трогает подушечками пальцев отдыхающие тентакли. Пытается угадать: какое же, ну какое выбрать? — И ещё, — Чудов смущённо зарывается лицом во влажные, растрепанные волосы Ильи и бурчит. — На самом деле я люблю все твои рисунки, но со щупальцами особенно. — Есть у меня на примете один идеальный натурщик и масса занимательных идей, — Илья останавливает свой выбор на дрогнувшем под его пальцами щупе, который кажется теплее остальных. — Попозируете как-нибудь, Максим Андреевич?