Fruition

К утру все романтические красные свечи прогорели, оплыв восковыми каплями по бронзовым лапкам подсвечников. Невиллет запоздало подумал о том, что это было крайне безответственно, — оставлять горящие свечи на ночь без присмотра, — пока сонно рассматривал крохотный огарок в желтоватой лужице на туалетном столике рядом с кроватью. Досадная маленькая оплошность, право. Но ничего с этим было уже не поделать. Впрочем, вчерашним вечером, свечи, расставленные по всей комнате для атмосферы, были меньшей из его забот. Он оценил усилия, приложенные Вотреном к созданию особенно романтической атмосферы, это конечно: все-таки не каждый день такой занятой и прямолинейный человек, как капитан Особого Патруля по Охране и Наблюдению, тратил свое время на то, чтобы зажечь десятки ароматических свечей и рассыпать по покрывалу лепестки роз. Но лепестки и свечи тут же отошли на задний план, стоило Вотрену взять его за талию и повести вокруг постели под мелодию любимого граммофона. «Я скучал, Невиллет», — шепнул он ему на ухо, прежде чем мир перевернулся, и Верховный судья утонул головой в пуховых надушенных подушках. «Я ждал тебя, мой герой», — успел ответить он тем же проникновенным шепотом, а Вотрен, по своему обыкновению, крепко поцеловал его сразу в губы, не размениваясь на лишние прелюдии. Дальше все потонуло в страсти жаждущих рук и нетерпении сталкивающихся коленей. Они оба скучали, и это было правдой. С тех пор, как Вотрен стал капитаном и взял под крыло мелюзину Кэрол, он стал куда чаще пропадать на длительных миссиях в диких дебрях Берилл и Белло, явно задавшись целью обучить девчушку всему, что знает сам. В то время как у Невиллета прибавилось работы в суде: по мере того, как госпожа архонт осваивалась в роли правительницы Фонтейна, все больше ее забот падало на плечи ее любимого Юдекса в угоду театральным разъездам и пышным светским чаепитиям. Поэтому Невиллет даже не спрашивал, по какому поводу у них такой праздник. Главное, что он был с ним, в его спальне, сжимал его послушное тело в своих руках, глухо стонал от удовольствия, уткнувшись ему в плечо, а потом заснул, так и не выпустив из объятий. И это было уже лучше, чем бредилось истосковавшемуся судье в самых горячечных снах. Рядом с подсвечником, в прокравшихся сквозь занавески утренних лучах, радостно золотились персиковые маркоты, и на их фоне скромные дожделотосы буквально светились, расправляя им навстречу светлые концы сиреневых лепестков. Вчера Невиллет не заметил цветы, но сегодня он остановил на них взгляд. Определенно, маленький но чувственный букет тоже был делом рук его милого Вотрена. Вотрен любил цветы, пусть и не мог позволить себе те сотни радужных роз, что обычно горделиво выставляли хозяйки цветочных магазинов. И поэтому, когда малютка Кэрол невинно поделилась с ним, что капитан собирал полевые цветы сам, тихо бранясь, когда пальцы кололись о шипы, а ноги увязали в глубоких болотистых лужах, Невиллет забыл все нетактичные вопросы о назначении сорванной травы в его кабинете. Кроме того, Кэрол научила его языку цветов: забавное поверье, популярное среди мелюзин, где каждый цветок означал какое-то чувство. Так, радужные розы говорили о пылкости, озерные лилии шептали об ожидании. Маркоты, строгие, но неожиданно ароматные, были символом чистоты и заботы, а дожделотосами — он сам, Гидро дракон, воплощение своего элемента, чувствительный к переменам погоды так же, как волнующиеся темно-синие лотосы у кромки воды. «Вотре-ен», — Невиллет сладко зажмурился, почему-то чувствуя себя особенно легко после мыслей о собранных в вазу цветах. Хотелось совершенно нехарактерно захихикать, как маленькая мелюзина, и застенчиво спрятать лицо в ладони. Но все-таки будучи не мелюзиной, а драконом-совереном, он только грациозно перекинул свои тяжелые густые волосы через плечо и приподнялся на локте, поворачиваясь на другой бок. Вотрен еще спал, умудряясь даже во сне сохранять серьезную нахмуренную морщинку между кустистых бровей, что всегда так интриговала безмятежного дракона. Невиллет с интересом прикрыл глаза, рассматривая дремлющего возлюбленного сквозь длинные ресницы. По сравнению с истинным повелителем всех вод, только вынужденно принявшего смертную оболочку, Вотрен был самым обычным человеком. Острые скулы, прямой нос, шапка темных волос, остриженная по самой распространенной модели, — это все можно было увидеть и в лицах сотни других фонтейнцев. И все же, Вотрен был особенным, и Невиллет все больше убеждался в этом каждую их встречу. У Вотрена была забавная длинная прядка, постоянно свешивающаяся на нос, — Невиллету очень нравилось цеплять ее ладонью и отводить назад, когда он целовал его. Еще у него была чувствительная шея, — ему стоило только коснуться там пальцами, напротив бьющейся венки, чтобы Вотрен вздрогнул и зарделся, теряя напускную непроницаемость, и укоризненно сжал его руку в своей, делая шаг вперед и перехватывая инициативу. А самое главное, у Вотрена были совершенно особенные глаза. При исполнении, Вотрен постоянно щурился и склонял голову, будто нарочно пряча непримиримый стальной блеск от тех нарушителей, что еще не подозревали, что их судьба уже давно предрешена железной рукой капитана. Но в свои свободные часы, когда Вотрен и Невиллет оставались наедине, этот мужчина смотрел на него совсем иначе. Теплые и ласковые, его глаза лучились от переполняющей их нежности. Вотрен постоянно смотрел на него прямо, не отрываясь, даже когда наклонялся, чтобы уверенно, но вежливо накрыть его губы своими. И этот зрительный контакт делал с Невиллетом что-то невероятное: его глаза, напротив, сами собой закрывались, а ноги подкашивались, словно его тело уже было готово само по себе отдаться в надежные объятия так неожиданно подоспевшего рыцаря. Вотрен его подхватывал, — неизменно, — и так же неизменно удерживал у своей груди, позволяя вдоволь насладиться ощущением чужого бьющегося сердца совсем близко к своему собственному. Они были как два моря, одно вздымающее волны белоснежной пены, а второе темное и глубокое, устремившиеся навстречу друг к другу со всей силы как только разделяющий вал прорезала ниточка бирюзового ручейка. Но вместо того, чтобы схлестнуться и разойтись, капля за каплей воды смешались, рука вложилась в руку, одно объятие сменилось другим, и третьим, и первой ночью вдвоем, — и они оба окрасились в тот же спокойный лазурный, каким был тот первый невинный жизнерадостный ручеек. Иногда Невиллету казалось, что он уже не мог полноценно различить, где заканчивался Вотрен, а где начинался он сам. В приливе чувств он потянулся, чтобы убрать снова разметавшуюся прядку с его лба. Тонкие прохладные пальцы провели по виску и сложились лодочкой за ухом. Морщинка между бровей настороженно шевельнулась и спустя короткий выдох расслабилась. Вотрен открыл глаза, и на его губы тут же закралась умиротворенная улыбка. — Доброе утро, Вотрен. Невиллет не смог не улыбнуться в ответ, вытягиваясь на подушках обратно, чтобы тот мог сгрести его к себе под бок, своей крепкой рукой даря еще пять минут, свободных от грядущей утренней суеты: выходной, к сожалению, им был позволен только один. — Доброе утро, мой океан. С днем рождения.