Милость Матери волн

      Лаэзель думает, что это платье – намеренное издевательство над ней.       Провокация.       По мнению гитьянки броня должна защищать и прятать хоть какую-нибудь часть тела. В идеале и вовсе запугивать врагов одним своим видом, говоря, что до хозяина добраться нет никаких шансов и лучше сразу бросать оружие и бежать.       Конечно, за время путешествия по Фаэруну Лаэзель уже поняла, что местные волшебники и колдуны себе на уме и подчиняются каким-то совсем иным правилам.       А барды – и того хуже.       Вот и девчонка, Тав, явно витает в облаках.       – Ты в этом никуда не пойдешь.       Взгляд желтых глаз красноречивее всяких слов.       Он поднимается вверх по бесстыдно открытым бедрам, скользит по цепи на груди, цепляется за ошейник, слегка задерживаясь на горле, когда Тав сглатывает, и только потом останавливается на ее глазах.       – Почему? – вопрос звучит так по-чертовски наивно.       – Цк, сними сапоги и считай, что вовсе без одежды.       Лаэзель заслоняет собой выход из снятых комнат в «Эльфийской песне». Сложив руки на груди, она выражает стальным взглядом всю решимость не пропустить Тав дальше порога.       – Да брось, – Тав пробегает пальцами по талии, обтянутой чешуйчатой тканью, – отличная броня.       – Броней, – гитьянки цедит это слово сквозь зубы, – эту мерзость может назвать только слепой дурак, которому черви выели мозги.       Тав делает шаг назад, сталкиваясь с Карлах, которая наблюдала за этой сценой. Пальцы тифлинга ложатся на плечи, слегка сжимая, горячее дыхание касается уха:       – Хочешь, я помогу это снять?       Тав тихо смеется. Ей не нужно смотреть на Лаэзель, чтобы понять всю степень ее бешенства. Она буквально чувствует, как комната наполняется электрическими разрядами, разве что не сверкают молнии.       Но она смотрит.       В астральных глазах очень явно выражено желание голыми руками разорвать на части, но кого – Тав или Карлах?       – Эта «мерзость» – подарок Владычицы Вод. Будет очень грубо просто выкинуть его как ненужную тряпку. А мы же не хотим злить еще больше божеств, чем уже?       Умения красиво говорить Тав не занимать, но на самом деле ей слабо верится, что морской богине есть дело до того, кто, где и как обращается с пресловутой сверкающей чешуйкой. Все-таки вряд ли это именно то самое одеяние, что снято с ее драгоценной рыбки.       Ладони Карлах тем временем медленно оглаживают ее руки от плеч до локтей. Двое тифлингов словно проводят презентацию товара для гитьянки, пытаясь его продать.       Лаэзель опускает руки и Тав готова поклясться на любом алтаре, что в какой-то миг они дернулись в сторону меча.       Концентрированную ревность можно потрогать руками.       Играться с этим, безусловно, очень волнительно.       По всему телу бегут мурашки, а в затылок холодными иглами впивается ощущение опасности.       Все трое еще какое-то время молчат, чувствуя, как натягивается струна терпения.       Карлах – бушующий огонь.       Лаэзель – неукротимая молния.       И Тав нравится чувствовать себя эпицентром неистовой бури.       Когда струна грозится вот-вот лопнуть, Тав ловким движением пальцев снимает с пояса флейту.       – Я переоденусь, – она выскальзывает из рук Карлах, направляясь в сторону своего угла с вещами, сначала намеренно шагнув поближе к Лаэзель, – но только потому, что ты мне нравишься.       На тяжелый выдох гитьянки она не обращает внимания, пряча довольную улыбку.       Вечером Тав возвращается в обитель их отряда побитая, грязная и в крови. Целебные заклинания залечили раны, но умывать пострадавшего они не умеют. Попытки руками стереть кровь, натекшую из большой царапины на лбу, не увенчались успехами. Глаза едва различали краски окружения из-под засохшей корочки.       Вообще ей выпал один из тех редких моментов, когда в комнатах никого не оказалось. В просторном помещении стояла небывалая тишина и Тав попыталась припомнить, куда разбежались все ее друзья.       Карлах, Шэдоухарт, Астарион, Лаэзель и Уилл остались внизу, соблазнившись на уговоры Лакриссы выпить по бокалу вина. Но что-то подсказывало Тав, что после сумасшедшей гонки по вонючим подземным катакомбам в поисках Орин, держащей в плену Хальсина, одним бокалом они точно не ограничатся.       Гейл отправился в «Волшебные принадлежности» по каким-то своим, слишком сложным (по мнению Гейла) причинам, которые озвучивать нет смысла, ведь его все равно никто не поймет.       Джахейра, почти наверняка, торчала у Девятипалой или рыскала по городу в поисках оставшихся арфистов и зацепок о местонахождении Минска.       Дева Эйлин и Изобель покинули лагерь уже какое-то время назад, отправившись на помощь тем, кто в ней нуждался.       А Мизора? Тав надеялась, что та сгинула обратно в Ад, где и останется. По-хорошему, ее даже никто не приглашал оставаться с ними, так что скатертью дорога.       Побыть какое-то время в одиночестве было на удивление приятно. Тав любила шум разговоров вокруг, особенно в редкие моменты, когда его можно было назвать безмятежным, но иногда очень хотелось остаться наедине с собой.       Заклинание создания воды помогло быстро наполнить бадью, стоявшую за ширмой в углу. Вода, конечно, была холодная, но для кожи, исполосованной свежими шрамами, это показалось настоящим блаженством. Использовав предпоследний кусок мыла из запасов, Тав почувствовала, что желание упасть на землю и раствориться грязной лужей, смешавшись с нечистотами Врат Балдура, быстро стекает с нее вместе с мыльной пеной. И вот вновь хочется взяться за флейту, встать посреди залитой солнцем улицы, растворившись в музыке. А чистое сухое полотенце в конце купания ощущалось как настоящий дар богов.       На ее кровати все еще лежало небрежно брошенное чешуйчатое платье.       Тав подняла его и немного покрутила туда-сюда, наслаждаясь переливами цветов даже в условиях тусклого освещения от свеч.       Сейчас в ее жизни было так мало моментов, когда можно было бы почувствовать себя опрятной и красивой. С тех пор как их всех затащили на иллитидский корабль, жизнь состояла только из борьбы, дорожной пыли и крови. Тав уже по-настоящему казалось, что ее и без того серо-фиолетовая кожа стала на несколько оттенков серее и скоро совсем утратит прекрасный фиолетовый отлив.       Так что она как раз заканчивала натягивать на себе эту прелестную вещицу, когда заскрипела входная дверь.       Обернувшись, Тав подумала, что по какой-то причине ей сегодня благоволит удача. Наверняка потом потребует что-нибудь взамен.       Лаэзель вошла в комнату ровно, все с той же неизменно прямой спиной, все еще облаченная в свои сверкающие латы. Видимо, на выпивку особо не налегала. За все время совместного путешествия Тав вообще не видела гитьянки откровенно пьяной. Может эта знаменитая астральная выучка, умение держать себя, а может выпивка с этого плана на нее вообще не оказывала никакого эффекта. Тав подумала, что надо как-нибудь спросить спутницу об этом. Сама она уж слишком часто топила печали в вине и ночами только и делала, что разглядывала кружащееся звездное небо. Конечно, исключая те минуты, когда спасала свою жизнь от очередных нападающих в ночи или болтала с Императором во сне.       Неосознанно Тав держалась в полумраке комнаты со спальными местами, слегка заступив за штору, исполняющую роль двери. Ей хотелось понаблюдать за Лаэзель в такие редкие для них всех минуты тишины.       Но ведь гитьянки знала, что Тав здесь.       Она намеренно игнорировала тифлинга, позволяя ей смотреть.       Лаэзель разоружилась, нарочито медленно протерла наверняка влажную шею ладонью и скрылась в части помещения, обзор на которую закрывал камин.       Тав взяла пустой кувшин, стоявший неподалеку, и быстрым шагом пересекла комнату.       – Ты что потеряла свою чертову дудку и теперь дерешься этим? – Лаэзель, обернувшаяся к ней, кивнула на предмет в руках барда.       – Я не пытаюсь на тебя напасть, – хмыкнула Тав, подходя ближе и на ходу создавая воду в кувшине. Она представила, как пытается одолеть в драке могучего воина, орудуя лишь пустой глиняной посудой, и не удержалась от глупой улыбки.       Лаэзель одарила ее с ног до головы нечитаемым взглядом и вернулась к процессу снятия брони. Это заняло какое-то время, Тав успела отыскать нетронутое полотенце и хорошенько смочить его водой.       Когда спина гитьянки обнажилась, она медленно и осторожно приложила мокрую прохладную ткань к ее плечам. Ожидать, на самом деле, можно было чего угодно. Тав вдруг затопило теплое и колющее где-то в животе чувство и желание проявить заботу к этому существу из другого плана. Все они здесь переживали, казалось бы, худшие времена в своих жизнях, но у Лаэзель она буквально встала с ног на голову.       Ее не прогнали. Спина воительницы медленно расслабилась и Тав про себя кричала от радости: ей доверяют.       Они были одного роста и в целом похожего телосложения, но если тифлинг состояла из одних жил и костей, то тело гитьянки – сплошные рельефные мышцы, усеянные тысячами шрамов. Она источала смертоносную силу даже будучи обнаженной.       – Ты опять в этой тряпке, – тихо произнесла Лаэзель.       Повинуясь порыву, Тав положила на чужую спину ладонь, медленно и почти невесомо провела от лопаток до талии, слегка царапая когтями. Одновременно с этим она шепнула Лэезель в самое ухо:       – Я не надела сапоги.       В ту секунду как ее рот закрылся, мир совершил умопомрачительно резкий поворот. И вот уже Тав прижата к стене руками Лаэзель, удерживающими ее за плечи стальной хваткой.       – Не играй со мной, тифля, – прошипела та ей прямо в губы.       Красные адские глаза уставились в желтые с вертикальным зрачком. Они были так близко, что Тав могла разглядеть все переливы цветов и мельчайшие крапинки. В голове пронеслась мысль, что Лаэзель прекрасно знала (уже) как зовется их народ и обозвала ее так намеренно.       Но вместо раздражения или обиды, Тав накрыла волна жара.       Она вспомнила времена, когда впервые услышала от Лаэзель это пренебрежительное «тифля», подумала о том, сколько всего они пережили бок о бок и что такого чувства всепоглощающего доверия она, наверное, не чувствовала ни к одному существу. Все эти мысли и ощущения неслись в ее разуме со скоростью штормового ветра и вдруг, стало нечем дышать.       Лаэзель целовала грубо, властно. Ее руки отпустили плечи, поднялись выше, сомкнулись на шее. Большие пальцы легли на то место, где билась артерия и Тав ясно осознала, что ее жизнь сейчас полностью в чужих руках. Она улыбнулась в поцелуй: игры с опасностью возбуждали больше, чем что-либо другое.       Тав надавила на плечи Лаэзель, вынуждая ту отстраниться.       – Хочешь убить меня? – прошептала она, опуская взгляд на свои босые ноги. А вдруг и правда хочет? Утреннее заигрывание с Карлах явно не прошло бесследно.       – Если бы хотела, – выдыхает гитьянки, – убила бы тогда на поляне.       По спине Тав бегут мурашки. Она сражалась уже далеко ни с одним десятком воинов гитьянки, но никто не был даже близко похож в драке на Лаэзель. И если бы тогда она не пощадила ее, не стояла бы Тав сейчас здесь, а кормила червей в лесу.       Лаэзель вновь прижимается к ней, горячие губы впиваются в шею. Руки тем временем оглаживают оголенные бедра, проникают под сверкающую ткань, лаская живот с явным намерением опуститься ниже.       Тав забывает как дышать.       Она запрокидывает голову, цепляясь когтями за плечи гитьянки. Ощущение такие, словно она прижимает к себе сгусток раскаленной лавы, под которым плавится кожа, даже несмотря на то, что тифлинги устойчивы к огню.       Но вот на месте этого жара остается только пустота и холод.       На мгновение Тав кажется, что все это ей приснилось, но вот горячая ладонь касается ее колена.       Она опускает взгляд и думает, что сейчас ну вот точно – это сон. Или может Тав ударилась головой сегодня в руинах Подземного города сильнее, чем думала и теперь бредит.       Перед ней на коленях сидит воительница гитьянки, про которую говорят, что она одна – целая армия. Несгибаемая и решительная, презирающая всех тифлингов, которых встречала в Фаэруне, за их мягкотелость.       Тав чувствует себя не просто особенной, а настоящим божеством.       Руки с острыми когтями, не менее острыми, чем у самой Тав, проходятся от голени к бедру, снова опускаются чуть вниз, останавливаясь немного выше колена. Пальцы впиваются в плоть, мнут до синяков. Одна рука взлетает вверх к животу, очерчивая по нему неровные круги, будто успокаивая.       А потом Лаэзель кусает внутреннюю сторону бедра, сильно, по-хозяйски.       Тав дергается, запускает руку в волосы гитьянки и вновь слегка отталкивает от себя. Она хочет заглянуть в ее глаза и когда та поднимает взгляд, Тав думает, что если она божество, то Лаэзель – ее единственный жрец, объятый сиянием священного золотого пламени.       От этого зрелища руки теряют всякую силу, и Тав лишь мягко касается кончиками пальцев чужой головы.       Лаэзель целует бедро выше укуса, слизывает выступившие капли крови. Повторяет все то же самое со второй ногой. Оставляет болезненный укус на нежной части бедра, секунду наблюдает за тем, как расцветает синяк, обрамленный алыми бусинами. Ей приходится держать кусок платья, чтобы он не мешал и Тав готова поставить на кон все свои деньги, что больше всего на свете ей хочется просто оторвать его и выкинуть прочь.       Когда обжигающий язык касается Тав между ног, она искренне удивляется, почему вся «Эльфийская песнь» еще не провалилась прямиком в Аверно, ведь не может быть так жарко нигде, кроме Ада.       Босая стопа касается колена Лаэзель, кончиками пальцев тянется дальше, слегка щекоча кожу.       Тав нужно больше контакта.       Но через пару мгновений ноги перестают ее слушаться, по телу проходит крупная дрожь, пальцы сминают волосы гитьянки, а когда в них снова появляется сила, настойчиво тянут ее наверх, неистово желая почувствовать чужое тело целиком.       Лаэзель послушно поднимается, обвивая талию Тав, прижимается к ней.       – Эти синяки должна видеть только я, – тихо произносит Лаэзель, имя в виду истерзанные бедра Тав.       Та лишь улыбается, обвивая руками шею гитьянки.       Определенно нужно сделать подношение Владычице Вод и сказать спасибо ее служительницам.