***
Лючино был зависим. Впервые они встретились в общей гостиной поместья, где столкнувшись взглядами, неловко улыбнулись друг другу. Не было ни прелюдии знакомства, даже имена не спросили. Просто смотрели в чужие глаза, пытаясь что-то в них разглядеть, и каждый своё. Время будто застыло, но всё это прервалось дуновением зимнего ветра с внезапно открывшегося окна. Это был знак. Тогда в голове Лючино проскользнула мысль о том, что это начало чего-то необыкновенного и точно знаменательного в его жизни, тот самый момент приближающегося счастья, глупая любовь с первого взгляда. Но реальность быстро разбила его мечты на зеркальные осколки, которые он ни в силах был собрать воедино. Его звали Нортон. И узнал он его имя лишь когда услышал звонкий смех со стороны кабинета новеллиста. Прошло пару недель с их первой встречи. Всё такие же неловкие столкновения в разных частях поместья не приводили к чему-то большему, чем просто обмен любезностями и пожеланием хорошего дня. Нортон лишь по-детски улыбался и, похлопывая де Росси по плечу, уходил. Это были маленькие радости учёного, принявшие вид утреннего ритуала. Но позже и те превратились в ножи, летящие в его и без того больное сердце. В один день Лючино вдруг заметил разницу. Нортон не улыбался ему так, как улыбался… Орфею. Улыбка, адресованная де Росси, выглядела так, словно любящий отец смотрит на своё дитя. Улыбка, адресованная новеллисту, выглядела нежной и тёплой, начинающаяся с глаз и перерастающая в смех, придающая выражению лица Кэмпбелла глуповатый вид. Улыбка, смотрящих друг на друга, влюблённых. Впервые увидев их вместе, Лючино сразу заметил уж слишком ласковые взгляды, направленные друг на друга; будто заметные лишь ему касания на общих собраниях, а о долгих вечерних беседах новеллиста и Нортона в саду и вспоминать не хотелось. Именно тогда в его груди поселилось ужасно раздражающее чувство, которое драло грудь когтями изнутри, оставляя после себя полосы с чёрной гнилью, противно стекающей с тела на пол. Это была ревность. Она душила своего обладателя, заставляя каждый раз, при виде счастливых «влюблённых», бежать прочь из комнаты, закрываться в старой лаборатории — единственное место, где Лючино мог найти своё утешение, — и бездумно глядеть в одну точку, стараясь успокоить, бившееся в огненной злобе, сердце. Боль от потери того, что никогда не имел, была нестерпимой и приставучей. Дни стали проходить мимо Лючино быстрее обычного… Нортон всё также хлопал его по плечу, иногда приходил в лабораторию, чтобы обсудить какие-либо научные темы, видимо хотел найти новые точки соприкосновения с новеллистом, — а поздно вечером по средам, выходил на улицу и садился рядом с де Росси на старую скамейку, ничего не говоря, и также как Лючино наблюдал за падающими хлопьями. Такие моменты разрывали профессора на части, заставляя метаться от одного чувства к другому. Со временем он даже начал привыкать, что Кэмпбелл стал появляться в поле его зрения чаще, а встречи во дворе у поместья становились всё более волнующими для влюбленного сердца. Но в долгожданную среду Нортон не пришёл, а всех живущих в поместье потрясла ужасающая новость. Орфей умер в собственной постели от остановки сердца. Что послужило толчком к этому, никто так и не узнал, а на вопросы выживших, Эмили Дайер лишь сверлила всех пустым взглядом и молча уходила в медицинское крыло. Тогда Лючино почувствовал… Радость, что растеклась по всему телу приятной дрожью, и чувство нарастающей паники от подобной реакции. А Нортона смерть новеллиста разбила. Де Росси и Кэмпбелл больше не встречались по средам. Они вообще перестали как-либо пересекаться. Лючино боролся с зависимостью к Нортону и не выходил из лаборатории, отдавая все силы на эксперименты, а тот глушил горе в нескончаемых запасах алкоголя, выходя из комнаты умершего новеллиста лишь для того, чтобы поесть раз в пару дней. Так продолжалось до тех пор, пока ночью дверь в лабораторию не приоткрылась и внутрь вошёл никто иной, как Кэмпбелл. Не спавший тогда уже вторые сутки Лючино не сразу узнал в сгорбленной и уставшей фигуре некогда улыбающегося и по-своему счастливого Нортона. — Нортон?.. Что ты здесь делаешь? Тот молчал пару минут, а после медленным шагом подошел вплотную к ничего непонимающему де Росси и устало опустил голову на плечо. Лючино показалось, что он перестал дышать, а сердце сковало некое тягучее волнение. — Его голос не уходит из моей головы. Каждый чёртов день, час, минуту, я не перестаю слышать то, как он произносит моё имя, просит о помощи… — с каждым словом слышалось всё больше всхлипов, — Я не в силах ему помочь, но это можешь сделать ты, Лючино. — О чём ты говоришь? Я, конечно, учёный, но не в моей власти вызволять людей из царства мёртвых. Прости, Нортон, но я вынужден отказать тебе. — Но постой, ты же сам мне говорил о великом изобретении, что навсегда изменит человечество. И, если я правильно помню, то именно о воскрешении шла речь. — Нет, речь шла не об этом. Да, я работаю над одним проектом, но он не вернёт тебе Орфея, а лишь даст возможность снова пережить некоторые воспоминания, — Лючино начинал закипать, — Это яд, который не даст тебе ничего, кроме иллюзии тех чувств и эмоций, что ты когда-то пережил… Временное «лекарство», а потом ты снова вернёшься сюда, и в лучшем случае, останешься апатичным к реальному миру, в худшем, Нортон, тебя ждёт смерть, а этого допустить я не могу. Но Кэмпбелл будто слышал лишь то, что ему нужно, а потому подняв голову, посмотрел заплаканными глазами на лицо Лючино. — Мне плевать, даже если смерть заберёт меня в свои объятья. Я хочу увидеть его, почувствовать его холодные руки на своём теле и утонуть в нём навсегда. Прошу тебя, Лючино, моя жизнь без него не имеет ни капли смысла. Каждое слово Нортона словно ножом проходило по только зажившим шрамам. Больно, чертовски больно, понимать, что ты никогда не сможешь заставить сердце любимого человека биться вместе со своим в унисон. Лючино пора отдаться в руки этой боли и смириться с тем, что его главной мечте не суждено сбыться, пока не стало слишком поздно. Но кошки все ещё мерзко скреблись где-то за грудью, вызывая злость уже к умершему, кто забрал его счастье в царство мёртвых вместе с собой.***
«Лекарство» не переставало своё действие еще несколько длинных ночей, за которые Лючино стал для Нортона никем иным, как умершим новеллистом. На четвёртый день учёный покинул спящего Нортона и снова сидел на любимой скамейке, глядя на падающие хлопья снега. — Я, честно, не надеялся тебя встретить. Надолго ты пропала, ящерка, — из пустоты, на другом краю скамейки, появился всеми известный Джек, — Малыш Нортон так и не смог справиться с потерей обожаемого новеллиста? — Нет. — На другой ответ я и не надеялся, — потрошитель хмыкнул, — Долго ещё будешь играть чужую роль? Самому то не надоело быть чьей-то заменой? Лючино ничего не ответил. Его совершенно не волновало откуда Джек знает о нём и всей ситуации в целом. В глазах не было ничего кроме чёрной и поглощающей пустоты. Щёки впали, тело исхудало до невозможности, а некогда тёмные, с огненными концами, волосы, что вызывали зависть у половины женщин в поместье, стали ужасно тонкими и выглядели так, словно сейчас отпадут. Он устал. — Ты интересный, Лючино, но слишком зависим от других. Посмотри, что эта «любовь» сделала с тобой. Ты похож на ходящий труп, дунешь и рассыпешься, — Джек приподнялся со скамейки, встав напротив учёного, опускаясь на одно колено, — Не стоит дарить своё одинокое и измученное сердце тем, кому это не нужно, Лючино. Люди всегда возвращаются к старым игрушкам, а новые используют лишь ради временного удовлетворения. Просто прими как данность: ты не в силах его заменить. И Нортон никогда не увидит «тебя», пока ты играешь в его иллюзии, — потрошитель встал, оглядываясь в сторону леса, — Подумай над моими словами, а я, пожалуй, пойду, — и на прощанье произнёс, — Выпусти себя из клетки. Джек исчез в пространстве, а Лючино так и остался сидеть на скамейке, глядя в далёкое пасмурное небо. Сейчас он хотел лишь забытие. В тот день в поместье никто не вернулся, а Нортон, рукой проводя по кровати, рядом с собой, произнесёт лишь одно имя в уже навсегда поселившуюся в лаборатории пустоту: — Лючино…