До рассвета

Дворники лениво елозили по ветровому стеклу. Женский шелестящий голос по радио сообщил, что дождь пройдет до рассвета. Мелькнул билборд с социальной рекламой, едва различимый под толщей воды. Вроде что-то про разговоры по телефону за рулем. Бабушка говорила, что в обмен на самую красивую природу, самую вкусную кухню и самых добрых людей бог даровал Луизиане ураганы и ливни. Особое недоумение у Кроули вызывало слово "даровал". Прогрохотал гром. Щебетание о погоде прервалось на "Whole Lotta Love". Кроули выстукивал бодрый гитарный риф на руле, на время отвлекшись от дрянной погоды и замучившей головной боли, к ночи великодушно отступившей на второй план. Бабушка считала, что рок – музыка безбожников, и нещадно отбирала кассеты у маленького Кроули. В ответ он обзавелся тайниками по всему дому, саду и даже припрятал парочку в сарае. Сегодня Кроули ездил на юго-запад штата договариваться с новым поставщиком. Скользкий тип с засаленными манжетами и усами, напоминавшими старую малярную кисть. Сначала он угостил Кроули кофе, обхаживал, откровенно заваливал лестью, а потом задрал ценник и стал диктовать скотские условия сделки, будто имел на это право. Пришлось переубедить его при помощи пистолета, прижатого к щеке, и сломанного носа. Led Zeppelin плавно перетекли в "Wicked Game", и Кроули выключил радио. Думать о мире, пылающем в огне, и о том, кто может его спасти, Кроули не намеревался. В бардачке черного "шевроле", купленного за наличные, вместе с сигаретами, запасными очками и презервативами, валялась обернутая канцелярской резинкой пачка купюр толщиной в палец. Кроули всегда возил ее на дело. Иногда пригождалась. Высокая вывеска мотеля с незамысловатым названием "У Чарли" горела тусклым красным. Фонари, по очереди моргая, заливали холодным светом парковку, спрятанную от шоссе за деревьями. На ней стояли лишь пара грузовиков, грязный серый "форд" с помятым задним бампером и "вольво" мозолящего глаза песочного цвета. Кроули припарковался неподалеку от навеса с противными зеленоватыми лампами – не хватало еще в костюме бегать под ливнем. — Ты опоздал. — Труп в болото сбрасывал, – Кроули вынул из кармана сигареты и зажигалку. Не оценив шутку, Азирафель поджал губы. Кроули потер пальцем металлическую балку со стершейся краской и привалился к ней плечом. Он окинул взглядом парковку и пожелтевший бассейн без воды. Как хорошо, что к утру их тут след простынет, и Кроули не полюбуется мерзкого вида подтеками при солнечном свете. — В следующий раз встретимся на границе с Канадой? — Конспирация, ты же знаешь, – с чрезвычайно важным видом заявил Азирафель. — Так как ты их выбираешь, – Кроули повернул голову к Азирафелю, – у кого хуже отзывы на "трипадвайсоре" ? — Наугад. — Серьезно? – Кроули выгнул бровь. — Да, – Азирафель посмотрел на него в ответ. – Невозможно проследить закономерность, если ее нет. Кроули усмехнулся. Дождь с раскатистым грохотом разыгрался в полную силу за все поля, реки, озера и джамбалаю . Парковка превратилась в маленькую долину Миссисипи – только впадала она не в Мексиканский залив, а в сливы, растянувшиеся вдоль навеса. — Я возьму номер. Кроули кивнул. Азирафель прошмыгнул за полупрозрачную замызганную дверь. Они разминулись. Вдалеке, в поле, ударила молния. Прогремело так, словно по навесу пробежало стадо лошадей. Кроули выпятил нижнюю губу. Окурок нырнул в узкую сливную щелку к десяткам таких же окурков, разбухших от воды. Над дверью прозвенел покрытый темными пятнами колокольчик. По душному холлу тянулся запах дешевого кофе. Гудел вентилятор, с неохотой вертящийся из стороны в сторону; тихо трещало радио. Играл удивительно заводной джаз. Кроули хлопнул по звонку. Без остановки обмахиваясь газетой, полный чернокожий в мужчина в рубашке с коротким рукавом – вероятно, Чарли – приземлился на стул за стойкой. — Все еще льет, да? — Ага, – безразлично ответил Кроули. Чарли снял с крючка один из ключей с номером комнаты на пластмассовом брелоке и положил на стойку, накрыв широкой ладонью. Судя по акценту, он был местным. — Пятнадцать долларов. Кроули достал бумажник. — Мне не нужна комната, но я дам сто баксов, если скажете, в какой номер заселился джентльмен в бежевом. Чарли с сомнением нахмурился. — Выносить тело я не буду, – предупредил он серьезным тоном. Кроули усмехнулся. Мотель "У Чарли" взлетел в воображаемом рейтинге над доброй половиной всех, в которых ему довелось останавливаться. Конечно, никакие рейтинги Кроули не вел, однако Чарли его приятно удивил. — А если накину пять тысяч? Сегодня Кроули не собирался никого убивать, но ведь кто знает, что ждет за поворотом. Расценки всегда лучше узнавать заранее. Чарли и бровью не повел, словно он прежде неоднократно выносил трупы и мастерски заметал следы. Похвально. — Десять. Кроули довольно ухмыльнулся. — Не волнуйтесь, до этого не дойдет, – он протянул стодолларовую купюру, – но буду иметь ввиду. Чарли деловито сунул деньги в нагрудный карман и повесил ключ обратно. — Восьмой. Это на втором этаже. — Спасибо, – Кроули направился к выходу. – Доброй ночи, сэр, – он шутливо отсалютовал угрюмому Чарли. Ступени ритмично скрипели, металлические перила выглядывали из-под навеса, и капли дождя шлепались о них, разлетаясь во все стороны и забрызгивая черные рукава. Опасливо выглянув из номера, Азирафель запустил Кроули внутрь. На дверной ручке висела расклеивавшаяся табличка "Не беспокоить". Кроули вальяжно поправил волосы. — Как ты узнал, в каком я номере? — Заплатил Чарли. Азирафель с подозрением свел брови к переносице. — И он так легко согласился? — Не каждый день предлагают сто долларов почти даром. О том, что Чарли за десять тысяч согласен вынести труп, Кроули благоразумно умолчал. Бабушка пыталась донести до внука, что верить нужно каждому, быть открытым к людям – добродетель и прочее. Лупить по рукам за детские шкоды, видимо, тоже добродетель. Мать цинично говорила: "Доверяй, но проверяй". Комната олицетворяла собой два слова: дешевизна и безвкусица. Не сочетавшиеся друг с другом цвета, потрепанная мебель в разных стилях, противный свет и обои с мелким невнятными узором. Если пожить в такой недельку-другую, сойдешь с ума. Азирафелю, судя по всему, тоже не нравилось. Дождь стучал по подоконнику так, словно пытался отломать его от стены. Вентилятор на потолке лениво перебирал пожелтевшими лопастями. Головная боль напомнила о себе. Кроули поморщился. Каждая капля, врезавшаяся в подоконник молотком била по черепу: то слева, то справа. Бабушка отвергала любые таблетки, ратуя за народную медицину. Мать не брезговала валиумом. — Надеюсь, тут кровать не скрипит. Кроули не увлекла даже марихуана, которую ему то и дело пытался подсунуть сосед по комнате в студенческом общежитии. Он слишком сильно боялся терять контроль над ситуацией. С алкоголем Кроули все же мог договориться. Азирафеля протянул помятый блистер. Какая проницательность, мысленно хмыкнул Кроули. Он выдавил предпоследнюю таблетку аспирина на ладонь. Заметив засохшую темную каплю на мотельном стакане, Кроули вытащил из внутреннего кармана пиджака фляжку. — Тебе не кажется безответственным запивать обезболивающее алкоголем? Не хватало еще слушать морали. Тем более от него. — Трахаться со мной тоже безответственно, но тебя это никогда не смущало, – огрызнулся Кроули. Детектив Фелл вовсе не был образцом нравственности, каким мог выглядеть на первый взгляд и каким он хотел казаться. Потому Кроули считал себя меньшим лицемером из них двоих. — Тебе еще обратно ехать. — И что? – Кроули приподнял брови. – Арестуешь за вождение в нетрезвом виде? — Дело не в законе, а в том, что ты можешь врезаться в столб. — Волнуешься за меня? – ухмыльнулся Кроули. Азирафель не ответил. Довольный собой Кроули отхлебнул еще виски, присев на край кровати. К счастью, не скрипнула. Кроули откинулся на спину. Пиджак расправился, открывая торчащую кобуру. Азирафель никак это не прокомментировал – он и сам носил оружие. Доверяй, но проверяй. Боль разглаживалась, как складки под горячим утюгом на одной из дорогих рубашек Кроули: Hermes, Armani, Brioni. Крутящиеся лопасти в уродливом теплом свете гипнотизировали. Слева от вентилятора красовалось размазанное по потолку насекомое. А ближе к ванной еще одно. На стене, к которой примыкал стол, – целых пять. Кроули потянулся за сигаретами и зажигалкой. — Подай стакан. Он только и годился, чтобы сбрасывать в него пепел. Очевидно, Кроули погорячился насчет лучшего мотеля среди многих. — Не люблю, когда ты куришь, – Азирафель протянул ему стакан. — Не люблю, когда ты брюзжишь. Кроули взглянул на замутненное дно стакана и поставил его себе на грудь. Щелкнула зажигалка. — Так и будешь лежать? — Ложись рядом, – прохрипел Кроули, затягиваясь сигаретой. Азирафель раздраженно вздохнул и снял с себя пиджак, бережно повесив его на стул, совершенно не вписывающийся в интерьер. В потертой цветочной обивке чернела пара дырок от сигарет. Сверху он повесил кобуру с пистолетом. — Полкровати занял, – цыкнул Азирафель. С недовольным стоном Кроули придвинулся влево, ближе к краю. Азирафель развязал шнурки светло-коричневых туфель – чересчур официальных, на вкус Кроули – и залез на кровать. Кроули забавляли его носки в нелепую шотландскую клетку. Азирафель устало выдохнул, откинувшись на подушки, и прикрыл глаза. В такие моменты Кроули считал, что Азирафель не притворялся. Дым тянулся к убогому вентилятору. Кроули дышал мерно, не поворачивая голову. Сначала он, любопытства ради, воровал сигареты у матери: тонкие, ментоловые, невкусные. Она беспечно бросала полупустые пачки на балконе, на веранде, в гостиной, на кухонном столе. Однажды Кроули обнаружил другие сигареты: толстые, с оранжево-желтым фильтром, пахли непривычной горечью. Кроули с радостью вытащил одну на пробу. После нее мамины сигареты казались полным дерьмом, и Кроули прикидывал, где бы раздобыть еще. Решение нашлось в виде соседского мальчика постарше, которому в местном магазине продавали без документов. За доллар сверху он покупал Кроули сигареты. Бабушка пришла в ярость, когда узнала. Она лупила не только по рукам, но и по губам. Впредь, как и с кассетами, Кроули вел себя осторожнее: убегал покурить за пределы имения, запасся жвачками и мыл руки по два раза. Разбрасывать по дому пачки мать не перестала. Сигарета с шипением потухла, потеревшись о стакан. Между плечом Кроули и пальцами ног Азирафеля собралась складка. Ничтожная складка на проеденном молью одеяле отделяла их друг от друга. Поначалу к Кроули закрадывались подозрения, что Азирафель женат – все-таки детективу следует поддерживать имидж. Затем подозрения развеялись, как сигаретный дым на ветру: тонкое и мимолетное кокетство с поваром, приготовившим Азирафелю блинчики, щедро политые кленовым сиропом, не ускользнуло от Кроули. Однажды он невзначай отпустил пошлую шутку. Азирафель ответил, завязался разговор, откровенно переваливающий за флирт, и они подрочили друг другу на мятой кровати в мотеле в часе езды от Батон-Руж. Кроули достал еще одну сигарету. Бабушка проповедовала целомудрие и наказывала заниматься сексом только после свадьбы и исключительно по любви. Матери было плевать. Каждый раз они встречались с одной и той же целью и каждый раз затевали одну и ту же игру. Жестокую игру, можно сказать. Мир словно готовился вот-вот вспыхнуть. Чертова складка бесила Кроули. Он протянул руку, чтобы расправить ее. Вот он, Азирафель, в дюйме от кончиков его пальцев. Пепел упал на одеяло. Кроули отдернул руку. Шекспировская трагедия. Азирафелю нравился Шекспир – Кроули запомнил. Он бережно складировал в своей голове все детали касательно Азирафеля. Для дела, конечно, они же враги – мало ли пригодится его любимая начинка пирога. Или то, что Азирафель переехал из родной Северной Дакоты в Луизиану из-за своей мерзлявости. Вспомнив, что сигарета тлела зазря, Кроули затянулся. Он едва не уронил кусочек пепла на рубашку, в последний момент стряхнув его в стакан. — Ливень затих, – вдруг сказал Азирафель. Бодрая барабанная дробь по подоконнику и впрямь перетекла в редкое постукивание. Чутье, десятки лет, прожитые в Луизиане, и прогноз погоды подсказывали Кроули, что затишье наступило временно. Летом дожди лили особенно беспощадно. — Скоро начнется снова. — Пессимизм тебе не к лицу. А что к лицу? Опрокидывать на жесткую кровать, попутно расстегивая пуговицы на потертом жилете? Тянуть за копну белых кудрей и давить на поясницу? Скалиться и закидывать ноги на плечи? — По радио передавали, что дождь пройдет до рассвета. Азирафель хмыкнул. Это означало "ты прав, но я не признаю это вслух". Кроули сдержал улыбку. Второй окурок упал в грязный мотельный стакан. Кроули снова взглянул на складку и незаметно разгладил ее. Он поднялся с кровати, поставил стакан на пыльный телевизор и размял плечи. Азирафель вытянул ноги. — Я бы не отказался от вафель. — Каких вафель? – нахмурился Кроули, массируя шею. — Бельгийских вафель со взбитыми сливками и двумя сиропами на выбор, – уточнил Азирафель. – В придорожной закусочной неподалеку отсюда они весьма недурные. Кроули перевел взгляд на окно. На нем висели жалюзи из самой дешевой жести, что можно найти в магазине. Если открыть окно, они подпрыгнут от ветра и со скрежетом проедутся по стеклу. Кроули поморщил нос – ему не хотелось высовываться из номера. Азирафель смотрел на него, сцепив руки в замок, как королева, требующая немедленный отчет министра о государственных делах в мельчайших подробностях. Чего Кроули хотелось, так это трахнуть его, сбив всю надменность и высокомерие. — Если промочу носки – я пристрелю тебя. Он бросил кобуру со стула на кровать и развалился на нем, закинув ногу на ногу. Азирафель потянулся за туфлями. Завязав на них опрятные узелки, он надел кобуру и пиджак. Кроули пропустил Азирафеля вперед. — Я поведу, – заявил Азирафель. — С хуя ли? – нахмурился Кроули. Азирафель резко остановился, и они чуть не столкнулись носами. Он гордо задрал подбородок, как обычно делал в моменты убежденности в собственной правоте. — Потому что ты выпил, – два глотка ни о чем! – К тому же твой стиль вождения ужасен. Раздраженно рыкнув, Кроули не стал спорить, сверля взглядом светлую спину. Он обогнал Азирафеля на лестнице. Вероятно, они выглядели ужасно нелепо, перешагивая лужи и постоянно озираясь, как в шпионских комедиях. — Как носки? – Азирафель повернул ключ зажигания. — Сухие – тебе повезло, – буркнул Кроули. Азирафель бесшумно усмехнулся. Засранец еще и водил, как пенсионер, еле плетясь по трассе. И музыка у него в машине всегда играла старомодная – под старомодной музыкой Кроули подразумевал далеко не классический рок. А в бардачке, наверняка, лежала пачка леденцов с мерзким сладким вкусом. Кроули отвернулся к окну. От тростниковых полей, за которыми простиралась полоса темного леса, веяло жутью в ночное время. Бабушка пугала маленького Кроули геенной огненной. Соседские дети постарше пугали сказками про чудовищ из леса. Доблестный герой, конечно, сражал их всех – каждой сказке полагается счастливый конец. Закусочная не выделялась среди тысяч придорожных закусочных по всей стране: шахматный пол, красные диваны, музыка пятидесятых, официантки с простодушными лицами. Азирафель органично вписывался в здешнюю атмосферу – так же старомодно, словно детектив из черно-белого фильма. — Я бы долго не протянул на сигаретах, виски и аспирине, – отметил Азирафель, заказав вафли с ягодным сиропом. Он не смотрел в круглые испуганные глаза прежде, чем нажать на спусковой крючок, не слышал скрежет мусата, скользящего по тесаку, в холодной полупустой комнате, не пропускал ничьи ноги через огромную мясорубку, не чистил винтовку, прячась от поднятого на уши города и мурлыча под нос приставучую песню, услышанную по радио. Кажется, это была Майли Сайрус. Кроули промолчал. Азирафель был человеком контрастов. Профессионал своего дела, плохо ладящий с техникой; лицемер и лжец; интеллигентный и умный; с уставшим взглядом и крепким рукопожатием. Но как же благоговейно он смотрел на чертовы вафли – чуть ли не облизывался, будто ребенок, наконец уговоривший родителей заехать в Макдоналдс. Кроули не любил есть в чьей-либо компании, хотя, конечно, ему часто приходилось идти на уступки. По дороге он перехватил сэндвич с говядиной. Бабушка почти каждый день – за исключением религиозных праздников – кормила его джамбалаей. И заставляла соблюдать пост. Мать иногда сжаливалась над сыном и возила его в закусочную в двух милях от имения. Она была в сотни раз приятнее и уютнее той, в которую Кроули отвез Азирафель. Отделанная деревом, с приглушенным теплым светом, выцветшими плакатами и фотографиями на стенах – она не выглядела такой синтетической, что ли. Азирафель умудрялся есть настолько аппетитно, что Кроули, наконец, уважил воркующую над ними пухлощекую официантку и заказал вафли, но порцию поменьше. Азирафель удовлетворенно промокнул губы салфеткой. Насчет недурных вафель он не соврал. Толкнув стеклянную дверь, Кроули тут же сунул сигарету в зубы и чиркнул зажигалкой. Азирафель поджал губы и прожигал Кроули взглядом "ты мог бы покурить позже, я хочу обратно". Кроули, выпуская дым, приподнял бровь и ответил взглядом "ты не разрешаешь мне курить в машине, так что потерпишь". В отместку Азирафель снова не пустил Кроули за руль. Как только за ними захлопнулась дверь номера, Азирафель сбросил с себя пиджак и заперся в ванной. Пару лет назад в приподнятом настроении после секса Кроули включил телевизор. В том мотеле провели кабельное, и он, пощелкав каналы, по счастливой случайности наткнулся на только-только начавшегося "Охотника на оленей". Азирафель не видел фильм раньше и, обхватив руками колени, сосредоточенно смотрел в экран старого телевизора, не ворча на курящего Кроули. Они не разговаривали, не касались друг друга, Азирафель даже изредка не поворачивался в его сторону, но Кроули поклялся бы кем угодно – ничего романтичнее с ним не случалось за долгие годы. В конце фильма, к своему удивлению, Кроули заметил, что у Азирафеля глаза на мокром месте. — Ты случайно не знаешь, – Азирафель тихо шмыгнул носом, – Кристоферу Уокену дали "Оскара" за этот фильм? Кроули свел брови к переносице. Он выудил сигарету из пачки, напрягая память. — Дали. — Заслуженно, – кивнул Азирафель. Он совсем чуть-чуть отодвинул ветхую пыльную штору, позволив одним глазком сквозь узкую щель взглянуть на настоящего себя. В тот момент Азирафель не притворялся. Азирафель выпустил горячий влажный воздух, шутливым жестом приглашая уже раздевшегося Кроули войти. Невпечатленный Кроули фыркнул и захлопнул за собой дверь. Он не собирался задерживаться и лишь быстро ополоснулся. Поразительно, но тараканов в ванной Кроули не обнаружил. — Ты пистолет в ванной забыл, – он пригладил короткие мокрые волосы назад. — Черт с ним, – выдохнул Азирафель. — И как тебя начальство... — Заткнись, Кроули. Азирафель повалил его на кровать, оседлав бедра, и притянул лицо к себе, пылко целуя. Кроули охотно ответил, по-хозяйски кладя руки на обнаженные бедра. Шурша упаковкой, Азирафель подтянул к себе презервативы и смазку – прихватил по пути из машины. Кроули вытащил из его пальцев презерватив и раскатал по длинному члену. Азирафель завел руку за спину, не позволяя Кроули вмешиваться. Кроули ловил его вздохи и постанывания ртом. В этот раз Азирафель торопился. В ином случае Кроули подложил бы подушку под его живот и, медленно просовывая внутрь пальцы, дразнил, нажимая на простату и утопая в мольбах ускориться, а потом, не меняя позу, трахнул. Когда Азирафель насадился на головку, Кроули откинул голову в немом стоне, стукнувшись о стену с потрескавшейся штукатуркой. Маленький кусочек откололся и провалился между подушкой и изголовьем. Азирафель опустился и резко приподнялся, упираясь в широкие плечи. Кроули вжался лопатками в истончившуюся от времени подушку с дырявой наволочкой. Азирафель, задрав подбородок, вновь смотрел на него, как королева на министра, но в его глазах разливалось желание. Кроули крепко сжал пышные бедра, крутя ими и подстраивая под свой темп. Азирафель быстро вспотел. Он прикусил губу, не отпуская плечи. Крепко схватив Кроули за волосы на затылке, заставляя его выпрямиться, Азирафель прижался к сухим губам, простонав в чужой рот. Кроули жадно отвечал на его поцелуй, как будто не мог насытиться. Азирафель не сбавлял темп. Его ягодица покраснела от хлесткого шлепка. Словно они были другими людьми, словно они не рисковали репутацией, работой и даже жизнью, трахаясь на грязных простынях затхлых мотелей, разбросанных по всей Луизиане. После того, как Кроули особенно высоко вскинул бедра, Азирафель закинул голову и прогнулся в спине. Кроули жалел, что не мог наблюдать со стороны. А лучше сзади. Опрокинув Азирафеля на кровать, Кроули поставил его на колени. Локти и бедра дрожали от возбуждения. Кроули не сдержался и невесомо коснулся поясницы. Азирафель нетерпеливо поерзал. Второй рукой Кроули зафиксировал бедро, не отрывая завороженный взгляд. Азирафель гораздо лучше смотрелся бы на темных простынях в квартире Кроули, но он не жаловался. — Ты еще долго? – Азирафель недовольно уставился на Кроули из-за плеча. Словно выпав из транса, Кроули слабо тряхнул головой. — Не тяни! – потребовал Азирафель. – Или я оденусь и уеду. Кроули сжал челюсть, сверкнув глазами. Он отвесил еще один шлепок по заднице Азирафеля. Гнев и обиду можно легко сублимировать сексом – почему-то это детектив Фелл не замечал. А может, делал вид, что не замечал. Кроули уткнулся головкой к растянутому анусу, а затем скользнул толстым членом меж ягодиц. Горячее тело прижалось к мокрой напряженной спине. — Не смей, блять, мне хамить, – прошипел Кроули. — А то что? – с вызовом бросил Азирафель. Он откровенно провоцировал. Кроули осознанно велся на провокацию. — А то твое кресло в участке будет пустовать неделю, и хрен ты кому объяснишь, почему. Кроули рывком потянул бедро на себя. Азирафель судорожно вздохнул. Кроули толкался глубже и глубже, пока его яйца не шлепнулись о задницу. С рыком он вышел наполовину и загнал член до конца. Он трахал Азирафеля остервенело, навалившись и держась за бока железной хваткой – у Азирафеля не было ни единого шанса, ему оставалось лишь захлебываться стонами. Впрочем, он этого и добивался. Даже если бы в номер ворвался босс Кроули, человек, державший в своих мозолистых руках весь криминальный мир штата, с пистолетом, Кроули, не раздумывая, выбил бы у него пистолет, свернул шею и залез обратно на кровать, пристраиваясь к Азирафелю сзади. Крайне неправдоподобный сценарий – босс подобным дерьмом давно не промышлял, да и пистолет у него выбить совсем не просто, но Кроули так хотелось растянуть эти мгновения, что он задумывался о подобной ерунде. Возможно, дождь кончился – Кроули оторвался от реальности, не слыша ничего, кроме шлепков, стонов Азирафеля, хлюпанья смазки и собственных мыслей. — Быстрее! – вскрикнул Азирафель. Он уперся лбом в подушку. Кроули ускорился и пожалел, что не мог дотянуться до его губ. Со временем Кроули обзавелся маленьким ритуалом: если он брал Азирафеля сзади, в самом конце он позволял себе мимолетную нежность и, наклонившись, кончиком носа проводил по белым кудрям. Азирафель годами не менял ни шампунь, ни одеколон, и каждый раз от его запаха у Кроули, казалось, мутнел рассудок. Войдя до конца и уперевшись бедрами во вспотевшие ягодицы, Кроули кончил. Стоило ему протянуть руку вниз, как Азирафель содрогнулся и, протяжно простонав, испачкал свалявшееся одеяло. Все использованные презервативы, запакованные в маленький бумажный пакет, ехали вместе с Кроули до ближайших мусорных баков или в крайнем случае свалки. — Я первый в душ, – Азирафель вылез из-под Кроули. — Да пожалуйста. Захлопнулась дверь в ванную. Кроули лениво поднялся с кровати, глотнул виски из фляжки и достал сигареты. Был ли он лицемером, если расплывался перед кем-то от нежности, а через пару минут радовался, что этот человек не ворчал насчет курения? Определенно был, потому что Кроули на самом деле давно перестало раздражать его ворчание. Учуяв запах табака, вышедший из ванной Азирафель поморщил нос. Кроули усмехнулся и запер за собой дверь. Зеркало над раковиной покрылось конденсатом. Кобура лежала на бачке. Кроули повернул кран и, любопытства ради, вынул пистолет, провел пальцами по выгравированному номеру. Он был заряжен. Струи прохладной воды били в лицо, спину, грудь. Он уперся рукой в стену и, опустив голову, пригладил волосы. Порой приходилось чертовски тяжело, но никто, кроме мотельного душа и самого Кроули, не должен был об этом знать. Сотрудничая с полицейским, он вырыл себе могилу. Начав его трахать, забил в крышку сколоченного наспех гроба последний гвоздь. Для того, кто вышибал людям мозги, не оставляя следы, он вел себя непозволительно безрассудно. Выключив воду, Кроули стянул полотенце с металлической перекладины. Раздался грохот, и Кроули машинально схватился за пистолет, сняв его с предохранителя. — Где твой любовничек? – крикнули за дверью. Кроули направил пистолет вперед. Он смутно припоминал, кому принадлежал голос. Кажется, его звали Фурфур. Кроули пересекался с ним пару раз – тот еще подхалим и зануда. — Не понимаю, о чем вы. — Где Кроули? Дверь ванной распахнулась. — Я здесь, мудила. Фурфур замертво рухнул на пол. Из виска хлынула кровь. Бабушка причитала: "На бога надейся, а сам не плошай". У матери с нравоучениями не задалось. В глазах Азирафеля не промелькнуло ни капли осуждения. Если бы Кроули не знал его, подумал бы, что Азирафель боялся. — Тебе ничего не будет за это? — Не думаю. Фурфур – мелкая сошка. Кроули, вручив пистолет Азирафелю, вытащил из кармана Фурфура ключи от машины и телефон. Запись не велась. Он ввел пароль: четыре нуля, но телефон, будто бы вредничая, завибрировал. Четыре единицы. Один, два, три, четыре. Четыре шестерки. Телефон разблокировался, красуясь перед Кроули дурацкими обоями по умолчанию с разноцветными полосами. Никаких сообщений на счет слежки не нашлось, за последние сутки Фурфур никому не звонил. Кроули раскрыл темно-зеленый потрепанный пиджак с дыркой на лацкане, разорвал рубашку, вывернул все карманы – чисто. — Никто не знает, что он здесь. — Как он нас нашел? — Захотел выслужиться перед начальством и, ткнув пальцем в небо, выбрал меня, – пожал плечами Кроули. – Проследил откуда-нибудь и нашел. Вероятнее всего, я вообще подвернулся ему случайно. В дверном проходе замаячил Чарли. Оперевшись плечом о дверной косяк, он бросил сердитый взгляд на выбитую дверь. — Сэр, извините, – начал Азирафель. Интересно, что он хотел сказать? Что произошло недоразумение? Как вообще можно оправдаться, когда ты в номере с голым мужчиной, пистолетом в руке и трупом на полу? — Две тысячи, и ты ничего не видел, – перебил Кроули. — Три. И двести баксов за дверь. — Деньги в машине. Нахмурившись Чарли скрестил руки на широкой груди. Сперва он засомневался, но через несколько секунд его лицо разгладилось. — Где здесь кладовая? — В конце коридора, – Чарли показал большим пальцем вправо и положил ключи на стол. – Потом занесете ко мне. С удовлетворенным видом он удалился. Бабушка свято верила в то, что пути господни неисповедимы. Мать прозаично говорила: "Дерьмо случается". Кроули бросил полотенца на пол, преграждая крови путь к мебели, иначе выводить ее придется долго и нудно. Как хорошо, что в номере линолеум, а не паркет. — Сгоняй в кладовую, возьми все, что надо. И дверь прикрой. Азирафель нечитаемым взглядом уставился на Фурфура. — Чего? – Кроули свел брови к переносице. – У вас и похуже бывают. — Ничего, – спокойно ответил Азирафель. – Раньше мне не доводилось избавляться от трупа. Он поднял с пола дверь и кое-как прикрыл проем. Кроули прошерстил фотопленку в телефоне Фурфура. Кроме некачественных фотографий, сделанных меньше часа назад, где Кроули и Азирафель вместе заходят в номер после закусочной, ничего интересного там не было. Версия, что Кроули попался на глаза Фурфуру случайно, звучала более правдоподобно. Кроули натянул боксеры и брюки. Вернулся Азирафель с ведром, тряпками и чистящими средствами в руках. — Салфетки есть? Азирафель достал из кармана брюк пачку бумажных платочков. Кроули по одному засовывал их в отверстие в голове Фурфура. Салфетки в считанные секунды багровели, пропитываясь кровью. Так ушла пачка. Азирафель протянул Кроули еще одну, запечатанную. Наконец, кровь остановилась. Вдвоем они упаковали тело в черный пакет для мусора и оттащили в сторону. Кроули открыл окно. Азирафель, бережно закатав рукава, поднял кончиками пальцев потяжелевшее полотенце, с краев которого капала кровь, выкрутил в раковине кран на самую холодную воду и окунул его под струю. Кроули наполнил ведро водой в душе. В его деле увольнение возможно в единственном варианте – вперед ногами, и, раз уж ввязался, оставалось только добиваться повышения, лишь бы давали поменьше грязной работы. Кроули ненавидел грязную работу. Вместо признания своих ошибок бабушка винила во всем попутавшего ее беса. Кроули хватало ума и чувства собственного достоинства, чтобы не сваливать на других ответственность за то, что он влез в дерьмо. Повезло, что пуля застряла в голове – выскребать чем под руку попало ошметки мозга, забившиеся под неумело прикрученный плинтус, в разы хуже, чем просто вытирать кровавую лужу, дыша хлоркой. Кроули знал, о чем говорил. Отмывать застывшую кровь, въевшуюся в кожу, и выковыривать ее из-под ногтей тоже не доставляет никого удовольствия. К счастью, у уборщицы завалялась пачка резиновых перчаток. Хлорка не все время будет заглушать запах мочи и дерьма, но респираторов в кладовой, к сожалению, не нашлось. Вскоре Азирафель закончил с полотенцем. Он снял постельное белье и вынес его из номера – видимо, к стиральной машине. Вернувшись, Азирафель взялся протирать все поверхности, включая дверные ручки. Обстановка совсем не располагала к разговору. Они пересеклись в ванной: Азирафель отмывал раковину после полотенца, Кроули заливал чистящим средством туалет, куда до этого вытряхивал окурки, пепел и литры воды, окрашенной кровью. К тому моменту Кроули полностью оделся, стащив одежду со стула. Его почти умилило то, как аккуратно Азирафель сложил ее. Азирафель взял стакан с бачка и тщательно вымыл его. Кроули вытер сгибом локтя вспотевший лоб. Он окинул внимательным взглядом номер. Азирафель отнес ведро, швабру и чистящие средства обратно в кладовую. — Ты прикроватные тумбы протер? – нахмурился Кроули. — Да. — Выключатели? — Да. — Краны? — Да. — В кладовой все стер? — Да, – с явным раздражением ответил Азирафель. Кроули прошелся по номеру, еще раз осматривая каждую деталь. Доверяй, но проверяй. Все, кроме трупа в пакете и незаправленной кровати, выглядело обыденно. С постельным бельем уборщица сама разберется. — Чисто, – заключил Азирафель. — Подозрительно чисто, – фыркнул Кроули. – Готов поспорить, до нас этот номер никто так не драил. В последний раз убедившись, что все в порядке, Кроули протянул руку Азирафелю. — Жди здесь, я отнесу ключи и подгоню машину к лестнице. Поколебавшись, Азирафель вложил ключи в раскрытую ладонь. Они обменялись долгими взглядами. Чертов дождь не унимался. Кроули подбежал к своему "шевроле", отсчитал три тысячи двести долларов и сунул во внутренний карман. Затем он нашел глазами машину, которой раньше не было на парковке – темно-серую "тойоту" тридцатилетней давности. Замочную скважину заклинивало, одежда намокала и прилипала к телу. Мелкие капли хлестали по лицу, ветер ревел, раскачивая деревья. Дождь заливал за шиворот, щекоча спину. Кроули ругался себе под нос. Со второй попытки он завел мотор, подъехал к лестнице так, чтобы багажник смотрел прямо на нее, и выскочил из машины. В холле мотеля время будто бы застыло: тот же запах дешевого кофе, гудящий вентилятор, джаз по радио. Кроули положил ключи и стопку купюр на стойку и хлопнул по звонку. Чарли с недовольным кряхтением вышел из кабинета. — Есть фонарик? Чарли пересчитал деньги и, покопошившись в кабинете пару минут, вернулся с длинным фонариком вроде тех, что носят охранники. Нагрудный карман заметно выпятился. — Спасибо, я верну, — Кроули сунул фонарик под пиджак и вылетел из мотеля. Азирафель стоял посреди номера, свисавшая с потолка лампа подсвечивала его фигуру так, словно он святой. Кроули мысленно фыркнул – детектив Фелл был кем угодно, но не святым. Кроули схватил тело в пакете спереди, Азирафель нес за ноги. Они шли быстро, но осторожно, озираясь и вглядываясь в каждый силуэт. Вокруг не было ни души. Азирафель, казалось, лишь делал вид, что все в порядке, Кроули же контролировал ситуацию досконально. Он действовал по отточенной долгими годами схеме. Каждый шаг был выверен и отшлифован до совершенства. Профдеформация, если угодно. Благо Фурфур не отличался высоким ростом, и запихнуть его тело в багажник не составило труда. Кроули вырулил с парковки. Он любил погонять, но не когда вывозил трупы. Не хватало еще, чтобы их остановили нерадивые заскучавшие копы, прихлебывающие дешевый противно пахнущий кофе с заправки. Он повернул в противоположную сторону, от той, откуда они оба приехали – на север. Там точно должен найтись лес, в котором точно должно быть болото. Дрянная погода играла на руку – дождь смоет следы шин, превратив их в грязевую кашу, и, если верить прогнозу погоды, времени было предостаточно. Торопливость в выверенную схему Кроули не входила. Вернувшись домой, он первым делом почистит дорожные камеры. Кроули любил, когда чисто. Бабушка обожала рассказывать притчи и, если отбросить всю их тягомотность, кое в чем оказалась права. Она воплощала собой вымирающую южную аристократию, надменную и консервативную. Расизм прилагается. Мать сбежала из дома, как только окончила школу. Мужчин в ее жизни было несколько, дольше трех лет они никогда не задерживались – хотя последний, Рик, держался удивительно долго. Бабушка, разумеется, протестовала, но не пыталась ее исправить, сочтя дочь пропащей. Зато от души отыгрывалась на внуке. Кроули потянулся к допотопной магнитоле, надеясь, что засранец не слушал кантри. Два диктора затараторили о новостях спорта – в целом неплохой вариант. Кроули переключил несколько радиостанций. Заиграла "Spice Up Your Life". Кроули вполголоса подпевал, постукивая по рулю с отклеивавшейся обивкой. — Я рад, что тебе весело, – возмутился Азирафель, – но у нас тут, знаешь ли... — А у тебя такое лицо, будто я тебя похитил, – перебил Кроули. – Если нас остановят копы, сам будешь объяснять, почему мы едем на угнанной машине с трупом в багажнике. Перенервничаешь – и ты ошибешься. Ошибешься – и ты сядешь в тюрьму. В лучшем случае. Азирафель фыркнул и отвернулся, мускулы на его лице расслабились. Теперь он выглядел заскучавшим, но это лучше, чем то мученическое выражение лица. Бабушка говорила: "Господь укажет путь". Кроули полагался на самого себя. Наконец он снизил скорость и свернул на проселочную дорогу, ведущую в лес, примерно в семи милях от мотеля. Низкие густые кроны деревьев прятали небо, отчего казалось, что дождь ослаб. Дорога искривлялась, петляла, машина подпрыгивала на ухабах. В чем прелесть подобных мест, так это то, что никому взбредет в голову гулять по ним с собакой, водить детей в поход или устраивать утреннюю пробежку вокруг болота. Снятая с ручника машина покатилась прямиком в болото, поглотившее ее с глухим бульканьем, словно чудище из сказок, что рассказывали соседские ребята. Бульканье утихло, и Кроули свободной рукой вытащил из внутреннего кармана пачку сигарет. Надо было сваливать, но, черт возьми, он не мог отказать себе в таком удовольствии. — Не угостишь? Кроули молча протянул пачку. Азирафель аккуратно достал сигарету и поднес к зажигалке в руке Кроули. Он медленно выдохнул дым. Воцарилась тишина, что бывает лишь в глухих лесах, когда треск маленькой веточки под ногой кажется оглушительным подобно выстрелу. Незадолго до того, как испустить дух на кровати с нелепым балдахином, бабушка завещала все имущество шарлатанам из религиозной секты, решившим поживиться на доверчивой старухе. Молодой и еще не обросший связями Кроули знатно испачкал руки, чтобы вернуть наследство матери: отсыпал внушительные взятки юристам, избил офисным дыроколом отказывавшегося помогать нотариуса, а уж что он сделал с теми сектантами, и вспоминать не стоит. Бабушка твердила о миролюбии и смирении. Число людей, которые, по ее мнению, сгорят в аду в ужасных муках, долгие годы вызывало у маленького Кроули смятение и диссонанс. — И так каждый раз? – спросил Азирафель. — Что именно? – Кроули повернул к нему голову. — Это гнетущее чувство, – Азирафель повернулся в ответ. Половина лица, обращенная к лесу, едва освещалась. Лицо не дергалось, не морщилось, не сжимались – Азирафеля выдавал только взгляд. Если бы Кроули не знал его, подумал бы, что он заплачет. Но детектив Фелл не позволит себе подобную откровенность. — Да, – безэмоционально ответил Кроули, – со временем привыкаешь. Два крохотных огонька потухли, канув в бездну вместе с темно-серой "тойотой" и телом в ней. Кроули не пугало черное болото и жутко свисающий над ним с деревьев луизианский мох; не пугали длинные и кривые, как ведьмины пальцы, древесные корни; не пугала мертвая тишина. Он сам был страшнее любой лесной твари. — Давай руку. — Зачем? – Азирафель нахмурился. — Затем, что, бьюсь об заклад, ты ни хрена не умеешь ориентироваться в лесу, а потому можешь провалиться в болото, и я не гарантирую, что сумею вытащить тебя. В том, что вопрос состоял исключительно в безопасности, Кроули слукавил. — Волнуешься за меня? – с наигранным смешком спросил Азирафель. В его броне мерцала брешь. Надавить еще немного, сковырнуть ногтем, и броня падет с концами, и Кроули терзал соблазн посмотреть, наконец, полным взглядом, что спрятано за ней. Но это было бы чересчур бесхитростно и некрасиво. Не в стиле Кроули. — Просто дай мне ебаную руку. Помедлив, Азирафель сдался. Кроули повел его за собой и тут же свернул с тропы, светя фонариком в сторону чащи. Из всех мужчин матери больше всего Кроули нравился Майк. Он ни разу не просил называть его папой, не пытался задобрить подарками, не заявлялся пьяный к ним в дом, не сидел на веществах, не играл в воспитателя, и с ним было чертовски весело. Именно Майк, опытный охотник, научил Кроули ориентироваться в лесу – что поднимало Кроули в глазах соседских мальчишек, слонявшихся по местному лесу: сначала они строили там шалаши для игр, а потом втихаря курили. Еще Майк научил его стрелять из ружья, водить машину, драться, разводить костер, точить ножи, дольше задерживать дыхание под водой и даже играть в покер. Единственный раз, когда Кроули искренне жалел, что мать рассталась со своим мужчиной. Кроули ловко увернулся от ветки, метившей ему в лицо. Лес редел, громче шумел дождь. Носки промокли насквозь, грязь облепила ноги по щиколотки, но едва бы Кроули сказал об этом Азирафелю. Жалобы были вне его правил. Убийца, живущий по правилам, – та еще смесь. Сквозь зеленые поля пролегала дорога, залитая холодным светом фонарей. Ветер уже не бушевал. Кроули выключил фонарик. Они приблизились к дороге, и Кроули перекрыл Азирафелю путь, выставив руку. — Стой, – он осторожно огляделся по сторонам. — Никого нет, – заверил Азирафель, – а дорожные камеры не стоят на этом участке. Кроули выпятил нижнюю губу. Азирафель торопливо пробирался вперед, тянув Кроули за запястье. Полосы света отражались на мокром асфальте, бликуя и дребезжа от шлепающихся об него капель. Кроули и Азирафель перебежали на ту сторону трассы. Дождь смыл с нее грязные следы. Азирафель отпустил руку. Они углубились в поле. В густой траве спрятались лужи, ноги проваливались в них, вода затекала в туфли, противно хлюпая. Сигареты, наверняка, промокли, фильтры позеленели. И так около семи чертовых миль. Благо дождь не холодный. — Я думал, ты против курения. — Я редко курю, – ответил Азирафель. – И мне показалось, там, у болота, выдался подходящий случай. — Более чем, – согласился Кроули. Они вновь замолчали. Небо приобретало синие оттенки, четче обрисовывая темный силуэт леса. — Я не поблагодарил тебя, – вспомнил Азирафель. — Не надо, – цыкнул Кроули. — Ты спас меня, и я благодарен тебе за это. Кроули лишь фыркнул в ответ. Он думал о том, что, если бы Фурфур ранил Азирафеля, даже если бы не задел кость, он был бы жив на рассвете, мучительно медленно истекая кровью где-нибудь в глуши. Может, слушал бы скрежет мусата в холодной полупустой комнате. Головная боль резко запульсировала в висках, словно в них вбивали толстые гвозди, и Кроули отхлебнул из фляжки виски. Через несколько минут отпустило. Дождь шел слабее и слабее. Мокрые травинки, колышась от ветра, хлестали по брюкам. Посреди поля, там, где светлело небо, раскинулась пара виргинских дубов. Первая любовь Кроули цвела под виргинским дубом. Они лежали в тени висячих ветвей в жаркий летний день, переплетая босые ноги. Кроули перебирал его светлые волосы. Он обнимал Кроули, сжимая худые ребра. Кроули и в голову не приходило залезть к нему под шорты. Все было чисто и невинно – почти по наставлениям бабушки, если не считать, что они оба мальчики. Кроули не был склонен к сентиментальности – в его профессии это бы изрядно мешало, – но задержал на дубах взгляд. — Какая она, Дакота? Азирафель задумчиво хмыкнул. — Холодная. Суровая. И дружелюбная. Кроули доводилось бывать примерно в тех краях: в Миннесоте. Он не нашел очарование в заснеженных молчаливых лесах и озерах – они казались ему мертвыми и безликими, мало чем отличавшимися от лесов и озер в каком-нибудь Нью-Джерси. Зато западнее Дакоты раскинулись величественные горы. Кроули, затягиваясь сигаретой, чувствовал себя среди них ничтожно маленьким. У него дрожали потрескавшиеся губы; ветер, злой и неприветливый, ревел так, что казалось, еще чуть-чуть – и он отломит окостеневшие пальцы и унесет их в дымчатые облака, уткнувшиеся в горы. Кроули даже не пытался бы покорить их, как герои романов и фильмов, бросившие прошлую жизнь и отправившиеся на неизведанный запад. Он ощущал себя чужаком, наглым незваным гостем. Суровая красота сковывала, и Кроули не смел тянуть к ней руки. Азирафелю бы там понравилось. Он бы жаловался на погоду еще больше, чем напарник Кроули, вечно прихлебывающий горячий кофе из термоса, выел бы Кроули мозг десертной ложечкой, а затем облизал, причмокнув, но в конце концов завороженно стоял бы рядом, трясясь и стуча зубами от холода. — Как долго ты здесь живешь? – спросил Азирафель. — Ты читал мое досье. — Не говори так, словно не читал мое. Они оба поднялись с самого низа – разница в том, что Азирафель первые годы своей карьеры провел в чистеньком архиве полицейского участка, исправно перебирая бумажки и сортируя их по папкам, строго выстроившихся на пыльных стеллажах. Потом, как это обычно и бывает, подвернулась возможность. Он помог раскрыть одно убийство, затем второе, третье, и его перевели в убойный отдел. Кроули не сомневался – увидев в первый раз труп вживую, Азирафель сдерживал рвотные позывы. Все же начальство отмечало его ум и способности, и Азирафель добрался до должности детектива. — В досье почти ничего нет про твои детство и юность. — И чего тебя вдруг на разговоры по душам проперло? – заворчал Кроули. — Ты первый спросил про Дакоту, – заметил Азирафель. – Увидел деревья, что-то вспомнил и спросил. От детектива Фелла ничего не скроешь. Кроули несколько раз наблюдал издалека, как работал Азирафель. Хладнокровный и рассудительный, он так дотошно осматривал места преступления, выискивая улики, что его коллеги в лучшем случае удивлялись. Это была его отточенная схема – он ничего не упускал из виду. Единственное, что поначалу удивляло Кроули, так это то, что Азирафель был брезгливым. — Я отвечу на твой вопрос, если ты ответишь на мой, – согласился Кроули. — После вас. — Детство и юность я провел здесь. После университета, когда уже работал, несколько лет мотался по стране, по миру. В двадцать восемь вернулся. — В досье сказано... — Моя очередь, – перебил Кроули. – Ты когда-нибудь выбивал показания? Азирафель замолчал, поджав губы. Кроули не спешил напоминать о том, что они договорились. — Один раз. Грязное дело, висевшее мертвым грузом на шее у всего отдела. Беспрекословное следование уставу – показуха. Детектива Фелла в первую очередь волновал результат. Кроули его в этом прекрасно понимал. — Лично? — Да, – резко ответил Азирафель. – С меня два вопроса. Кроули поднял руки в сдающемся жесте – все честно. — С кем ты рос? — С матерью и бабушкой. — А отец? — Бросил, когда мне было два года – да и хрен бы с ним. Это не было больной темой в нашем доме, его вообще редко вспоминали. Дождь мелко-мелко накрапывал. В глубокой синеве неба, как просыпанные крупинки сахара, еще не погасли звезды. Мать не заставляла маленького Кроули рано ложиться спать, и, если он, прокравшись мимо комнаты спящей бабушки, выбирался на веранду, она лишь отодвигала стул, предлагая сесть, и отворачивалась так, чтобы не дымить. Кроули, подобрав колени, завороженно смотрел на звезды, пытался их сосчитать и каждый раз сбивался со счета. Мать молча пила джин. Иногда тихонько включала радиоприемник. — Любишь джин? — Только если с тоником, – пожал плечами Азирафель. Они бы с матерью спелись. Кроули представил, как они втроем сидят на веранде, как шелестят листья на зеленеющей аллее, протянутой к дому, как вместо старого приемника музыка струится из маленькой портативной колонки, которую подарил Кроули на прошлое Рождество. — А что? — Да так, – махнул рукой Кроули, – вспомнил кое-кого. Азирафель посмотрел на него с любопытством. Кроули отогнал из головы меланхоличное наваждение. — Часто привираешь в отчетах? Обычно Азирафель оставлял провокации Кроули без внимания, но другой возможности получить ответы может не выпасть – придется принять правила игры. — Часто. В школе Азирафеля характеризовали как воспитанного, тянущегося к знаниям, добродушного, скромного и начитанного. Впрочем, подобные характеристики давали поверхностную оценку. Разумеется, он никогда об этом не рассказывал, но в том, что Кроули читал его досье, не ошибся. — Каким было твое детство? Осознание оказалось несколько волнующим. Азирафель допытывался до одного вопроса – что именно пошло не так. Банальное любопытство? Сочувствие? Или, может, нечто, более глубокое? Рассказывать про детство Кроули мог часами: от уютных просмотров фильмов с матерью и воровства соседских яблок до бабушкиных сдвигов по фазе и Аарона, одного из маминых бывших, сидевшего на мескалине и чуть не отрубившего Кроули палец во время очередного бэд-трипа. Делиться с Азирафелем последним Кроули совсем не горел желанием. — Я был занозой в заднице, – ухмыльнулся Кроули. – Гиперактивным, шумным и любопытным. Мать все время вызывали к директору. Когда Кроули был в седьмом классе, она перестала отвечать на звонки директора, учителей, родителей других детей, посчитав это бестолковой тратой времени. Не то чтобы она занималась чем-то шибко важным, но Кроули обрадовало ее решение. — Она меня особо и не ругала. Бабушку это волновало куда больше – она была ебанутой. У нее не было старческого маразма, шизофрении или чего-то подобного, – пожал плечами Кроули, – она просто была злой, неудовлетворенной женщиной, повернутой на религии. Вот от нее-то мне и доставалось. Большинство учителей меня не любили, но я был способным ребенком. С другими детьми неплохо ладил, хотя, бывало, и в драки влезал. Повисла пауза. Азирафель, вероятно, ждал продолжение. — Брал взятки? – спросил Кроули. — Лишь пару раз. Случаи... не вопиющие, скажем. А ты когда-нибудь ослушивался приказа? — Да. И не смотри на меня так, истории не будет, – Кроули слегка скривился. – Кстати, какая твоя самая безумная история из жизни? — Если не считать эту ночь, то однажды, в студенческие годы, я попробовал кислоту на вечеринке. Кроули заинтересованно приподнял брови. Азирафель умел удивлять. — Проснулся в купе с ломотой в теле, спущенными штанами и билетом до Бостона. И почему-то без одного носка. А на ухо мне храпел парень, с которым я познакомился на вечеринке. Конечно же, я ничего не помнил. После этого зарекся употреблять наркотики. Кроули хохотнул и, не выдержав, рассмеялся. Азирафель сперва сухо улыбнулся, а потом заразился смехом. В этот момент он не притворялся. — Твоя очередь, – напомнил Азирафель, посмеиваясь. — Носок потом нашел? — Серьезно? Ты потратил свой вопрос на это? — Ты сам только что потратил свой, так что отвечай, – ухмыльнулся Кроули. — Не нашел, – улыбнулся Азирафель. — Ты живешь один? — Да, – что-то игривое проскользнуло в его тоне. – А что, ты ревнуешь? Ревность – во многом чувство иррациональное. И случалось, что Кроули ревновал Азирафеля и каждый раз сохранял равнодушное лицо. А рядом словно кто-то выжидающе постукивал ногтями по гробу. Мафия практически полностью контролировала похоронный бизнес, но выступать в роли собственного гробовщика Кроули не нравилось. И какая муха его укусила? — Нет. С чего бы? Он намеренно передал ход Азирафелю – у того на языке крутился вопрос и порывался наружу. — Не знаю, – подозрительно беспечным тоном ответил Азирафель, остановившись и долго смотря на Кроули. Кроули знал этот взгляд – он готовился к броску. — У тебя есть постоянный партнер? Часть Кроули по-детски радовалась, что их разговор перетек в эту плоскость. Другая напряглась, понимая, что он рискует потерять драгоценный контроль. — Да, – невозмутимым тоном ответил Кроули. – Ты. Опешив, Азирафель не двигался с места. Он больше не улыбался. — Странно. — Что странного? – Кроули выгнул бровь. — Я думал, у тебя есть некто вроде любимой проститутки. Ты же посещаешь бордели. Сначала у Кроули появилось размытое ощущение второй сигареты, когда первая – необходимость, а вторая – обычно нечто среднее между блажью, жадностью и глупостью. Затем Кроули встретил Азирафеля, и после того, как они начали заниматься сексом, Кроули все реже и реже заезжал в бордели. В последний раз – полтора месяца назад. — Завела семью и укатила на ранчо в Арканзас, – съязвил Кроули. – Знаешь, что действительно странно? – он не дал Азирафелю ответить. – То, что ты сравниваешь себя с проституткой. Кроули двинулся вперед, отпив виски из фляжки. Азирафель сравнялся с ним. Около шести лет назад убили коллегу Кроули. Он никогда не работал с убитым – виделся мельком, и все равно босс поручил ему понаблюдать за следствием и взять с собой напарника. Не того бездаря, который жаловался на холод в горах Монтаны, – другого. Кроули не нуждался в напарнике, но босс не меньше его боялся потерять контроль. — Ты когда-нибудь задумывался о программе защиты свидетелей? — Теряешь хватку, детектив, – усмехнулся Кроули. — Ответь. Дело вел детектив Фелл. Он молниеносно вычислил громко высморкавшегося напарника Кроули, а затем и его самого. Догадавшись, как обстояли дела, Азирафель проследил за Кроули до придорожной закусочной, где готовили вкуснейшие в округе пончики с малиновой начинкой. Кроули вышел из машины. Азирафель сделал вид, что занят чем-то чрезвычайно важным. В окно белого "шевроле" постучали. Азирафель опустил стекло. — Давайте без глупостей, детектив Фелл, – Кроули облокотился о крышу. – Уберите пистолет, тут же люди. Азирафель поставил пистолет на предохранитель и убрал в бардачок. — Вы отличный детектив, но слежку ведете хреново. Так Кроули впервые увидел, как Азирафель задирает подбородок, и пригласил его попробовать пончики с малиной. Азирафель оценил жест, и вскоре они поняли, что сотрудничество выгоднее открытой вражды. — Задумался однажды и тут же понял, что это полная хуйня. — Рано или поздно над тобой сгустятся тучи, и... — И полиция мне не поможет. Одна из причин, почему Кроули удалось вскарабкаться так высоко, – он никогда не воровал. Выбив долг у какого-то урода, Кроули приносил боссу все до последнего цента. Воровство данных Кроули не учитывал: во-первых, об этом не знала ни одна живая душа, во-вторых, всегда ведь нужен план "б", своего рода страховка. Они вновь остановились. В серо-голубом небе закружили проснувшиеся птицы. Бледный свет падал на лицо Азирафеля, принявшее мученическое выражение. Еще хуже, чем в машине. — Не сомневайся во мне, Азирафель. Я знаю, что делаю. Кроули мотнул головой в сторону. Странно было осознавать, что катализатором первого за годы знакомства разговора по душам послужило убийство. Азирафель зашагал на расстоянии от него. Вдалеке гудела фура. Пейзаж вокруг приобретал более ясные очертания. Дождь кончился. Дышать будто бы стало легче. Запахи полевых цветов и травы – сладкий и горький – смешивались в нечто приятное, даже родное. В детстве Кроули любил собирать полевые цветы. Он научился сочетать их, составляя прекрасные букеты. Сначала Кроули дарил букеты маме, и мама каждый ставила в вазу или засушивала и делала сухоцветы. Бабушка ворчала – в ее представлении цветы собирали исключительно женщины. Кроули и Азирафель шли молча, пока не уперлись в забор, за которым рос тростник. Кроули перемахнул через него, цепляясь за скользкие и распухшие от дождя доски. Азирафель мешкал. — Ну же! Идем! Опять их что-то разделяло, и Кроули осточертели метафоры, невольно залезавшие в голову. — Это частная территория, Кроули. И почему его моральные принципы просыпались в самые неподходящие моменты? — Мы только что труп в болото сбросили, – рыкнул Кроули. — И я не хочу сбрасывать еще один. Кроули даже позабавила его циничная убежденность в том, что любого человека, вставшего у них на пути этой ночью, придется убрать. Чарли стоило бы побеспокоиться и поскорее раздобыть пистолет. А лучше дробовик. — Никто нас не заметит, идем. Хлипкий деревянный забор едва доставал Кроули до груди – перелезть смог бы даже ребенок. Поморщившись, Азирафель схватился за мокрые доски, аккуратно перелез и, вновь оказавшись на земле, отряхнул ладони. Кроули протянул ему руку. — Боишься, что я заблужусь в поле? — Боюсь, что выстрелишь, когда не надо. Придя с классом в библиотеку и изрядно заскучав, Кроули наткнулся на старую книгу о языке цветов с мягким тканевым корешком и пожелтевшими страницами. Он потратил целый вечер на то, чтобы перерисовать все цветы и переписать их значения в тетрадь. Букеты обрели смысл, а тем, кто смеялся над его увлечением, Кроули разбивал нос: жестко, но эффективно. Как-то раз Кроули заприметил на одном из соседских участков кусты с яркими розовыми цветами и распознал в них олеандр. Он все приглядывался к пышным кустам, прикидывал в голове план, как бы незаметно подобраться и стащить несколько цветков, но вовремя узнал, что олеандр ядовитый. Кроули даже услышал легенду, что Александр Македонский и его люди, добравшись до Индии, решили пожарить цветы олеандра и отравились. Дураки, фыркнул маленький Кроули. — Тебе виднее, когда надо стрелять. В такие моменты Кроули до дрожи его ненавидел. Ненавидел его язвительность, ханжество и лицемерие. Но руку не отпускал. Тонкая полоса света прорезала небо вдоль горизонта. Азирафель крепко сжал его руку. Они двинулись вперед, не говоря друг другу ни слова. Кроули дарил букеты соседям, тем немногим учителям, что хорошо к нему относились, одноклассницам, а затем и мальчику, с которым он лежал под дубом летним днем. — У тебя остался виски? Кроули молча передал фляжку Азирафелю. Азирафель сделал большой глоток и вытер губы. Кроули тоже приложился к ней, сдерживаясь от того, чтобы не огладить теплую ладонь большим пальцем. По букетам, скопившимся у того мальчика дома, их и раскрыли. В консервативной Луизиане не просто косо смотрели на мальчиков, которым дарили цветы другие мальчики. Семья светловолосового мальчика переехала, после этого они с Кроули не виделись. Больше Кроули не собирал цветы. Рассвет разгорался плавно и неторопливо. Стройные стебли тростника лениво качались на свежем ветру. Тучи уплыли на север. Чистое небо окрасилось мягким персиковым заревом. Вдали моргнул красный огонек. — Кем бы ты был, если бы не детективом? — Открыл бы книжный магазин. — Миленько, – хмыкнул Кроули. — На кого ты учился в университете? — Странно, что ты не знаешь. — Этого нет в твоем досье, – честно ответил Азирафель. — Хреново работаете, значит, – ухмыльнулся Кроули. Мать ленилась возиться с документами и менять фамилию сына на свою, потом говорила, что так даже лучше звучит. Кроули со временем согласился, а затем пользовался этим, подчищая за собой данные. — На астрофизика. Азирафель, прищуриваясь, долго всматривался в его глаза, скрытые очками. — Не смотри на меня так – я не издеваюсь. Лицо Азирафеля разгладилось. Он отвернулся, вероятно, задумавшись об упущенных возможностях. Кроули увлекали многие вещи: он любил кино, литературу, музыку, продолжал интересоваться растениями, но в пятнадцать лет звезды очаровали его настолько, что Кроули всерьез решил их изучать. Бабушку ошарашил его выбор. Мать лишь спросила, много ли астрофизики зарабатывают. Под конец учебы Кроули понял, что астрофизика – не то, чему он хотел посвятить всю жизнь. Нынешнюю работу он тоже не считал своим призванием. Кроули еще раз пожалел, что сигареты вымокли к чертям. Вспомнив, что в машине завалялась еще пачка, он приободрился. — Ты религиозен? Азирафель сощурил один глаз от вылезшего солнца. — Религиозность – не то слово, которое ко мне подходит. Религию можно толковать по-разному, и многие толкуют так, что я должен сгореть в аду или что мое существование само по себе неприемлемо. О, Кроули сполна наслушался этого дерьма. Бабушка до последнего не оставляла попыток затащить внука в церковь, и после истории с букетами она пыталась особенно рьяно. Но Кроули оказался упрямее. — Тогда какое? — Вера. Я верю, что есть бог, есть рай и ад. — То есть ты веришь в искупление? В спасение души? – Кроули выгнул бровь. — Да, а что тебя удивляет? — Ты же коп! – Кроули остановился, всплеснув свободной рукой. – Через тебя прошло столько ублюдков – худших из худших! По-твоему, те, кто насиловали детей, а потом душили и делали еще хрен знает что, заслуживают прощение? — Дело в том, – спокойно ответил Азирафель, – что те, кто насиловали и убивали детей, никогда в этом не раскаются, что бы они ни говорили на допросах и в суде. Они не чувствуют свою вину и не почувствуют никогда. — А тот, кто убил и искренне раскаялся? — С юридической точки зрения... — С юридической точки зрения я убийца, а ты соучастник, – Кроули навис над ним. – Не переводи тему. В лучах восходящего солнца кудри Азирафеля сверкали золотом. Он выглядел изумительно невинно, но Кроули не обманывался этим образом. Он ждал, что Азирафель разразится высокопарной речью о морали – на него иногда находило. Даже подбородок уже приподнял. — Не мне решать, кто заслуживает прощение, а кто – нет. Все они так увиливали – Кроули знал, он всегда задавал много вопросов. Но Азирафель не был бабушкой, которой лупила его по рукам, или сварливой учительницей с вечно угрюмо оттопыренной нижней губой, или священником, отмахивавшимся от маленького любопытного Кроули, как от назойливой мухи. Он не бросил едкую фразу в ответ, не состроил гримасу, не засмеялся в красивое лицо, подсвеченное солнцем. Кроули кое-что знал о прощении и прощал это Азирафелю. Он лишь ухмыльнулся и пошел дальше, потянув Азирафеля за собой. Ровные ряды тростника оборвались еще одним забором. Расцепив руки, Кроули и Азирафель перелезли через него. Кроули не надеялся, что они возьмутся за руки вновь. Под ногами, наконец, оказался твердый асфальт. Над безлюдной парковкой погасли фонари. Один из грузовиков уехал. Кроули первым делом достал из бардачка сигареты и, оперевшись о дверь черного "шевроле", закурил, стараясь не дымить на Азирафеля. — Поезжай, – сказал Кроули. — А ты? — А мне надо вернуть Чарли фонарик. Азирафель направился к своей машине, сунув руку в карман, но в последний момент развернулся. Его волосы причудливо сияли, напоминая Кроули далекую яркую звезду вроде тех, что указывают потерявшимся путь домой на ясном черном небе. — Если бы ты мог попросить у бога что угодно, что бы ты попросил? Мысли о звездах разбились с таким треском, что Кроули, казалось, мог его услышать. Солнце напекало спину, обтянутую черным пиджаком. Азирафель выжидательно смотрел на него, с тихим звоном перебирая ключи в кармане. — Чтобы мы были другими людьми. Азирафель отвел взгляд, уставившись куда-то на трещину в асфальте. Он не притворялся. Окурок упал на мокрый асфальт. Кроули оттолкнулся от двери. Взгляд Азирафеля был, как в тот вечер, когда они смотрели "Охотника на оленей". Намеренно или нет, он топил сердце Кроули в нежности глубже любого луизианского болота. — Доверься мне, – прошептал Кроули. Азирафель хотел довериться. Он смотрел так, будто собирался броситься в бездонную пропасть. Азирафель осторожно подошел к краю, глубоко вздохнул и через несколько долгих тянущихся, как смола, секунд шагнул, не чувствуя боли падения. Кроули обхватил его лицо руками и кротко поцеловал в нос. Бежевый "вольво" выехал на пустынное шоссе в сторону юга и скрылся за деревьями. Кроули проводил его взглядом. В фойе висела тишина. Кроули хлопнул по звонку. За дверью раздраженное ворчание смешивалось с руганью. Чарли вышел, зевая и протирая глаза. — Спасибо, – Кроули положил фонарик на стойку, сверкнув глазами из-под очков. – Надеюсь, больше не увидимся. — Взаимно, – ответил Чарли, уловив намек, и вернулся в кабинет. Плюхнувшись на водительское сиденье, Кроули приспустил очки и встретился с собственным взглядом в зеркале заднего вида: синяки под глазами гуще налились фиолетовым, мешки под глазами прорезались еще четче. Ему не помешало бы как следует выспаться, но интуиция подсказывала, что через несколько часов Кроули придется подорваться с кровати и поехать решать очередную проблему. Потерев переносицу, он поправил очки. Взревел мотор. Солнце блеснуло в зеркале. Что хорошо в раннем утре, так это пустые дороги. Кроули включил радио, играла "I Feel You" . Бабушка каждый день слушала радио и вечно ругала синоптиков за лживые прогнозы. Кроули хмыкнул и вырулил на залитое солнцем шоссе вдоль зеленых луизианских полей. В этот раз не соврали.