Нагадай мне

      Про латгальскую гадалку Генрих услышал от ребят из мотоклуба. Он ещё никогда не видел гадалок и загорелся мыслью съездить посмотреть на неё. Тем более, что слухи про неё ходили самые невероятные: мол, и видит тебя насквозь, и предсказания у неё совершенно точные.       Если куда и ехать, то только с другом, и он позвал с собой Иоганна. Вайс, сдержанно улыбаясь, сказал, что он, конечно, привык, что Генриха часто посещают экстравагантные идеи, но, во-первых, путь неблизкий, а он не может надолго отлучаться из автомастерской, потому что клиенты будут недовольны, если не застанут его на месте в рабочее время, а во-вторых, Генрих волен поступать, как знает, а он лично не готов тратить кровно заработанное на антинаучные эскапады. Ну, а в-третьих, он всё равно поедет, но только в свой выходной, и только потому, что ему жалко свежеотремонтированный цундап, и надо проследить, чтобы Генрих в дороге его не угробил.       – А меня тебе не жалко? – спросил Генрих, посмеиваясь. – Я тоже могу угробиться в дороге.       – Жалко, – ответил Вайс, – но цундап всё же больше. Он-то не виноват, что у его хозяина голова бедовая.       В субботу Генрих вышел из дома в несусветную по своим меркам рань – в девять. Солнце мягко золотило брусчатку и крыши домов, обещая прекрасный день. На другой стороне улицы его уже поджидал Вайс с дорожной сумкой через плечо. Они вместе пошли к гаражу.       – Я, пожалуй, сяду за руль, – сказал Вайс, глядя ясными глазами на друга, который неудержимо зевал и сонно поёживался под лёгкой курткой от утреннего ветерка, – не хватало ещё, чтобы ты нас довёз до ближайшего фонаря.       Генрих не возражал. Он устроился на мотоцикле сзади, обнял друга, навалился, уложил голову поудобнее ему на плечо, мечтая ещё подремать. Иоганн, не любивший, когда его одежда мялась, сначала, как всегда, чуть напрягся, потом расслабился. Генриха забавляло неистребимое стремление Вайса к аккуратности, рабочий же парень, проще должен быть. Но Иоганн даже в мастерской производил впечатление чистюли, а ведь возился с карбюраторами, цилиндрами и свечами по уши в грязи и машинном масле. Должно быть, клиенты любят его не только за быстрый и качественный ремонт, но и за то, что он всегда в чистом комбинезоне. Этакий чистенький благообразный немецкий автомеханик для солидных господ. При этой мысли Генрих фыркнул в плечо друга. Иоганн вопросительно полуобернулся, но поскольку тот ничего не сказал, тоже промолчал.       Они ехали улицами Риги, уже давно проснувшимися и словно бы умытыми прозрачным светящимся воздухом. Дороги ещё не были загружены, автомобили двигались чинно, обгоняя редких велосипедистов, никто не сигналил беспечным пешеходам, норовящим перебежать улицу перед самым носом. Магазины и лавки были закрыты, по тротуарам шёл по своим делам народ. Мелькнула мимо и осталась за спиной верхушка собора Святого Петра, напоминающая одновременно остроконечную шапку садового гнома и многоярусную тарелку для пирожных. Какое-то время они мчались вдоль трамвайных путей, нагнали пустой трамвай с одиноким кондуктором, потом по указанию регулировщика свернули. Коротко плеснула в глаза ртутно-блестящая гладь городского канала. Проехали рынок, там в этот час уже было многолюдно, на подступах к нему сгрудились телеги, заваленные мешками и узлами, терпеливые лошади стояли, опустив морды. Попались по пути пролётки, везущие с железнодорожного вокзала приезжих с чемоданами.       Когда покинули город, широкий простор принял их. Мимо проносились поля, перелески, деревенские погосты. Небо было затянуто вуалью облаков, балтийское солнце светило сквозь них вполсилы, у горизонта висела сероватая дымка. Ревел мотор, воздух упругим живым потоком обтекал и бодрил холодком, трепал штанины.       Путь, и правда, оказался неблизким, и им пришлось изрядно поплутать, наглотаться пыли на проселочных дорогах. Никто из жителей деревень, куда они заезжали, чтобы спросить дорогу, не мог в точности указать, где именно находится поселение латгалов, в котором живёт гадалка. Люди пожимали плечами, неопределённо махали руками в ту или другую сторону. Наконец, один парнишка из пастухов, перегонявший стадо коров на другое поле, толково объяснил им, как доехать до рощицы, прямо за которой и находилась искомая латгальская деревня.       Вайс наотрез отказался идти к гадалке, сказав, что подождёт тут в тенёчке под липами, и остался в роще сторожить цундап. Начинало пригревать. Генрих оставил куртку на сидении мотоцикла и зашагал к деревне.       Деревушка оказалась небольшой, дворов на тридцать. В начале деревни у забора, окружающего первый дом, в траве возились двое ребятишек, навьючивая на большого лохматого пса неопределённой породы тряпичный узел. Генрих, не уверенный, что его поймут по-немецки, всё же спросил, где найти дом гадалки. Дети с любопытством посмотрели на него и дружно показали грязными пальчиками дальше по единственной улице. Деревенский люд, попадавшийся навстречу, улыбчиво оглядывался на городского парня, здоровался с ним по-латгальски, показывал в ту же сторону, куда он и шёл. То ли все понимали, кого тот ищет, то ли тут принято было пришлых отправлять по одному конкретному адресу.       Следуя указаниям, Генрих пришёл к нужному двору. Не без труда, с помощью найденной тут же хворостины, отогнав от ворот стаю гусей, негодующе вытягивающих в его сторону змеиные шеи, Генрих прошёл через незапертую калитку, миновал вытоптанную лужайку с вольно разгуливающими пёстрыми курами и, стукнув предупреждающе в низкую дверь, вошёл в истабу .       Внутри уютно пахло деревом, едой и чем-то ещё, что Генрих определить не мог. Бо́льшую часть пространства занимала печь, как бы освещавшая своими белёными боками комнату.       Гадалка оказалась совершенно такой, как её описывали – старенькой, согбенной, в простом платье и повязанном на голове узлом назад платочке. По-немецки она говорила вполне прилично и охотно согласилась погадать. Усадила Генриха за чистенький стол, покрытый домотканой скатертью, предложила воды, зачерпнув её ковшиком из ведра, достала из бархатного кисета затасканную колоду старинных карт.       – Что ж, деточка, посмотрим, – привычно тасуя тёмными узловатыми пальцами карты, сказала гадалка, – что было, что будет, да чем сердце успокоится.       – Посмотрите, бабушка, – сказал Генрих, стараясь не улыбаться, – что будет. Что было я и так знаю.       Гадалка понятливо покивала, начала замысловато раскладывать карты. Рубашки на картах были затёртые, в блекло-серых сплетениях трав и листьев. Гадалка открыла первые несколько карт.       – Будет у тебя дорога дальняя.       – Понятно, – Генриха происходящее забавляло. Про то, что многие немцы хотят репатриироваться каждая собака знает, а вот про то, что его отец заявил, что ноги его не будет в доме братца Вилли, гадалка не ведает. – А дальше что?       – Испытания тебя ждут, деточка, – покачала головой гадалка. – Ой суровые. Вишь, туз желудёвый выпал.       – Это хорошо, – откликнулся Генрих, – значит, приключения. Может и подвиги будут?       Старуха то ли кашлянула, то ли фыркнула, Генрих не разобрал.       – А до подвигов, деточка, дорасти сначала надо.       Ну, точь-в-точь папаша, который распекая сынка за непомерные расходы на ремонт мотоцикла, напоминал, что Генриху, прежде чем самостоятельно принимать финансовые решения, следует начать самостоятельно зарабатывать, и нет, взросление меряется не годами, а ответственностью за свои поступки. Генрих досадливо дёрнул ворот модной тенниски, расстёгивая верхнюю пуговицу, и с подозрением глянул на гадалку. Но старушка, как ни в чём не бывало, перевернула новые карты лицом вверх.       – И ждут тебя два короля, деточка.       – Каких ещё «короля»? – засмеялся Генрих. – Вы, наверное, «дамы» хотели сказать.       – Я ещё не совсем ослепла, – осерчала гадалка. – Если говорю, что ждут тебя два короля, значит ждут!       И она продемонстрировала Генриху две карты. На одной из них король был в окружении красных сердец, на второй – с бубенцами. Короли были изображены в полный рост, а не зеркально отражены по пояс, Генриху раньше не встречались подобные рисунки на картах.       – И что это значит?       – Выбор роковой, – пояснила гадалка. – Пойти за королём сердец значит выбрать путь трудный, каменистый.       – Ну, не пойду, – легко согласился Генрих.       Гадалка посмотрела на него неодобрительно. Эх, молодёжь, вечно они не дослушают.       – Так я говорю, за этим королём пойти – судьбу выбрать непростую, да честную. К тому же, с ним ещё девятка сердец с восьмеркой идут...       И гадалка подняла на Генриха взгляд. Глаза у неё были светло-карие, с мутной плёнкой, частично закрывающей правую радужку.       – Ну и что? – спросил Генрих.       – Любовь и верность это.       Генрих почесал в затылке. Он никак не мог взять в толк, при чём тут король, любовь и верность. Но кто их, гадалок разберёт?       – За бубенцовым королём пойти – продолжала старуха, – есть досыта, да пить допьяна, власть иметь, да душу свою бессмертную загубить. Вот ещё и разлука горькая, и лицемерие, и смерть идут с этим королём.       И гадалка друг за другом выложила семёрку бубенцов, валета тоже с бубенцами и карту с изображением виноградной лозы с шестью листьями.       – Так я не понял, бабушка, – сказал Генрих со смешливым недоверием, – эти короли, они что, знакомые мне люди? И между ними надо выбрать?       Гадалка неопределённо пожала плечами.       – Может, и знакомые, а может пока и не совсем.       – А как выбирать, если я не знаю кто из них кто?       – Сердцем выбирай, деточка, только им.       Генриху стало скучно. И чего вокруг этой гадалки нагнали столько романтического тумана? Ну, обычная же шарлатанка, плетёт как по писанному.       Он поднялся из-за стола.       – Спасибо, бабушка за гадание, мне пора. Сколько с меня?       – Да сколь дашь, деточка. Ремесло моё не велит цену назначать.       Генрих решил, что раз он сюда приехал исключительно для развлечения, то вполне может заплатить столько, сколько потратил бы на цирковое представление. Старуха недовольно поджала губы, видимо рассчитывала на бо́льшую щедрость.       – А что ж ты прыткий такой? Неужто больше ничего узнать не хочешь?       – Да вы же врёте всё, бабушка, по старинке. И карты ваши врут. Двадцатый век на дворе, а вы всё гадаете.       – Что ж, юноша, жизнь покажет, вру али нет, – покладисто покивала головой гадалка, – а только карты мне сказали, что тот, кто приехал с тобой сегодня, да зайти не захотел, не простой человек, ой, не простой.       Генрих, который уже толкнул было дверь, оглянулся.       – Ну, – заинтересовался он, – ну, расскажите!       Про Иоганна послушать было любопытно. Да и вообще, как она узнала, что он приехал не один? Сам Генрих не говорил о друге, остановились они отсюда далеко. Ну, не карты же, в самом деле, показали!       – А ты, деточка, денежку-то добавь, – сказала хитрая карга, – добавь. За друга, поди, не жалко.       Генрих нетерпеливо вынул бумажник, вернулся, положил на стол несколько банкнотов. Довольная гадалка быстро сграбастала бумажки, спрятала в фартук.       – Вижу, что сомневаешься ты в моём искусстве, а зря. Не веришь картам – давай ладонь.       Генрих неохотно протянул правую руку ладонью вверх, внутренне готовясь к тому, что старуха в неё сейчас начнёт плевать. Но старуха, к счастью, даже не дотронулась, а лишь глянула и внезапно гаркнула:       – Держись того, кто жизнь тебе однажды спас!       Генрих вздрогнул. Как и обещал, он ни одной живой душе не рассказал, что Иоганн выловил его из вод Рижского залива, когда Генрих уже собирался Богу душу отдавать, а потом умудрился вернуть их обоих на берег до нитки вымокшими, но целыми и невредимыми.       – Откуда вы знаете, бабушка, что он мне жизнь спас?! – не удержавшись воскликнул Генрих.       – Так написано же, – гадалка ткнула крючковатым пальцем в Генрихову ладонь.       – А ещё что написано?       Бабка снова вгляделась в сплетение линий, нахмурилась и вдруг внезапно сказала:       – Всего нельзя человеку знать, что ему уготовано. Иди, деточка, иди, там счастье твоё заждалось уж.       – Подождите, – удивленный столь внезапным выпроваживанием, попытался ещё спросить Генрих, – вы про Берту? Мы поженимся?       Но бабка замахала на него руками.       – Ну всё, некогда мне тут с тобой! Мне ещё по хозяйству и вообще.       Она поднялась и недвусмысленно зашаркала к выходу.       – Уходи, деточка, прощай!       – А чем сердце-то успокоится? – предпринял последнюю попытку Генрих, переступая порог.       Но старуха, бормоча, что ей надо срочно зайти проведать соседку на сносях, настойчиво проводила его через двор за калитку. Гуси уже ушли, их гогот слышался вдали. Генрих успел сделать несколько шагов, как старуха внезапно вымолвила ему в спину:       – Твёрдо помни, кто жизнь тебе спас.       Генрих вздрогнул, оглянулся. Старуха, враз передумав бежать к соседке, глядела ему вслед из-под ладошки, козырьком приставленной к лицу. Потом махнула ему прощально и закрыла калитку.       Генриху ничего не осталось, кроме как вернуться туда, где ждал его Вайс.       Вайс стоял, прислонившись к стволу дерева в позе терпеливого ожидания, но, завидев Генриха, оторвался от ствола, нагнулся к сумке у ног, достал и расстелил плед, извлёк термос и свёртки с едой. Желудок радостно заурчал.       – Иоганн, – ещё издали обрадованно закричал Генрих. – Ты гений, старик!       – Учитывая в какую даль ты меня погнал, надо было полагать, что мы проголодаемся, – заметил Вайс.       – Дружище, – сказал Генрих, откусывая от бутерброда солидный кусок, – я люблю тебя. Что бы я без тебя делал?       – Остался голодным, – Вайс протянул ему кружку с кофе. Кружка была одна, чтобы сделать глоток, они передавали её друг другу, тепло и коротко соприкасаясь пальцами.       Потом они вдвоём растянулись на пледе, хоть для этого пришлось тесно прижаться друг к другу. Вайс ложиться отказывался, но Генрих настойчиво потянул его за рукав, и он сдался.       Генрих всё ждал, когда же друг спросит про гадалку, но тот не спрашивал, тогда он из упрямства решил ничего не рассказывать, а завёл разговор о том, кто победит на следующих гонках. Он заложил руки за голову и смотрел наверх, на переплетение ветвей и трепетание листьев на голубом платке неба над ними, и, чуть повернув голову, краем глаза мог видеть строгий профиль Иоганна с причудливо ложащимися на него тенями от листвы, и как изредка посверкивала его улыбка, всегда неожиданная и яркая, как вспышка.       Потом говорить стало лень, и разговор сам собой увял. Генрих думал про гонки, про такой славный июль, почти без дождей, отчего земля была сухая, и можно было вот так лежать, про воображалу Берту, которой он ни за что не скажет про гадалку, и вообще никому не скажет и Вайса попросит не говорить. Это будет их секрет, хоть они уже не дети для подобных глупостей. И хорошо, что он позвал с собой именно Иоганна, а не кого-то другого, потому что он-то умеет держать язык за зубами.       Ещё Генрих думал про Германию. Если бы отец решился, и они поехали туда, то, наверное, жили бы в Берлине. А есть ли там такие липы, и можно ли вот так же поваляться в траве, или там, например, одни парки, и надо выехать в предместье, чтобы найти приличную рощу? Интересно, Вайс поедет или останется? Он пока сомневается. Отец его ценит, говорит, что будь у него хорошее образование, Вайс мог бы ему больше помогать. Но Иоганн себе на уме, он хочет выкупить автомастерскую, его изобретения не интересуют...       Лёгкий ветерок колыхал ветки вверху, нежные травяные запахи умиротворяли; лето, казалось, установилось на века. Генриха сморило, и он уснул.       – Соня, – сказал Вайс, – просыпайся. Устал от тебя мух отгонять.       Генрих открыл глаза. Солнце перевалило далеко за полдень, тени удлинились.       – Я что, спал? – удивился Генрих. Он был укрыт свободным краем пледа. – Как это я?       – Жаль будить тебя было, – сказал Вайс, – но если ты хочешь успеть к вечеру на танцы, то нам пора ехать.       На обратном пути Вайс опять был за рулём, привычно прикрыв собой друга от холодящего потока воздуха. Настроение у Генриха было превосходное. Что может быть лучше, чем вместе мчаться на предельной скорости, и пусть встречный ветер треплет волосы и перехватывает дыхание, а поля, деревья, дома проносятся мимо, сливаясь в одну пёструю полосу. Вот бы всю жизнь так!       – Иоганн, ты с кем сегодня танцевать будешь? – спросил Генрих, перекрикивая шум мотора, – Опять у меня невесту отбивать примешься?       – Ну, раз ты сам не приглашаешь её, – ответил задорно Вайс, – я не могу упустить такой прекрасный шанс.       – Это из-за того, что она дочь профессора Гольдблата, ты всегда приглашаешь её?       Вайс помолчал, потом ответил:       – Это потому, что она хорошая девушка.       Генрих подумал, что опять брякнул не то.       – Знаешь, что, старик, – сказал он.       – Что?       – Сегодня ты не танцуешь с Бертой.       – Интересно, – хмыкнул Вайс, – неужели ты намерен помешать?       – Именно я и именно намерен. – сказал Генрих.       – И как, позволь узнать?       – А вот возьму и сам тебя приглашу!       Иоганн расхохотался. Дальше, позабыв мелькнувшую неловкость, они шутили почти до Риги. И только когда город показался на горизонте, Вайс всё-таки спросил, имея ввиду гадалку:       – Ну, так что она сказала?       – Чтоб я за тебя держался.       – А ты что?       – А я держусь, – засмеялся Генрих, – не хватало ещё слететь на вираже.       И он крепче обнял друга, на ухабах вжимаясь в него теснее коленями. Больше они о гадалке не заговаривали. Зачем верить в какие-то глупости? Человек сам хозяин своей судьбы.       Генрих с удовольствием представил, как сейчас дома поужинает, потом залезет под душ. Нет, сначала скинет с себя пропылившуюся одежду и – в душ, подставится под тугие торопливые струи, смоет дорожную усталость. А уж потом основательно поужинает. После натянет что-нибудь подходящее из гардероба и пойдёт в парк, где прогуливаются отдыхающие рижане и играет оркестр. Он выпьет с приятелями по кружке пива. Девушки в нарядных, по случаю танцев, платьицах, в небрежно накинутых на плечи жакетах, будут сверкать в их сторону независимо-заинтересованными взглядами и ждать приглашения, и притоптывать туфельками в такт легкомысленным фокстротам, волнующим вальсам, и драматично-чувственным танго.       А угрозу насчёт танца Генрих непременно исполнит, надо же посмотреть, как Иоганн будет выкручиваться.