Выдумка

                              В каждую их встречу Хромоножка много болтала и смеялась невпопад. Одно только Ставрогин не понимал, одно его мучило и ужасало: кто такой Князь? Я, сказала она тогда, сверкнув чрезвычайно ясными глазами, не то, что одно за другое приняла, я белое с черным попутала. Тот, говорит она, был совершенно белый, как ребенок, как декабрьский снег поутру, как с иконы образ отраженный. А вы — двойник его перевернутый, углем и сажей писаный, из Зазеркалья вынутый. Не похожи вы, улыбается она, на него ничуть, но есть что-то вас то, что и в нем было.       Николай Всеволодович медлил подле ее постели. Сумасшедшая устроилась на ней полулежа, о виде своем нисколько не заботясь. Она вдруг взглянула на него, и обжег этот взгляд Ставрогина, как огнем окропил.       Он смотрит на тоненькие занавески у окна, на грубые стены дома Лебядкиных. Куда угодно, только не на нее. А она смотрит. Изучает. Каждую черточку лица ставрогинского рассматривает. Он знает — сравнивает.       — Чем же, — спрашивает Ставрогин, старательно взгляда ее избегая, — Мы, по-вашему, похожи?       Он по-прежнему не смотрит, но Ставрогин знает ее достаточно хорошо. Она ведь и не сумасшедшая вовсе, а всего лишь перевернутая картинка. И он, Ставрогин, тоже картинка. Они с Лебядкиной, что карты игральные перемешанные. Красота и уродство наоборот.       Ставрогин знает, что она улыбнулась. Широко и довольно.       — Тот Князь, — сообщила она, — Много стерпел и на грани всегда стоял, вот и вы на грани. Это все равно, что у обрыва стоять. Лишнее движение ноги и вы уже вниз несетесь.       Она замолчала. Спустя минуту она заболтала опять о другом. Другой Князь был забыт. Ставрогин не слушал ее: он думал о выдумке странной, которой она поделилась. Безусловно, никакого Князя Белого не было. Она его сочинила, как сказку, как образ, к Ставрогину в дополнение. И восторгалась своей выдумке, как ребенок. Николай Всеволодович знал, что все в городе N приноровились придумать ему «образ». Кем он только не был? Принцем, благородным джентльменом, Иваном-Царевичем. Он сморщился в отвращении. Одна Хромоножка видела его, как он есть. Но и она, она тоже выдумала!       Ставрогин вскоре ушел от жены своей. Бесцельно гулял по городу N он и размышлял. Глупость, но настойчивый образ Князя Белого, его противоположности, не шел у него из головы. Всякий раз ему хотелось как бы в шутку спросить Марью Тимофеевну: так кто же этот князь, наконец? Выведать легенду так крепко зацепившую. Но он боялся, сам не знал чего. Белый Князь, иконой писаный и у обрыва стоящий, пугал и притягивал одновременно.       Ночью ему снился занятный сон. Ставрогин в лесу, вечерний сумрак уже ложился на зеленые ветви деревьев. Они шумели своими кронами, движимые порывистым ветром. Николай Всеволодович придерживал шляпу рукой и пробирался сквозь путаные тропы вперед, прямо к проблеску света. Он шел долго, всюду была листва и царапающие, колючие ветки. Вороны кружили над его головой. Наконец он вышел к обрыву.       Ставрогин подошел к самому его краю. Обрыв кончался пустотой, пропастью у его ног. Подняв голову, Николай Всеволодович сквозь вечерний полумрак приметил второй край, с другой стороны расположенный. С минуту всматривался он туда, и ему показалось, что там тоже стоит человек. Ставрогин выхватил взглядом белый костюм и шляпу. Он попытался разглядеть лицо, но это не было возможным. Волосы незнакомца, торчащие из-под шляпы, были светлые, и сам он был светел. Ставрогину вдруг подумалось, что тот — другой — ему улыбается.       Он проснулся. Это Князь Белый ему во сне явился. Ставрогин рассмеялся над этой чепухой, но смех его вышел нервным. Что-то его потревожило, разворошило его сознание. Другой Князь на краю стоял, как и он, но был светел и совесть его чиста. Тот Князь устоял бы перед зовущей пустотой, а вот Ставрогин вниз кинулся бы без оглядки. Эта мысль заставила Николая Всеволодовича поледенеть от ужаса.       Подумать только, что эта выдумка так к нему прицепилась! Ставрогин целыми днями теперь ходил и мучился. Ум его все с Князем его самого сравнивал: как поступил бы Белый? Стал бы он Иваном-Царевичем?       Это он и спросил Хромоножку при следующей встрече. Выпалил, не подумав.       Она расхохоталась.       — Он скорее Иванушка-дурачок, — выдавила из себя Марья Тимофеевна, захлебываясь в истерическом смехе, — Он был всё равно, что ребенок, обидеть ничего не стоит, а грешно.       Укол вины ужалил Ставрогина в самое сердце.       — Детей бы он не обидел? — пробормотал он, но Хромоножка услышала.       — О, нет, — отвечала она, — он сам что ребенок, а дети его единственно понимали, как есть.       Губы Ставрогина искривились в насмешливой линии. Это же надо было такое выдумать? Может, она над ним так издевалась? Мстила ему? Умно, упомрачительно умно для местной сумасшедшей!       — А вы, — улыбнулся он, — Его тоже, стало быть, понимали?       Он ее выдумку до конца в толк взять не мог.       — Понимала как есть, ведь я такая же, как и он! Ну, знаете, нас называют…       Она медлила. Ставрогин наклонился ближе. Сердце его заходилось быстрыми ударами.       — Как? — спросил он, затаив дыхание.       Он боялся князя Белого или полюбил чужую выдумку так же, как лелеял в своем сердце Ивана-царевича Верховенский? Князь Белый, такой далекий и смешной вначале, просто нелепая шутка, клякса на бумаге, становился все ближе, ощутимее. Он приобретал очертания и грани, он усиливался, пока Ставрогин слабел. Тот Князь оживал. А одержимость Ставрогина с каждым днем крепла.       Хромоножка медлила. Она смеялась. Над ним? Ставрогин почувствовал себя перед ней бессильным. Бессильным и обезоруженным.       — Как? — повторил он, теряя терпение.       Губы Марьи дрожали. Она будто силилась сказать, но не могла. Бессвязно открывала она рот, и он содрогался под властью подступавшего к горлу смеха. Слово не выходило наружу. Оно булькало внутри, как похороненная внутри тайна, как секретное письмо, не предназначенное для вскрытия. Это была чужая тайна. Но Николай Всеволодович ужасно хотел ею завладеть.       — Как?!       Хромоножка хихикнула. Ставрогин придвинулся еще ближе и схватил Марью за горло. Пальцы его сомкнулись чуть сильнее, чем он мог контролировать.       Как, прорычал он со злостью. Рука сжала горло Хромоножки еще крепче. Вторая рука Ставрогина непроизвольно начала трясти жену за плечо. Но Марье Тимофеевне не было страшно. Ее глаза смеялись. Над ним, промелькнуло в голове у Николая Всеволодовича. Он помрачнел в считанные секунды.       — Ка-а-к? — не то угрожающе, не то умоляюще проскрежетал он сквозь зубы.       Марья в его руках наконец выдавила из себя ответ.       — Сумасшедшими, — она хихикнула, — и…       — И? — он потряс ее, желая знать больше, как можно больше о Князе Белом.       — Юродивыми, — прошептала Хромоножку и зашлась неудержимым взрывом хохота.       Ставрогин отцепил от нее руки и та, ослабевшая, обезумевшая, упала в кресло рядом. Она смеялась очень долго, даже тогда, когда он опрометью выскочил из дома, ни взглянув на заходившего в дом, хмельного Лебядкина. Этот смех стоял в голове Николая Всеволодовича, когда он шел домой, когда он готовился ко сну и перед глазами его проносился обрыв и туманный светлый силуэт на другом берегу.       Как появился Князь, вспоминал Ставрогин. Как невинная шутка, которую он никогда не понимал.       Чего вы меня все время князем зовете, удивился он однажды. И тогда она ответила, что он на князя похож, на благородного принца из сказки. Вот только у Ставрогина из благородного разве что дорогой крой его костюма. И что же, криво усмехнулся тогда Ставрогин, издеваясь, много вы князей знаете?       Только двух, звучал ответ. Вас и другого, второго. Настоящего, сказала Марья, серьезно сказала, без смеха. Тогда впервые она взглянула на него так, что он испугался. Глаза ее были кристально ясные. С тех пор Князь не давал Ставрогину никакого покоя.       Хромоножка сказала, что Князь был воспринят, как сумасшедший. Но Ставрогин не был сумасшедшим в той мере, что имела в виду она. Он был больным с ног до головы, изломанным до неузнаваемости. Лишь лицо его, образ, оберточная бумага, оставались безупречно ровными.       Ставрогин жаждал узнать больше об этой занятной выдумке. Он не решался, боялся спрашивать. С тяжелым сердцем шел он к Лебядкиным, а потом качал головой, резко развернувшись, и уходил восвояси.       Однажды Хромоножка сказала:       — Тот Князь умел творить чудеса. Возле него все становились добрее.       А возле меня, мрачно подумал Ставрогин, все становились злее. Все вокруг и около портились, толкали себя к обрыву. Там где был и Ставрогин, балансируя на одной ноге над зияющей пустотой. Он почти что умер. Пустота уже звала его. Она шептала ему то, о чем ему следовало бы молчать.       Он повлиял на Шатова, на Кириллова, на Лизавету Николаевну, на Дарью Павловну. Хромоножку он привязал к себе бессмысленным безобразным браком. А Верховенский и вовсе загорелся с новой силой.       — А Белый Князь, — спросил Николай Всеволодович как бы невзначай, — был красив?       — По-своему, — задумалась Марья Тимофеевна, — Но не как вы. Вы такой…какой и должен Князь быть. А он выглядел не по-княжески, а как чудак.       — Гм, — отвечал Ставрогин.       — Есть еще кое-что, — подмигнула ему Хромоножка, — Лизавета Николаевна похожа на ту…с портрета. Она красивая.       Ставрогин смотрел на нее молча. Он не хотел спрашивать. Ему было неинтересно про портрет. Он думал о Князе Белом.       Кто такой был Князь Белый?       Иногда ему переставало казаться, что он выдуманный. Ставрогин воображал, что князь Белый лечится в какой-нибудь больнице и думает о нем, о Ставрогине. Наверное, он называет его Князь Черный. Конечно, презирает или нет… Жалеет его. Князь Белый не способен ни на презрение, ни на ненависть. Но способен ли он понять того, кто находится на другой стороне? Того, кто почти свалился в пропасть с противоположного конца?       В ночь перед пожаром Хромоножка много говорила про князя Белого. Сама начала, говорила сбивчиво, улыбалась почти что счастливо.       — Вы, — говорит она, — похожи тем, что оба в пропасть смотрите, но вы, Князь, свалитесь или сами прыгнете, а он нет, он не будет, как бы его к краю не толкали.       Ставрогин побледнел. Он испугался. Ему представилось, как нога его скользит в объятую мраком трясину. Он падает, распластав руки. С горла не раздается ни единого звука. Ставрогин не кричит. Мимо ушей его свистит воздух. Князь Белый смотрит ему вслед из высоты до тех пор, пока Ставрогин не упадет достаточно глубоко до того, чтобы светлая фигурка поредела в маленькую точку.       — Нет, — отрезал Ставрогин, — Не бывать этому. Князя Белого нет. Вы его выдумали так же, как Верховенский Ивана-Царевича выдумал.       — Не-е-ет, — протянула Хромоножка, — Он настоящий.       — Чушь!       — Правда! — твердила она, — Правда! Правда! Правда!       Ставрогин взглянул на жену свою с вызовом. Та не дрогнула.       — И зовут его?       Он и сам в Князя Белого верил, но признавать это перед нею было слишком.       Она отвечала спокойно — Мышкин.       — Что? — удивился Ставрогин, — Быть того не может!       — Может. Я знала его очень давно, но на всю жизнь запомнила.       Он сам не знал, чему так удивился. Впоследствии Шатову Ставрогин пересказал эту историю. Тот отвечал, посмеиваясь, вы не Мышкина ожидали услышать, вы имя Божье услышать хотели.       — Это вы почем знаете? — отрывисто заметил Ставрогин.       Шатов отвел глаза.       — Вы сказали — с иконы отраженный, — объяснял он, — Вы нуждались в Князе Белом, потому что всё-таки искали Бога.       — Вот и нет!       — Искали, — закивал головой Шатов, — По вашим описаниям выходит не человек, а святой. Подобен человеку во всем кроме греха. Это не просто смертный, это идеальный человек, лучший среди людей.       Князь Белый почти, что рыцарь бедный, смеялась над Ставрогиным Лизавета Николаевна. Его сбивчивый рассказ вовсе не напугал ее. Николай Всеволодович подумал вдруг: она и бросила его потому, что он самый настоящий Князь Черный. Она его тоже видела, как есть, понял он. Она на обрыв идти не хотела. Она жизни хотела, а Ставрогин ей лишь смерть мог предложить. Ее и свою собственную.       Про Князя Белого (Мышкина, поправил он себя) Ставрогин вспомнил еще раз, когда рука его нащупала веревку достаточно крепкую и прочную, чтобы шагать в пропасть. Он прикрыл глаза и улыбнулся       Марья Тимофеевна во всем была права.