why dogs bite

“I'm not a violent dog. I don't know why I bite”

      — Я говорил тебе, что однажды ты нарвешься на того, кто даст тебе отпор? — Ингильмундр склонил голову на бок, любовно оглядев заплаканное лицо.       — Облить меня бензином и грозиться поджечь — это не отпор.       — А не ты ли помочился на него? — усмехнулся Ингильмундр и подался вперед, мягко ухватил за грудки и мазнул носом где-то у шеи. — Да и бензином ты не пахнешь. Не думаю, что они всерьез намеревались.       Его глаза стали еще печальнее, чем когда Ингильмундр нашел его. Прогуливаясь как бы случайно, — ведь Этельстан не брал телефон — во дворе школы, под окнами корпуса общежития, Ингильмундр заметил бредущую в темноте, прихрамывающую фигуру. И, словно почувствовав, без раздумий двинулся навстречу. Этельстан едва не плакал, очевидно, сейчас сдерживаясь из-за него, потому что лицо уже было влажным, а глаза красными. И весь он был мокрый и дрожащий (скорее, от стресса), будто оставленный под дождем щенок. У Ингильмундра давным-давно так не щемило сердце.       И он забрал его к себе.       Нарушив пару-тройку пунктов устава, повел Этельстана в свою комнату в общежитии преподавателей и персонала, усадил на диван, дал несколько полотенец (хотя следовало дать сухую одежду), расчехлил свои завидные аптечные запасы. Ему следовало оставаться профессионалом даже во внерабочее время.       У Этельстана была повреждена нога. Откуда бы он ни возвращался, возвращался он без обуви. Благо, что не совсем босой, в носках.       — Руки тоже? — отвлеченно спросил Ингильмундр, нанося раствор на палец ноги, уже почти наверняка зная, что да — руки тоже.       Этельстан обычно ничего не рассказывал. Это было в его порядках, и эти уставы Ингильмундр не нарушал.       Впрочем, почти обо всем, кроме сегодняшнего происшествия, Ингильмундр знал и так. Догадался еще при первом любезном объятии, при втором — дружеском, убедился. То, как Этельстан жался к нему, говорило о многом. И то, как скоро доверился. Футболисты частые гости в медпункте, и все-таки это никогда не гарантия, это даже не условие. Ингильмундр стал ему другом и поддержкой, как бы этому ни противились законы природы. Хотя, не такая уж и большая разница у них была, если подумать.       Но порой слишком четко вырисовывалась, почти даже становилась физически ощутимой пропасть между ними.       Однажды Этельстан решил схалтурить. Попросил помочь его с подставной справкой о болезни, чтобы отсрочить сдачу важного экзамена. Видимо, не настолько важного, раз он решил забить на подготовку. И Ингильмундр напомнил ему, что молодой врач, еще и на испытательном сроке, постоянно находится под пристальным взором старших коллег. Его проверяют ежедневно и с пристрастием по каждому пункту. Он не врал. При элитной школе один медпункт — как целый госпиталь.       С горем пополам Этельстан тогда сдал, а также приобрел еще более важное знание: Ингильмундр ему не подельник в хитрых планах обхода образовательной системы.       Во всем остальном он не отказывал.       — Я говорю тебе постоянно, что ты хороший человек, но, может, ты не это хочешь слышать? — он неспешно бормотал, без злобы в голосе, но и грусть пытался скрыть. Этельстан никак не давал осмотреть руки, одергивая. Они, конечно, оказались стесаны; ему пришлось сдаться, когда Ингильмундр обнаружил. — Хочешь слушать то, что отец тебе говорил? Что ты недостаточный? Неумелый?       Что нужно очень стараться, чтобы заслужить его любовь? Этого он не произнес вслух, потому что не хотел говорить с Этельстаном четкими фразами, обнажающие всю суть его отношений с требовательным родителем. Который еще и постоянно сравнивал его с прилежным братом-отличником. Такого права у Ингильмундра не было.       Этельстан только хмурился, отводя взгляд и сжимая губы от боли, пока ватный диск с дезинфицирующим раствором проходился по его ладони.       — Дай-ка вспомнить, а что тебе Утред говорил? По возможности не встревать в драки.       — Утреда здесь нет.       — Зато есть я.       С Утредом Ингильмундр познакомился в родительский день; Эдвард тогда приехать не смог. Этельстан рядом с ним был весел и расслаблен. Да и характером он отличался от занудного брата ровно на девяносто девять беббанбуржских процентов, на ту разницу, которую дало влияние Утреда. Какие бы отношения ни связывали их, было очевидно, что отцовская фигура из Утреда вышла лучшая. Ингильмундр это понял, потому что позже видел Этельстана рядом с биологическим отцом, — этот занятой сноб таки смог приехать на другое мероприятие. Видимо, чтобы задавить в сыне зачатки радости и беззаботности, которые и должны сопровождать в юные годы любого мальчишку.       (К этому, конечно, не относятся ситуации, когда мочишься на своих одноклассников.)       Это то, что совсем недавно наполняло и его жизнь. Восемь лет, надо заметить, не прошли как мгновение, он много учился и трудился, и все-таки весь его путь — бакалавриат и аспирантура — завершился полностью только год назад. Он по сути вчерашний студент, ведь пока ты учишься, ты все еще ощущаешь себя ребенком. Немного свободным, немного уставшим от обязанностей, чуть-чуть радостным, что еще не отправился на каторгу имени подъемов в восемь утра до скончания веков.       И в памяти до сих пор не выцвели воспоминания о времени, когда он был студентом первого курса, полный надежд, энтузиазма, предвкушая светлое будущее. Не то чтобы оно оказалось темным, но постараться ради этого пришлось и еще придется немало. И пока Этельстан имел возможность не беспокоиться о налогах и аренде жилья, почему бы ему не подышать свободно? Но Эдвард не позволял.       Бывало Ингильмундр, смотря на мужчину, представлял, как кладет свои руки на его шею и сдавливает, настолько он раздражал порой. Но приходилось просто переводить дыхание, поскорее отворачиваясь от надменной морды Эдварда.       К сожалению, Этельстан не имел такой возможности и права — просто отвернуться.       Живот Этельстана дернулся при касании, и Ингильмундр вскинул тревожный взгляд. В чужих глазах мягко колыхалась тревога, но ничего от отвращения и протеста — все-таки его тут трогали под одеждой без спроса. Ингильмундр запоздало это понял, но в моменте не подумал совсем о неприемлемости этого действа в такой обстановке.       Он закончил ощупывать ребра и опустил футболку Этельстана.       — Вроде переломов нет, жить будешь.       — Спасибо, — буркнул Этельстан, отвернувшись, явно похороненный под волной стыда из-за своего уязвимого положения сейчас.       Ингильмундр много раз пытался выбить из него эту дурь про настоящего мужчину и запрет на те же слезы, но голос Эдварда слишком прочно въелся в его мозг и не желал утихать даже на расстоянии. Ничего не оставалось, кроме как игнорировать это и продолжать поощрять иное поведение, здоровое. Так это работало, он полагал. Не зря же он изучал общую психологию в меде.       — Держи, дружок, — он вернулся из кухни и протянул стакан с разведенным в воде обезболивающем. Ребра ему, конечно, не переломали, но нехилые удары поддых впитались в тело болью на несколько дней.       И все-таки долго смотреть на облитого боги знают чем Этельстана он не смог, вручил ему полотенце, свою футболку с шортами и отправил в душ. И если в него он уходил абсолютно разбитым, то вышел уже другим человеком. А точнее, обычным собой, ненастоящим, но правдоподобным для всех остальных. Чрезмерно веселым, игривым, задиристым. Потрясения от произошедшего как не бывало.       К тому времени тосты приготовились, Ингильмундр доделал сэндвичи и нарезал овощи. Но Этельстан не притронулся к еде, которая, как казалось, непреодолимо манила, стоя на столике перед ним. Его в скором времени сморило, и для Ингильмундра, глубоко погрузившегося в свои мысли, было неожиданным вдруг почувствовать, как влажные кудри коснулись его шеи — Этельстан уронил голову ему на плечо. С экрана продолжало вещать какое-то эпатажное реалити-шоу.       Насколько было возможно, Ингильмундр позволил Этельстану немного вздремнуть. Примерно до тех пор пока мокрое пятно от его волос не распространилось на рубашке до груди. Тогда он чуть дернул плечом.       — Все, давай, шуруй к себе.       — Не хочу... — Этельстан, не сдвинувшийся ни на йоту, зевнул и, видимо, снова прикрыл глаза. Будто так и надо было.       Может быть, так было бы и здорово. Ингильмундр в этой усыпляющий тишине между ними и монотонно бормочущим телевизором, словно в каком-то вакууме, успел забыть, где они на самом деле. Все еще в комнате учительского общежития, где ученику было не место. И уж точно ему было не место рядом с ним — так близко.       — Давай, без разговоров.       Ингильмундр дал ему время, пока относил тарелки — одну пустую и одну нетронутую — на кухню. Отношения у них были… ближе, чем у среднестатистических ученика и старшего, но все-таки границы Этельстан старался не нарушать, особенно после той неудачи с липовым освобождением. И когда Ингильмундр по приходу обнаружил его, улыбающегося, как довольный кот, и растянувшегося на диване, он немного растерялся.       А уголки губ невольно поползли вверх.       — Если ты останешься, то мне придется разбудить себя в шесть утра, чтобы ты ушел через окно.       — Я согласен.       — Нет, ты не согласен. Ты будешь материть меня и пинать ногами. Шесть утра, Этельстан!       — Шестой этаж — вот что страшнее, — буркнул он, накидывая на плечо плед. — Как хорошо, что у тебя первый. Я встану, встану, честно.       — Этельстан, может, в этом и нет ничего такого, но рисковать не стоит. Если вдруг, — он зашагал в сторону двери и вскинул руку в воздух, — кто-то заметит. Это могут неправильно понять. Нам обоим проблемы не нужны. — И когда он развернулся, раскрывая дверь на ходу, то обнаружил Этельстана в прежнем положении.       С каких пор его нудные речи о мерах безопасности в современном обществе перестали убеждать?       Но Этельстан, однако, привстал, утомившись от пристального возмущенного взгляда. Сел на диван и с горестным лицом потянулся к пластырю на столике. При попытке наклониться с ним к ноге, он зашипел и резко выпрямился. И часто задышал, стискивая зубы.       Ингильмундр смилостивился и оставил входную дверь, которую держал открытой, чтобы подчеркнуть свою непреклонность. Он присел у ног Этельстана и закрепил пластырь. И когда встал, чтобы вернуться к разговору, увидел ещё более скорбную физиономию.       — Со мной это не пройдет, не надо строить щенячьи глазки, — пришлось совершить над собой усилие, чтобы не засмеяться. Этельстан слишком очевидно манипулировал. Но в том на самом деле было мало смешного: живя с таким отцом, как Эдвард, он просто не знал, что можно иначе просить о чем-то. Ингильмундр не терял надежды однажды все-таки приучить его к другому.       Так что был весьма поражен, когда услышал смазанный звук, похожий на «Обними меня». Он действительно подумал, что причудилось, пока Этельстан не повторил четче. Он ведь никогда не задумывался, какую взял на себя ответственность — и даже не побоялся, что может облажаться. Навредить. Но кажется, он справился...       На диван Ингильмундр присел еще пораженным, но уже расплывшимся в странным чувствах. Это походило на начало конца, ведь Этельстан напрямую о чем-то попросил. И он дрожал в его объятьях, разбитый и униженный. И все же доверился.       Пока Ингильмундр чувствовал влажные пятна под ладонью, гладя его спину, ему начало казаться, что шею тоже что-то холодит. До сих пор не обсохли волосы? Эти буйные кудри, обрамляющие красивое лицо юноши, который прекрасно знал, как красив, и бесстыдно этим пользовался. Он невольно запустил руку в его волосы, начал слегка оттягивать и затем поглаживать. Отчего-то по телу прошлась горячая волна, но Ингильмундр понял, что дело было не в этом жесте слишком поздно.       Когда Этельстан уже втягивал ртом кожу на его шее.       — Эй, эй, — он резко оттянул юношу, тут же перехватывая за плечи и заглядывая в глаза. Полные слез. И осматривая красные щеки и влажные губы. — Не надо. Послушай, не стоит.       — Почему?       Почему? Ингильмундр понимал, что напряжение возникшее внизу отнимало у него право разглагольствовать о том, что правильно, а что нет.       — Ты будешь в порядке.       — Когда что?       — Ты просто будешь в порядке. Все придет в норму. Заживет. А теперь давай поднимайся, иди к себе.       — Ты сам подпустил меня к себе, — будто уговаривая, он продолжал заглядывать в его лицо. — Теперь гонишь? Пустил даже в свой дом...       И в свое сердце, конечно. Черт возьми, Ингильмундр только сейчас это понял. Понял, что заигрался в друга и психолога. Он так хотел показать Этельстану, что есть что-то другое в этом мире, что-то отличное от культа его отца. Этельстан и увидел. Спутал или нет он благодарность с влюбленностью… Ингильмундру хотелось узнать лишь, что он сам с чем спутал.       — Я дам тебе кеды. Оставишь в раздевалке. Я заберу.       Игнорируя волнующую близость, Ингильмундр попытался развернуться, добраться до обувного ящика. Ближе к двери.       Кажется, уйти нужно было ему и поскорее.       Но Этельстан был настойчив. Его руки требовательным жестом коснулись и притянули к пухлым губам. Они были сладкими, пусть следы слез все еще оставались здесь. Сладкими настолько, что ему самому захотелось разрыдаться. Как долго он подавлял эти мысли, эти желания?       И уж вовсе стало невыносимо дышать, когда Этельстан надавил своим весом и прилег на него, продолжая прижиматься губами. Тогда он разорвал поцелуй и, чтобы только не видеть его лицо, прижал к своей груди, пытаясь беззвучно выровнять дыхание, когда как хотелось вздохнуть с шумом, с которым море льнет к скалам в самый разгар бури.       И Ингильмундр обнял Этельстана еще крепче, для надежности. Им нельзя было встречаться глазами. В следующий раз он не сможет...       Он уже не смог.       Почему-то подозрительно быстро Этельстан перестал сопротивляться — вообще-то сразу; замер, замолчал и удобнее расположился на нем, подобрав с пола ноги. Вскоре внимание Ингильмундра отцепилось от реакций тела, что позорно его выдавали. Мысли улетели куда-то далеко. Мучительный жар от дыхания Этельстана на его груди превратился в убаюкивающее тепло. И вот они уже лежали неизвестно сколько на диване, под одним пледом. Будто так и надо было.       По неровному дыханию было понятно, что Этельстан не уснул в этот раз. Так что Ингильмундр, поддаваясь очередному неправильному желанию, начал разбирать его спутанные кудри на прядки.       Пришлось нарушить бесконечную тишину в комнате, пока она не выжгла остатки его рассудка.       — Ты звонил отцу?       Почти всегда можно было угадать наверняка, почему Этельстан кусался. Гавкал каждый день, но кусался в редких случаях. И чтобы в нем возникло такое сильное желание причинить боль, его самого нужно было неслабо укусить. Обычно это был Эдвард.       — Да. Он снова будет не в городе во время игры.       — Утред?       — Да, он сможет.       — Хорошо.       Теологией Ингильмундр интересовался, но в бога не верил, отчасти и в силу выбранной профессии. И все же сейчас ему хотелось молиться сразу нескольким из них — кто первый услышит. Кому-то о том, чтобы скорее наступило утро и он смог отпустить Этельстана. Кому-то — чтобы утро никогда не наступало. Может, какому-то богу было под силу сделать так, чтобы этот вечер никогда случался.       К сожалению, ему было известно наверняка, чего бы ответа хотелось дождаться первым.       Кажется, он все-таки не справился.