Квартирный вопрос

В одной питерской панельке живут не только студенты, что строчат по ночам конспекты, врачи, которых всё время нет дома, старики, которым пенсию задерживают месяцами, или молодые семьи, где младенец уже ненавидит людей, но и те, кто старается сохранять тишину, даже если соседи орут друг на друга каждый вторник, уже года три делают ремонт или не могут угомонить псину, воющую на жизнь за то, что она не кормит их шашлыком со стола. Этих людей обычно нет в чате парадной, они не скидываются на установку шлагбаума, не выходят на субботники, где женщины за тридцать предпочитают сплетничать про подростков, а не пластиковые бутылки собирать — с этим и бомжи неплохо справляются. Такие уникумы уходят либо рано утром, либо поздно вечером, а возвращаются аккурат после час-пика или вовсе не возвращаются дня три-четыре. Таких соседей величают почётным «этот из тридцать восьмой». Так вот… «этот из тридцать восьмой» — доктор Веритас Рацио, о котором ходят легенды, слухи и немного вранья. Он не спешит знакомиться со всеми вокруг, не участвует в совместном вызове ментов ночью, когда шумные студенты решают отпраздновать успешно заваленную сессию, не открывает дверь пропагандистам церковной лирики, не просит соли или сахара, не стучит по батареям. В его послужном списке «соседа» лишь помощь в замене лопнувшей лампочки и презрительный взгляд на дедка, что не соглашается волкодаву намордник покупать. В его жизни всё спокойно, умеренно и скрыто от чужих глаз, потому что личные границы у него доходят до размеров великой китайской, и пересечь их слишком сложно для простого жаждущего. Но «этот из тридцать девятой, который недавно переехал» умудряется не просто перелезть через стену, которую и колоссальный не сломает, а просверлить её перфоратором в прямом и переносном смыслах. Рацио смотрит на внезапно возникшую дыру между книжным шкафом и гостевым диваном с таким невозмутимым видом, словно сам умолял о её наличии. Вынимает наушники, лишь слегка вздергивает бровь и откладывает в сторону печатную версию курсовой своего недоразвитого, судя по орфографическим ошибкам в тексте, студента. Оглушительная тишина будоражит воображение, как и луч света, что теперь лазерной указкой попадает ему прямо в лоб, словно вот-вот снайпер выстрелит, просто примеряется. Рацио, не сразу, но слышит чужое вошканье за стенкой, поджимает губы, внимая матам, и переводит взгляд на узкий коридор, освещенный чем-то вроде торшера, у которого на абажуре по периметру кисточки висят такие страшненькие, а сам думает, как ему объяснять происшествие бабуленьке, что сдаёт ему эту квартиру, пока внучок не одумается и не решит жить самостоятельно, а не висеть на шее у родителей. Есть вероятность, что она даже не заметит дыры в стене, потому что глаза открыть не сможет, но процентное соотношение не радует. Звонок в дверь звучит как объявление войны — также мерзко, противно — и Рацио удивлён, что этот задохлик, который врезается в стену, если на него нажать, вообще работает. Встаёт с усилием и ждёт, пока снова увидит мир вместо темного мерцающего экрана загрузки — колени хрустят, поясница ноет — ему всего двадцать восемь, куда так быстро? Тапочки шаркают по неровному дощатому полу, спасая ноги от заноз, огромная домашняя футболка, почему-то выглаженная, сползает с плеча, волосы вьются из-за влажности, а входная дверь, набитая дерьмовым мехом, открывается вовнутрь и позволяет увидеть того самого соседа с дрелькой. Чумазый… Весь в штукатурке, пыли, пятнах краски и с такой сладко-вымученной миной на испуганном лице, что даже жалко его становится. Строительная маска на манер респиратора спущена на подбородок, глаза странного такого цвета горят желанием то ли извиниться, то ли поругаться, футболка пахнет ацетоном так, словно он им обливался с ног до головы, треники задраны до коленок и больше похожи на бриджи, носки с утками напоминают стрельбище, а розовые резиновые тапки в зелёный горошек заставляют Рацио всё-таки вытянуться в лице от удивления. В руках полудурок держит орудие преступления — перфоратор — словно пришёл сдаваться с поличным, чешет свободной рукой светлый затылок, с которого пыль сыпется, и лыбится. Сука, лыбится! — Здрасть, — начинает он слишком самоуверенно для человека, которому явно придётся башлять. — Это к вам я дыру просверлил случайно? — спрашивает и поднимает перфоратор, словно хвастается его мощью. — Да-а-а… — тянет Рацио, потому что не уверен в своих эмоциях. По факту он жертва ситуации, но выглядит скорее как самостоятельно напросившийся. — Супер, я боялся, что к соседке из сороковой, — выдыхает тот с облегчением, а после начинает активно есть свою нижнюю губу, словно это поможет ему выглядеть ещё более несчастным. — Чего делать будем? Рацио молчит, смотрит на соседа с неуважительным криком в глазах цвета, за который подростки пиздят друг друга, если машина в него окрашена. Долго так думает, даже залипает на это грязнючее нечто, что начинает активно стряхивать с себя штукатурку прямо на кафель, который изо дня в день чуть ли не вылизывает старушка с третьего этажа — она ещё перманентно ходит в цветастом турецком халате с красным замком посередине и карманами под необъятной грудью. — Будем молчать? — уточняет сосед, засрав уже и порог чужой квартиры. — Подождите, пожалуйста, я выражения подбираю, — вздыхает Рацио, прикрывает глаза и автоматически закатывает их, из-за чего немного видно белые глазные яблоки, сквозь дрожащие веки — скример такой знатный. — Какие выражения? — не вдупляет сосед, перекладывая перфоратор из одной руки в другую, потому что тяжелый всё-таки, скотина. — Цензурные, — сглатывает Рацио и на мгновение теряет самоконтроль, от чего его челюсть сжимается, а брови берут на себя задачу высказать искреннее негодование. — Оке-е-ей, — тянет сосед, — тогда, пока вы думаете, могу я пройти в вашу квартиру и оценить ущерб? — предлагает он толковые вещи, но Рацио не для того Толкина читает, чтобы соглашаться с любителями толкать дрели в чужие стены. — Я не пускаю незнакомцев в квартиру, — проигрывает он эту партию по поиску подходящих под условия выражений и переключается на актуальную тему. — Меня зовут Авантюрин, мне двадцать пять, переехал сюда две недели назад, работаю пиар-менеджером в риелторской конторе на Старой деревне, учусь заочно, люблю играть на ставках, донимать прохожих и люблю мужчин, таких, как вы, — оттарабанивает он на одном дыхании и протягивает вперёд свободную руку, испачканную в ремонтных отходах настолько, что пыль больше похожа на новенький маникюр. — Теперь я не незнакомец, могу я войти? Рацио даже не из брезгливости не жмёт чужую руку, а из принципа — складывает свои на груди и вытягивается, из-за чего разница в их росте начинает казаться более значительной и высокомерной. — Меня не особо волнуют ваши предпочтения, меня волнует, что после вашего визита мне придётся устраивать генеральную уборку, — колко подмечает он и сглатывает нетерпение, которым обычно не делится с посторонними. — Тогда сами справитесь с дырой, или будем пользоваться ей не по назначению? — он аж немного плечами заигрывает, этот Авантюрин недоделанный. — Я приглашу владелицу квартиры, она оценит ущерб и мы спросим с вас соответственно, — ударяется в формальности Рацио и уже тянется к краю двери, чтобы закрыть её и оставить незваного гостя по ту сторону наедине с перфоратором и грязью, но тот вдруг делает шаг вперёд и ударяется плечом об эту несчастную хрущёвскую дверь, которую отмывать придётся долго и упорно, причём не от краски и пыли, а от запаха. — Стоять! — напирает Авантюрин всем телом, потому что Рацио подключает самооборону и давит с другой стороны, выталкивая соседа обратно на лестничную площадку. — Я без боя не сдамся! — кряхтит и бросает перфоратор на чужую территорию, словно свою щётку в стаканчик. — Что вам нужно? Мы уже решили вопрос! — Веритас не злится, а резко отходит в сторону, из-за чего дверь стукается о стену, оставляя вмятину, а Авантюрин падает на колени, устраивая вокруг себя мини взрыв, из-за которого сам чихать начинает. — Смотря, о каком вопросе мы говорим, — бухтит себе под нос пострадавший и поднимается с колен, но не отряхивается, потому что совесть может и в доле, но всё равно по башне стучит иногда. — Есть другие вопросы? — Рацио подмечает, что соседка — завсегдатая лавочки, на которой не курят, а прошмандовок обсуждают — приоткрывает портал в ад, то есть в свою квартиру, выглядывает через щель, а внизу уже тут как тут её тяфкалка — мини-версия крысы — у которой с головой не всё в порядке, потому что она лает на всё, что движется, а если не движется, она сама это двигает и лает. Тогда у Веритаса не остаётся иного выбора — он украдкой глядит на дверь тридцать девятой, проверяя, заперта ли, а после отпинывает новое тело в своей крепости дальше по коридору, — на что то активно возмущается — и закрывается с ним аж на два оборота, словно это поможет снизить уровень шума. — Вы слишком агрессивны для тихого соседа, — гасится уже где-то ближе к арке в комнату Авантюрин и разувается наскоряк, словно это резко исправит ситуацию. Рацио смотрит на него уже с нескрываемым презрением, обнимает себя руками, незаметно тянет ворот футболки обратно на плечо, потому что о приличиях задумался, и кивает в сторону комнаты. — Идите, смотрите, оценивайте ущерб и предлагайте способ компенсации, — намекает он соседу, что тот моральный урод, а таких можно и погнобить немного — для профилактики лишним не будет. Авантюрин проходит в комнату, где учебников и нон-фикшн литературы больше, чем тараканов в плитке соседа из двадцать первой, а он их кажется прикармливает, поэтому эффект от увиденного собрания тяжеловесов книжного мира очень впечатляет. Осматривается чумазый с осторожностью, как в музее, потому что картины на стенках, которые рисовал покойный муж хозяйки, выглядят, словно из века тринадцатого сбежали, пузатый телевизор, отключенный напрочь от греха подальше, накрыт миленькой такой вязанной крючком салфеткой, лакированный стол идентичен тому, за которым Высоцкий работал, если верить музею его личности, а деревянный сервант с дребезжащими от любого неловкого движения стёклами забит фарфоровой посудой, и возникает закономерный вопрос — это всё реально вещи Рацио, или ему тут только спать разрешают? — Атмосферненько у тебя, конечно, да… — тянет Авантюрин и всё-таки дотрагивается до туалетного столика то ли из дсп, то ли из благородного дуба — у него ещё боковые зеркала прикручены не на саморезы, а на святую воду в замесе со слезами того, кто их штамповал в своё время. — Дыра над диваном, — Рацио обращает чужое внимание на причину визита и проходит в комнату слегка так задевая соседа плечом, ну чтобы повернулся, увидел, разглядел. — А, мелкая такая, — улыбается вдруг Авантюрин, подходит ближе и толкает немного бандуру, которая и не думает раскладываться в кровать, даже если у неё такая функция разработчиками предусмотрена. — Я сам её спрячу, — кивает он и ковыряет пальцем края. — Обои нужно будет переклеивать целиком, — цедит сквозь зубы Рацио. Может он никогда ремонтом не промышлял, но всё равно тонкости понимает — не зря доктор, человек с высшим образованием, уважаемый и почитаемый в обществе, ценитель прекрасного, великий преподаватель, философ, эстет и профессионал с огромным опытом за плечами, который сейчас Авантюрину пальцы в жопу затолкает, если он не прекратит ими дыру разрабатывать. Рацио отмечает, что его мысли слегка подводят, но не акцентирует на этом внимание, вместо этого шикает на соседа, заставляя того опустить руки по швам и тихонько обернуться. — Я переклею, — кивает он так, словно у него голова тяжелая. — Сделаю, стена будет, как новенькая. Рацио качает головой. — Мне не нужно, чтобы была как новенькая, мне нужно, чтобы была такой, какой мне её сдали, — говорит он вещи, которые мозг Авантюрина не в силах осмыслить тупо из-за того, что в ушах всё-ещё звенит перфоратор и мелькают ценники на строительные материалы, которые кусаются так же больно, как оводы на озере летом, куда он больше не поедет даже под страхом смертной казни. — Предложения будут? — перестаёт он давить на жалость и наглеет на глазах, снимает с подбородка маску, под которой шея уже взмокла, оставляет её на тумбочке, где на фотографиях Веритасом даже не пахнет, вытирает лицо, зачесывает всё-таки светлую чёлку назад и смотрит на Рацио так, словно это он ему денег должен, а не наоборот. — Я уже высказался по этому поводу, мне нужно лишь чтобы вы немного позже оплатили ущерб, ваше присутствие здесь и сейчас необязательно, — парирует нападки, а Авантюрин уже почти взрывается, губы так поджимает нетерпеливо и дыхание задерживает, чтобы сдержаться было проще. — Что? Для вас подобные суждения слишком сложны? Вы не можете смириться с чужим решением и взять на себя ответственность? — Сука, говори проще, спустись до человеческого, выучи русский! — срывается Авантюрин, аж на цыпочки встаёт от негодования, когда руками машет, от которых пыль летит, словно она волшебная или, как минимум, балдёжная. — Вы вынуждаете меня ругаться с вами, — всё ещё терпит Рацио. — То есть твои пассивно-агрессивные высеры на псевдо-человеческом это не ругань? — уточняет, а сам ближе подходит к соседу, у которого вот-вот пар из ушей пойдёт и найдутся причины для убийства в состоянии аффекта. Веритас молчит слишком многозначительно — снова цензурные выражения подбирает, хотя эта задача становится архи-сложной в тот момент, когда Авантюрин подходит к нему слишком близко и вот прям напрашивается на синяк под глазом, всем своим хамовато-хитрющим видом намекает, что ему очень пойдёт фиолетовый оттенок. — Из-за вас меня могут выгнать из квартиры, а я и без того с трудом смог её занять, потому что мне нужно жить именно в этом районе, — слегка так повышает тон и поднимает подбородок выше, чтобы Авантюрин не мог смотреть ему в глаза ни при каких обстоятельствах. Тот нагло юлит перед ним, дергается, словно его штырит, и лыбится. Лыбится, кретин! — Ну если тебя выгонят, я и это компенсирую, — выдаёт он с полпинка и вдруг выглядывает из-за Рацио, чтобы оценить кухню за его спиной, а та выглядит так уныло, словно из неё всю радость выкачали: метр на метр в лучшем случае, холодильник стоит возле дверного проёма, тумба для готовки всего одна, плита выглядит как та, которую пожарная безопасность забракует просто потому что, а верхние шкафчики покосились, словно их всё время кто-то шатал. — Обращайтесь ко мне уважительнее, я не разрешал фамильярности, — просит Рацио, как ему кажется, вежливо и сдержанно, а Авантюрин глаза закатывает и футболку с себя стаскивает, обнажая тело, ещё не покрытое пылью и каплями штукатурки. — Вы что творите? — Разрешаю себе фамильярность, — язвит тот, пока Рацио тихонько сглатывает обратно внезапно возникшие мысли. Те, что хорошие и приходят опосля — передний план занимает неподдельное смущение и интерес, который отражается на лице скованной полуулыбкой, той, что проскальзывает сама, без спроса и возможности её контролировать. — Это уже наглость, — чеканит он, наблюдая за тем, как Авантюрин скатывает футболку в жгут и выжимает из неё капли пота, противно белые такие. — Душно у тебя, душно! Окошко бы приоткрыл, — и не понятно, намёки это, что больше походят на оскорбление, или ему реально жарко в квартире, где в летний зной всё ещё работают батареи, потому что жкх чаи гоняют вместо того, чтобы работать и за днями недели следить. — Балкон и так открыт настежь, — кивает Рацио в сторону зашторенной двери, а белоснежная тюль в полупрозрачный цветочек вообще колом стоит, потому что в это лето Питер сошёл с ума и решил, что он на юге теперь расположен, раз глобальное потепление климат планеты меняет. Жара на улице доводит до обмороков людей, решившихся залезть в автобус, а ветра только на Приморской и Беговой ласково колышат арматуры, потому что им там за это походу платят. — Не могу, жарко, — ломает комедию Авантюрин, широко открывает рот, чтобы дышать было удобнее и машет на себя рукой. Его грудь и живот действительно покрыты испариной, словно россыпью стразинок, на что Рацио залипает слегонца. — Может это не из-за батарей, а потому что ты такой горячий? И в этот момент Веритас виснет окончательно — синий экран в его голове строчит ошибки системы, а глаза золотистые тупеют прям откровенно, несвойственно его натуре. Он смотрит на Авантюрина в упор настолько отстало, что даже на возмущение не похоже. Тот в ответ лишь ржёт, грубо и радостно — сломал деда и веселится. — Прости, прости, я не мог не пошутить, — разгоняет суету Авантюрин и уже слишком открыто угарает над Рацио, у которого всё ещё перезагрузка. — Вон из моей квартиры! — требует тот на повышенных тонах, а сам то ли краснеет, то ли зеленеет, но точно прирастает тапками к этому огромному, махровому красному ковру, который по идее должен на стене висеть. — Сейчас же уходите, это уже ни в какие рамки! — закрывает он глаза, чтобы перевести дух. И, сука, чувствует этот мерзкий запах штукатурки, смешанного с ацетоном и строительной пылью, едко так чувствует, явно, и дикая придурь в голове вдруг орёт благим матом, который он всё это время пытался обходить стороной, потому что чужие губы по вкусу напоминают глину, которую в детстве пробуешь, потому что в рот хочется засунуть сразу всё на свете. Авантюрин нагло прижимается к его выглаженой, растянутой футболке всем телом и целует так, словно ему это всё слишком нормально, понятно и знакомо. Рацио же понимает, что он в терпении своём преисполнился, как и в познании самого себя, потому что тупо открывает глаза, смотрит на чужие слегка дрожащие веки, длинные ресницы и ждёт, пока от него отлипнут, никак не поддаваясь на провокации, но и не думая о том, чтобы всё-таки разукрасить это наглое лицо синяками. Шторы шуршат в ответ залётному порыву ветра, что, видимо, адресом ошибся — холодок пробегает по голой коже, пока Авантюрин настаивает на большем в этом поцелуе — холодильник вдруг вспоминает, что он живой, от дыры в стене отпадает очередной кусок, а лампочка, спрятанная под уродским абажуром, лопается от такого невыносимого напряжения. — Мне показалось, что ты не против, — выдыхает Авантюрин в чужие губы, когда сдаётся и чутка отстраняется. Он всё ещё держится за ткань выглаженной футболки где-то возле солнечного сплетения, как стрекоза за травинку во время урагана, дует губы и исподлобья смотрит в чужие зверски-спокойные глаза. — А мне казалось, вы обладаете адекватностью, — цедит Рацио сквозь зубы, почти не размыкая губ, потому что готов к тому, что Авантюрин решит воспользоваться его неосторожностью. — Я живу по принципу всё или ничего, — пожимает тот плечами. — Ты ходячий секс в дедовской квартире, я решил попытать удачу, — улыбается, слегка щурится, заигрывает голосом, а Рацио дышит через нос так, словно сейчас опрокинет Авантюрина через балкон сразу на чужую ладу приору. — Из-за вашей выходки я могу стать ходячим сексом в студии в Мурино или Шушарах, — стоит, как вкопанный и никак не двигается вообще: плечи напряжены, словно они хотят срастись с ушами, но периферическое зрение мастерски бродит по сантиметрам чужой открытой кожи, которая покрывается мурашками и почти вибрирует под взглядом неуловимого, но при этом неутолимого тактильного голода. — Я же сказал, что компенсирую такой исход, — Авантюрин прям плавит Рацио своей улыбкой — теперь и ему есть нужда снять футболку, которая прилипает к мокрой спине — батареи вдруг слишком сильно шпарят, как же так. — Будешь кантоваться у меня, если для тебя важно жить именно в этом районе. — Я никогда не соглашусь стать вашим соседом, — пренебрежительно высказывается Рацио, а Авантюрин ржёт и почему-то кладёт голову ему на плечо, вызывая у Веритаса желание чихнуть, оттолкнуть и мыться часа три к ряду. — Ты уже мой сосед, — выдаёт непоколебимую истину и поворачивается лицом к чужой шее, тут же разогревая её дыханием и раздражая лёгким прикосновением губ. — Хотя я бы это исправил, — уже шепчет, а Рацио нагло врёт самому себе, потому что вместо того, чтобы следовать протоколу и отгонять от себя назойливого наглеца, он держится камнем, под который вода не потечёт, и ждёт, что этот горе-ручеёк сам его обогнёт и свалит куда-нибудь вниз по склону. Не тот низ — су-у-у-ука… Авантюрин медленно встаёт на колени, спускает руки куда-то на чужие бёдра, обнаруживает подушечками пальцем очертания талии под выглаженной футболкой и лыбится хуже чеширского кота из мультика про наркоманку Алису, а Рацио вцепляется ему в волосы, чтобы голову держать подальше от того, что предательски выдаёт его с потрохами и просится на волю. — Сейчас же прекратите! — говорит он с едва уловимой дрожью в голосе, а куда девается его уверенность и твёрдость, он не знает, но догадывается. — Я вообще-то предлагаю тебе возместить ущерб, — тонко намекает Авантюрин, но разочарованно так хмыкает, недовольно смотрит и всё-таки встаёт на ноги, облизывает уголок верхней губы. — Это выглядит как домогательство? — Вы так думаете?! — у Рацио снова кончается терпение. Он всё ещё держит этого надменного смельчака за волосы, из-за чего тот задирает голову, обнажая пыльную шею, по которой кадык гуляет то вверх, то вниз. — Предполагаю, — сдавленно хихикает Авантюрин, пытаясь извернуться и освободиться, а его в этот момент жестко прижимают спиной к свободной части стены, рядом с которой туалетный столик просится на свалку, и целуют с такой рьяной жадностью, что ноги сводит и скулы на животе режутся, и дыхание перехватывает, и сердце в лёгких путается, потому что рёбра ему не пробить. Рацио не держит себя в здравом уме и светлой памяти, кусает чужие губы и отпускает язык гулять там, где ему вздумается, заставляет Авантюрина пожалеть, что он-таки попал в эту квартиру и сгущает вокруг него краски, давая понять, что логово тихого соседа не просто так не переносит посетителей. Он сверкает взглядом в те редкие моменты, когда они оба открывают глаза, чтобы оценить степень чужой заинтересованности в продолжении, настойчиво скользит пальцами от напряженной шеи куда-то за спину к лопаткам, вдоль позвоночника и сразу на талию, которую сжимает до красноты и томного вздоха, плавно скатывающегося в сдавленный стон. Рацио показывает, как надо, учит утончённо и, возможно, возьмёт за этот урок очень дорого, но преподаст его в любом случае — бедром упирается в чужой пах, тянет Авантюрина на себя, но жмёт к стене всем телом, пока плечи его терпят на себе давление чужих пальцев. Они задыхаются в этом поцелуе, понимая, что включенные летом батареи вообще не виноваты в том, что им так жарко. Рацио слизывает возбуждение с чужой губы и проникает пальцами под грязные треники и сразу же под резинку боксеров, мягеньких таких, а там позволяет себе разыграться и порисовать узоры на обделённой загаром коже, сделать пару мазков то тут, то там и подчеркнуть линию вен на чужом желании, от которого его собственные руки заражаются пульсацией, невыносимой такой, чувственной и требовательной. Но он отстраняется, смотрит свысока и ухмыляется, а Авантюрин дышит так, словно марафон закончился секунду назад и он явно проиграл, ведь не оценил обстановку заранее, не рассчитал возможные риски. — Ты… — сглатывает, закрывает глаза, чтобы те могли снова смотреть куда-то кроме губ, для которых он уже придумал тысячу и одно занятие. — Ты как-то неправильно ругаешься, — выдыхает он. — Я пассивно агрессирую, — отвечает Рацио низким голосом, от которого у Авантюрина волна адреналина выжигает способности к осознанности. Он хлопает ресницами — вот-вот взлетит — и поджимает губы так, что их почти не видно. — И часто ты так пассивно агрессируешь? — вдыхает как-то неестественно, когда длинные пальцы, блуждающие у него в штанах, вдруг возвращаются к рёбрам и вычисляют их точное местоположение. — Предпочитаю говорить на нечеловеческом, но раз вы слишком неразумны, чтобы воспринимать подобные высказывания, приходится общаться на том языке, который вам более-менее понятен, — Рацио раздражает чужое ухо румянцем, говорит всё так же, чтобы Авантюрин не просто красный и мокрый ходил, а ещё жутко взвинченный. — И что это было за предложение? — кажется, он просит пощады, потому что стремится к писку, который смогут воспринимать только летучие мыши и тяфкалка из сороковой. — Это означает… — медлит Веритас и даже скалится, а от его взгляда душа в желудок ускользает бабочек разгонять в приступе паники. — Вон из моей квартиры! — командует нечеловеческим тоном, слишком властным и уверенным. — Я обращусь к вам, когда хозяйка квартиры придёт оценивать степень ущерба! — Понял! Авантюрин вдруг вырывается, на лету подхватывает тапки, перфоратор и ломится в закрытую входную дверь, пока за спиной тяжелые шаги не смягчают даже тапочки, что шаркают по неровному дощатому полу. Он судорожно вертит щеколду и вываливается на лестничную клетку, где соседка с третьего опять вылизывает кафель; затем залетает в свою квартиру, где из-за ремонта мебелью не пахнет, а потому стук его сердца эхом барабанит по голым стенам. Авантюрин косится в сторону, глотает панику и жмурится, потому что его возбуждение играет с ним плохие шутки, заставляет думать не о том, а ещё сожалеть, что гребанный инстинкт самосохранения сильнее желания отдаться «этому из тридцать восьмой», про которого слухи всякие ходили с самого начала. Не даром тихонь побаиваются, не даром о них почти не говорят, предпочитая мутное молчание или тихий-тихий шепот о том, что даже у стен есть уши и информацию они впитывают не слишком этичную. — Когда финансовый ущерб возместите, приходите возмещать моральный, — слышится голос Рацио внутри избитых стен без обоев, потому что тот стоит аккурат возле этой дебильной дыры, которую Авантюрин не хотел делать, ну вот не хотел. А теперь слишком уверен в своём намерении насверлить ещё парочку, чтобы этого из тридцать восьмой точно выселили, чтобы он переехал к нему в квартиру и позволил возмещать моральный ущерб почаще, чтобы перестал быть его соседом, ведь подобная социальная роль не идёт его выражению лица, на котором написано, что если он всё-таки снизойдет до языка Авантюрина, тот напрочь забудет, как вообще разговаривать.