Гори ясно

Я закрываю глаза, а на сетчатке отпечатан сентябрь. Ну бывают туманные осенние дни. Желчь и молоко. Асфальт и небо одинакового вкуса и цвета; на нём и под ним гуляют друзья. Чон Хосок, Ким Намджун и Мин Юнги. Компания хорошая, но изрезанная, здесь каждый не в себе, но весь из себя. Намджун - мозг, Хосок-конечности, а Юнги - язык. на этом районе гуляют только они и собаки, те, что с порванными ушами и рычащими пастями. Хосок в найковской ветровке на голые плечи. Его рёбра - шрамы и родинки, а шея... шрамы и родинки. его частая фраза: «убей или будь убит», звучит постоянно и от того неуместно, что складывается впечатление, будто жизнь его - мельница, что крутится за счёт соревнований, и во благо насилию. В реальности же, у Хосока яблочные духи и парный браслет дружбы - вечной и доброй. Намджун – кепка, рост и кипарис. Кепка, потому что без неё его никто никогда не видел, а если и видел, то замучен до смерти всем лгать, что такого не было. Рост - 189, как бабушкин шкаф на даче, статный, но сутулый. Может яблоки срывать, и катать на плечах, чтобы катаемый чувствовал себя птицей, парящей в небесах. Кипарис - талисман. Не на удачу, но на любовь, вышитую нитками, поглаженную подушками пальцев и постиранную душистым порошком. Юнги всегда ходит на шаг впереди, и обязательно обставляет себя с двух сторон парнями. Он лжец, каких поискать и мутную воду в зрачках не даст испробовать, как не проси. даже на коленях. Даже на смертном одре. У Юнги много мелких шрамов на ногах и скудный эмоциональный диапазон; втаптывающий лица в грязь, грызущий кожуру баскетбольного мяча, скрываясь даже от своих во времена, когда тяжело. Самопровозглашённый король - коего из любви и верности не посрамятся нести на ручном троне собственные друзья, марая кроссы в осенних внутренностях раскиданных по дорогам. Осенними вечерами шуршит под ногами и течёт под носом. Паутинные, подъездные фонарики разливаются масляным светом, от которого лишь слезятся глаза и мешаются тени. У Намджуна были сигареты в дальнейшем поделённые на всю лающую банду-троицу. У Хосока пепси. у Юнги сам Юнги. — Пообещайте мне, что после школы мы пойдём в один колледж? А потом на одну работу устроимся, а потом... - Намджун замолкает, когда сталкивается с двумя парами прищуренных глаз. Циркульно-острых, холодных и злых. — Мы тебе не няньки. В любом случае куда-нибудь все разбежимся, - Закидывая ногу на ногу, подглядывая за реакцией вожака на собственные слова, третирует Хосок. Ему будто так важно получить одобрение от Юнги, что он скажет что угодно, что угодно сделает, кого угодно оставит захлёбываться под льдом. Юнги не реагирует, курит и пускает сальный свет в глаза и отражает обратно. Потом прижимая фильтр и пальцы к губам тихо бормочет: — Мы не пойдём в колледж. И работать тоже не станем, –Он встаёт, устремляя взгляд, полы пальто и дым по направлению попутного ветра. — Мы с вами пустимся в путешествие. будем кочевыми, как цыганский народ. Переедем в незнакомый город, заработаем обманом или кулаками, заселимся в коммунальную комнату и будем думать как дальше жить. Хосок не может не открыть исколотый простудой рот, глядя на закрывающего свет, человечка. Намджун тупит вниз, тихо, с дрожанием нахлынувших чувств где-то внутри лёгких, улыбается. — Хочу сбежать подальше отсюда. Один или с вами, главное сбежать. Всегда он так. на шаг быстрее, на метафорическую голову выше, даже Намджуна. А лампочка скрипит, ноет и моргает; кто-то в ней заживо умирает, пока один принимает определяющие жизненный путь решения за троих, а друзья кивают, искренне наслаждаясь его способностью брать ответственность за них. Ведь они не могут этого сделать и верят в это. или... они не могут этого сделать, ибо верят в это. Порой, Намджун надеется, что Юнги врёт абсолютно обо всём на свете кроме того, что в его сердце есть дыра. Хосок верит, что драма когда-нибудь прекратится. Сам Юнги не надеется и не верит, а знает и помнит каждый момент объединяющий его с Чимином. Ему не ненавистно и не злостно, только немного грустно и очень даже пусто, когда приходится остаться наедине с собой. Иногда ему кажется, что он ненавидит свои пальцы, ибо те касались волос Чимина. И ненавидит глаза, что смотрели лишь в его направлении. Не любить себя получается куда лучше, чем злиться на Чимина, который просто не мог ничего дать в ответ. Юнги над собой смешно, потому что он подпирает спиной школьную стену, пинает камни и ждёт Чимина на разговор, который сам затеял, сам назначил, но не придумал о чём говорить. У стен каждого дома разный запах. говорят, что стены умеют слушать, а ещё, что жилище - это отражение внутреннего мира его хозяина. Если верить, то внутри Чимина жухлые цветы, железные пруты и чернила, а дальше пусто; великое и могущественное ничто. Говорят, что глаза отражают душу человека. Если верить, что душа у Чимина тихая, но строгая; чёрные, холодные воды, где или умирают, или мечтают о скорой смерти, а потом уже погибают. Блеск на конце иглы, которую в сию же секунду воткнут в сетчатку нежеланным ответом. Тревога. Когда Чимин думает о тревоге, то вспоминает о Юнги. Ни живой не мёртвый, ни хороший и не плохой, не рыба ни мясо. всего лишь Мин Юнги, а может и не всего лишь. ехидный чёрт с широчайшей улыбкой и длинными чуть вьющимися волосами-ядовитыми змеями. С синюшными пухлыми венами на руках и хриплыми матами в глотке. С сердцем в руках. Своим. Лоснящимся кровью и преданностью. Мин Юнги его сжимает, царапает и жрёт... хотел дать подержать Чимину, но тот отказался. Итог: там теперь лишь ошмётки, обрубленные трубки, иголки и булавки, стекляшки от бутылок и нитки. Уродливое, израненное, никому не интересное сердце, с которым Мин Юнги ходит, прячет под майку и пиджак, прячет и стыдится. стыдится и потому прячет. Чимин подходит ближе, видит бегающие зрачки, огромный черный пиджак, как с отцовского плеча, в июне то, зубоскальное обычно, но такое нежно-виноватое лицо сейчас. Пожимает его руку, быстро и неловко и ждёт, когда Юнги осмелится открыть рот. — Ходил на выпускной? –глаза в землю, голос выше чем надо и семечки в кармане уже все очистил, неволя пальцы. — Нет, не ходил. Говорят, Хосок был звездой пьяных танцев на столе. Даже учитель Чхве ему аплодировал. — Даже он? — Невозможно представить, правда? Посмеялись. кто-то глядя в глаза, по-доброму, искренне, а кто-то таки и не осмелился поднять стеснительный взгляд. — А мы с парнями будем путешествовать. Чимин улыбается, достаёт сигареты, молчаливо делиться и присаживается на корточки. Чуть ближе к месту, куда Юнги смотрит; возможно теперь он будет в состоянии поднять глаза. — Хочешь с нами? Пепел, как снег в начале лета, путается с жарким воздухом и теряется в рыжей макушке. — Не горю желанием, - выдавливает смешок и затягивается едким. Юнги этот смешок ещё долго будет от себя отмахивать, как пепел летающий в воздухе, как колкую правду и как ответ, который слышать грустно. «Не горю желанием»- звучит знакомо и от того невыносимо. ещё той осенью, в школьном спортзале во время дежурства было страшно услышать такой ответ, а сейчас, уже как-то смиренно. «—Много раз говорил, что Намджун не ниндзя, его очень легко заметить, Юнги. Я знаю, что он подкладывает мне пироги из столовки в рюкзак. Но зачем это тебе, я так и не понял. Чимин протирает рыжую, пупырчатую кожуру мяча и не смотрит на то, как Юнги сейчас не в себе, но весь из себя, наворачивает круги по спортзалу. — Слышишь? — Слышу, — запыхавшийся, мокрый и нервный. — Ну так ответь тогда. Неужели Ким Намджун теперь моя личная бабушка с пирожками? Юнги добегает до ближайшего баскетбольного кольца и рушится под ним, вытирая пот с лица майкой. — Нет. Это нужно чтобы ты кушал. — Нужно кому? — Нужно мне. Чимин мяч на пальце крутит и хмурит брови, глядя то на него, то влево, где беснуется в попытках себя спрятать, одноклассник. — Мотив? — Любовь. — Серьёзно? — Ещё как. Чимин поднялся на ноги, пошатался, попытался забросить мяч в кольцо, но попал отскоком в чужую спину, но кажется Юнги даже не почувствовал. — Ну так что, поцелуешь или подерёмся? что-то одно из двух. — Не горю желанием делать ни то не другое. И ушёл. как-то глупо и звенящие тихо.» Юнги с того момента ещё понял, что Чимин относится к нему никак. то есть настолько не горит, что даже бить не захотел, а мог бы. Всё же не каждый самый обычный 16-летний мальчик будет в восторге от любви немного необычного 16-летнего мальчика. — А на прощание поцелуешь или подерёмся? Чимин снова улыбается и поднимает голову, щурясь от дневного, знойного солнца. Его волосы горят от света, а вот он, кажется, н е г о р и т. — А на прощание приходи перед уездом в баскетбол поиграть в спортзал. Мне до сих пор стыдно, что я тогда вместо кольца угодил в тебя. Юнги топчет бычок и кивает, концентрируясь на диких псах, что цепляются пальцами за забор, подглядывая, но не подслушивая. Хосок с любопытством, Намджун с сожалением. Юнги сбегает. Совсем не по-лидерски и не красиво. Ну бывают туманные осенние дни. Желчь и молоко. Асфальт и небо одинакового вкуса и цвета; на нём и под ним гуляют друзья. Намджун крутит кепку на пальце, пока Хосок размазывает по его волосам, что "под троечку" белую аммиачную субстанцию. Иногда посыпает растолчённым в ладонях подорожником, чтобы вылечить от головной боли. глупенькие поступки, но заботливые. Юнги оглядывается на людей, заходящих и выходящих из дома и ёрзает на скамейке в ожидании. Хосок знает, что Юнги хочет без слов и прощальных объятий сбежать в школьный спортзал и больше никогда не вернуться, оставив свой же план на их жизни спонтанной прошлогодней шуткой. Намджун догадывается, что Юнги не хочет путешествовать с ними и сейчас, за несколько часов до поезда ощущает себя не в своей тарелке. Как в ночь перед экзаменом или как в минуты перед признанием. Хосок толкает его в плечо и кивает, Намджун стряхивает с головы травяной салат и ободряюще улыбается. — Ну же, беги. И Юнги подрывается, как будто только этого и ждал. Он пугает своей тоской по лету без не горящего желанием Чимина прохожих и голубей. Бежит не замечая развязанных шнурков. остановившись только посередине баскетбольного поля на заднем дворе школы, он ложится звёздочкой, кашляя и улыбаясь. Его ненавистные пальцы, что когда-то трогали волосы Чимина, ищут в телефоне нужный номер. ещё несколько гудков и он зарыдает. — Да? — Чимин, Я уезжаю через два с половиной часа и хочу сыграть с тобой в баскетбол. Или... поговорить. Или я просто хочу ещё раз тебя увидеть. Но если... Если ты захочешь чтобы я не уезжал, я останусь. Вот так, –Юнги хрипит в трубку, не успевая восстановить дыхание от волнения и бега, его голова гудит, а пот кажется холодным, будто чужим. — Так горишь желанием? Чимин не горит, он молчит. А после: — Юнги, я переехал в Сеул ещё в июле. Ничего не выйдет. Юнги кажется, что он почти сгорает. — Я понял. — Да. — А можно с тобой поговорить сейчас? И Чимин снова молчит. Как-то по ублюдски долго и этим будто ещё тысячу раз отказывает поцеловаться или подраться. Юнги щурится, выглядывая солнце меж облаков. — Чимин, можно я расскажу тебе кое-что? Если да, то тогда закрой глаза и представь: ты загорелся желанием путешествовать со мной. Ну, только со мной. Представь летнюю ночь, и нашу съёмную квартиру, освещаемую луной и фонарями из открытого окна. Я сижу на стиральной машинке и она почему-то на кухне, глупая планировка, но пусть так. Я пью пиво, а ты прижавшись к стене напротив, куришь свои дорогие сигареты. И я тебе говорю, мол, выполни сейчас моё желание, а утром, я выполню твоё. Ты соглашаешься. Я загадываю: Возьми меня за руки и пообещай от всего сердца, что никогда-никогда меня не оставишь, а если вдруг решишь, то обязательно вспомнишь эту летнюю ночь, освещаемую луной и фанфарями, глупую стиральную машинку, что живёт почему-то на кухне, вкус твоих дорогих сигарет, мои руки в твоих и глупого меня, который загадал желание. и передумаешь. Конечно, передумаешь. Ты пообещал и я тебе поверил. На утро, пришла твоя очередь загадать желание. И каким оно будет? Юнги зажимает рот ладонью, сдерживая себя от позорных глупых слёз. Слышен шум детей со стороны ворот и собственную тревогу, что рвётся, жрёт и режет. Страшно. — Я бы загадал, чтобы у тебя всё было хорошо. Юнги кусает свои ужасные пальцы и смеётся. — У меня всё было бы хорошо, если бы ты был здесь, –шепчет и стыдиться своего шепота. — Не все желания имеют свойство сбываться. — Ты бы мог постараться его исполнить, но ты не горишь желанием, правильно? — Правильно. Юнги слышит тишину в трубке и накрывает лицо локтём, ужасно себя проклиная. Его слезы немые и болезненные, а на сетчатке отпечатан сентябрь.