***
Вот только… не то чтобы Яги в самом деле может быть учительницей — скорее нет, чем да. Огромное и жирное, подчёркнутое несколько раз ярко-красным маркером слово «нет», напечатанное, пожалуй, на целый ватман. Потому что преподавание в школе, как выяснилось, немного отличалось от выступления на научных конференциях. …хотя бы тем, что на научных конференциях присутствовали взрослые люди, а не подростки — очень странные и непредсказуемые, но в то же время удивительные, заряжающие своей энергичностью, своим энтузиазмом, свежими взглядами на жизнь, и вместе с тем… порой откровенно сбивающие с толку. Одним из таких подростков оказалась Изуку Мидория, не так давно перешедшая в эту школу в связи с переездом в другой район — поскольку её матери, врачу, предложили место работы в более крупной больнице, до которой от старого места жительства было бы сложнее и дольше добираться; и… Признаться честно, Тошинори не думала, что кто-то из учеников в самом деле будет знать, а тем более — помнить о ней, как о Всесильной, о выдающемся учёном, которой было под силу буквально всё возможное и невозможное в том числе; и уж тем более не думала, что кто-то будет до такой степени… фанатеть по ней. Ну, не совсем по ней. Из-за серьёзных проблем со здоровьем после автомобильной аварии — ей, ради всего Святого, удалили желудок и лёгкое, что значительно усложняло занятия в лаборатории, даже если какое-то время она всё же ещё проработала там, пока врачи и друзья практически заставили Яги начать искать преемника или преемницу знаний и научной деятельности в целом — из-за чего женщина, собственно, и оказалась в школе вновь по совету одного хорошего знакомого; однако после травмы она стала лишь пустой оболочкой былой себя. В конце концов, время работы Тошинори в лаборатории к настоящему моменту приблизилось всего к трём-четырём — в лучшем случае, часам, пока боль в её ломаном-переломанном, шитом-перешитом теле не становилась слишком невыносимой и… последний год-два она даже толком не занималась исследованиями по этой причине, тратя те жалкие часы на преподавание. Именно поэтому, по мнению самой Яги, если ей и восхищались, то, скорее, былым, нашумевшим именем и образом — Всесильной, покуда восхищаться тому, что осталось от неё сейчас — откровенно глупо и иррационально, ведь преподавала она из рук вон плохо даже после прочтения, казалось, сотой книги о том, как учить подростков уму-разуму. Но, впрочем, иногда у Тошинори, слишком сильно, вероятно, замечтавшейся в те крайне редкие, практически исключительные моменты, когда она позволяла некоторое вольномыслие, вновь возомнив себя на долю секунду кем-то или чем-то действительно важным; создавалось впечатление, что хотя бы юной Мидории действительно нравится то, как учительница преподавала. Не зря же девочка всегда так внимательно и с неподдельным интересом записывала в свою большую и толстую, непременно всю исписанную формулами и терминами, тетрадь; каждое слово Яги, иногда, после занятия, подходя к ней с интересными вопросами или делая странные на первый взгляд комплименты графикам движения, начерченным на доске, объяснениям или же чему-либо ещё… Например, самой Тошинори, говоря это искренне, говоря это честно (пусть и донельзя смущённо, непременно краснея в те моменты и заикаясь), а не с целью подлизаться ради хорошей оценки — да и зачем, если у Изуку и без того отметки были исключительно хорошими, учитывая её энтузиазм к физике и явную любовь к предмету.***
И, собственно, не так важно, что у девочки, как выяснилось, есть любовь не только физике. Нет, точнее… невероятно важно, однако чересчур внезапно, обескураживающе, но учитывая то количество комплиментов, сказанное Мидорией ранее, к настоящему времени Яги не только стала относительно следить за собой, но и начала верить в то, что… Она не просто оболочка Всесильной, не просто тень прошлого, а всё тот же важный, всё тот же нужный и интересный человек, заслуживающий большего, чем считала до встречи с Изуку, в самом деле день ото дня заряжающей Тошинори своей энергией до невероятного. Например, до того, что Яги стала теперь понемногу, осторожно и едва заметно для самой себя, присматриваться к косметике — и не к той старой и наполовину засохшей и испортившейся, что была у неё с давних времён… нет: к новой, популярной, и… Нет, это было чересчур глупо, даже, в каком-то смысле, и вовсе абсурдно, что теперь, глядя на своё окружение — как на учительниц, учениц и других девушек и женщин в целом, она почти чувствовала себя… ущербной? И металась между странной, подсознательной болью и незнакомой тяжестью на сердце, возникающей у неё в последнее время. В конце концов, Тошинори тоже женщина. И хотя, конечно же, косметика не влияет на личностные качества человека… почему она не имела право купить себе что-нибудь новое, красивое для макияжа? Даже если это не оказывало никакое воздействие на саморазвитие или что-либо ещё. Почему она не могла купить что-то просто для себя, для личного удовольствия, не руководствуясь стигмами, навязанными её кем-то или самой собой ярлыками? Почему хотя бы сейчас она не может жить так, как хочет? Жить так, как живут все, а не так, как жила Всесильная, отдавая каждую частицу себя исключительно науке? К тому же… Яги не только пережила тот озвученный врачами «срок», но и поняла благодаря юной Мидории то, что даже если бы у неё осталась всего минута, всего час, всего день, теперь она хочет потратить каждую миллисекунду не на очередные исследования, не на очередные общественно полезные занятия, а на… Просто жизнь. Быть может, «глупую» и «нелепую», не приносящую особую пользу для развития науки или для всего мира в целом, но такую, которой никогда не было у Тошинори, такую, какую она начала видеть глазами Изуку, отбрасывая все былые (и по-настоящему глупые) предрассудки в духе «зачем переводить что-либо на то, что уже прожило свой век». Ведь… — Никогда не поздно пробовать что-то новое, — пожимает плечами Мидория во время одного из разговоров, когда под предлогом разобрать сложную задачу ей попросту хотелось увидеть свою учительницу. Да и, впрочем, семантика всего этого уже не так важна. Потому что Яги, чьё сердце замирает в приятном и непривычном, таком живом трепете то ли от услышанного, то ли от того, насколько красиво Изуку выглядела всегда, но сейчас, когда игривые солнечные лучики потянулись к её мягкому, нежному лицу, в конце концов запутываясь в причудливых кудряшках, особенно; априори рада видеть свою ученицу. И, внимая её словам, она (совсем) немного завидует солнечным лучам. Потому что Тошинори тоже хочется прикоснуться к волосам Мидории, к своему личному и самому-самому яркому Солнцу, которое помогло ей встать на путь самопринятия, которое помогло ей… одним-единственным лёгким дышать полной грудью. (Наконец-то вдохнуть жизнь. Наконец-то чувствовать себя живой. Наконец-то чувствовать себя любимой, любящей и счастливой)***
Когда Изуку попросила Яги о помощи, последняя никак не ожидала, что помощь заключается в том, чтобы… побыть моделью? От такой формулировки учительница, конечно же, не могла не покраснеть, пока, нервно сжимая подол юбки, ждала свою ученицу в кабинете. Удивительно и абсурдно, но Всесильной, которой фактически было подвластно всё, сейчас неподвластно принять то, что совсем скоро — буквально через пять-семь минут, её будут, гм, красить, что странным образом волновало Тошинори Яги, в голове которой крутился целый рой мыслей, потому что… с чего всё началось? — …м-могу ли я… В-вас н-накрасить? — выпаливает Мидория, выглядя настолько красной, что, казалось, вот-вот сгорит прямо на месте — или превратится в яркий и сочный, спелый томат, что было более чем вероятно, учитывая её специфичный цвет волос и округлое лицо. Впрочем, вид у учительницы был ничуть не лучше: её впалые щёки ощутимо пылали пунцовым цветом, а тени от длинных и густых золотых ресниц затрепетали, когда Яги уставилась в удивлении, недоумении и абсолютной растерянности на юную девушку своими голубыми глазами, на миг омрачёнными немного грустной мыслью: — Неужто я… настолько плохо выгляжу, моя девочка? Тошинори старается внести в свои слова нотку юмора, сделать их лёгкими, дразнящими, но из-за доли (мили) неуверенности, по-прежнему оставшейся, укоренившейся в ней, вопрос получается несколько тяжёлым, пропитанным болью, даже если Изуку не имела в виду ничего плохого, широко распахивая в ответ на услышанное глаза. Выражение лица девушки кажется не менее печальным, в чём-то и вовсе виноватым, за что Яги тут же становится стыдно и неловко; однако, прекрасно зная и понимая учительницу, она не обижается, вздыхая, прежде чем покраснеть сильнее прежнего и поспешить объясниться: — Н-наоборот! Эм… я п-просто ищу… м-модель! И В-вы кажетесь м-мне с-самой п-подходящей… …и именно таким образом Тошинори оказывается в той ситуации, в которую угодила сейчас, открывая Изуку, бесконечно смущённой и нервной, бормотавшей миллион слов в миллисекунду, дверь, лишь гадая, что ждёт её дальше. Потому что юная девушка настроена крайне решительно.***
Мидория, заикаясь и активно жестикулируя руками, говорит что-то про базу, тип кожи, зеленоватый, жёлтый, розовый оттенок, консилер, хайлайтер… Яги понимает, в основном, лишь в теории, неопределённо пожимая плечами, к своему стыду куда более сосредоточенная на том, как по-особенному красиво сегодня смотрелись и без того красивые и мягкие, но при всём этом очаровательно дикие, пышные волосы ученицы; чем на какофонию странных, причудливых слов. Впрочем, у Изуку всё равно не было с собой вышеперечисленного: она принесла лишь самую малость, неуверенная в типе кожи своей учительницы и опасающаяся, что тональный крем, который есть у неё дома, навряд ли подойдёт Тошинори. Кроме того… Скулы женщины и без того достаточно острые, чтобы подчёркивать их, но, впрочем, по словам покрасневшей от смущения Мидории, от этого её лицо наоборот выглядело модельным, быть может, непохожим на лица многих других людей, однако уникальность ни в коем случае не является чем-то плохим — своего рода открытие для Всесильной. Когда она переехала в Японию… её внешность и без того была «на любителя», далеко не для каждого, а сейчас и подавно, разве что, ну, по крайней мере, раньше на женщину можно было в самом деле посмотреть. Но годы спустя, после ужаснейшей травмы… ах. Яги трудно принять, что её внешность по-прежнему может кому-то нравиться, и что уникальность, непохожесть на остальных — не только проклятие, но и благословение, как бы сюрреалистично это ни звучало. Ну и что, впрочем, звучит не менее сюрреалистично… — М-мне нравится в-всё… уникальное, — бросает Изуку как бы невзначай, не разрывая зрительный контакт с Тошинори, но прежде чем учительница, удивлённо моргнув и вопросительно изогнув бровь, складывая в голове пазл, скажет хоть что-то, девушка, недолго думая, на крошечный миг отстраняется, сосредоточенно роясь в косметичке явно в поисках чего-то определённого. И тем самым определённым оказывается небольшого размера баночка, компактно умещающаяся на ладони Мидории, но в руке Яги она без сомнения выглядела бы и вовсе крошечной; которая, судя по надписи, является пудрой, и когда юная девушка поясняет это, постепенно приступая к работе, всё её смущение смешивается с сосредоточенностью: — Я не совсем уверена, подойдёт ли Вам это, но в магазине мне сказали, что у пудры должен быть нейтральный оттенок… и хотя кожа Вашего лица и без того, ну, очень хорошая — Вам наверняка завидуют многие девушки, и я, если честно, тоже… ой, о чём это я? Извините, что так резко отвлеклась, но я хотела сказать, что пудра поможет визуально ещё больше выровнять тон кожи и придать ей небольшое естественное сияние… Следом за этими словами Изуку выуживает из косметики кисточку — самую, должно быть, обыкновенную, с бледно-розовым, приятного цвета основанием и чуть более тёмного цвета ворсом, кончик которого окрашен в белый — очевидно, что ворс кисти навряд ли натуральный, но, впрочем, Тошинори лишь мягко и глуповато улыбается, словно впервые видит что-то подобное. Но, впрочем, так и есть — у Всесильной было не так много кистей, да и из-за к своей любви к строгости, классике, лаконичности выбирала самые стандартные, мрачноватые цвета, которые не вызывали чувство особой радости или умиления, однако служили верой и правдой очень-очень много лет — и даже сейчас ими наверняка можно пользоваться… Пока учительница улыбается собственным мыслям и воспоминаниям, Мидория, кивнув самой себе, теперь уже точно приступает к работе, набрав на ворс среднее, достаточное для использования количество пудры, прежде чем со странной дрожью в руках приблизить кисточку к лицу Яги, замирая в каком-то даже благоговении, словно боясь прикоснуться к чему-то столь идеальному, к истинному произведению искусства, к изысканной скульптуре, которой хотелось слепо любоваться, слепо восхищаться и поражаться тому, что всё это реально. (Поражаться тому, что Тошинори — этот удивительный человек, эта невероятная и сильная, прекрасная женщина, реальна; поражаться тому, что Изуку имеет столь редкую, столь уникальную возможность дышать одним воздухом с ней, ходить по одной земле с ней… как и быть с ней здесь и сейчас в целом — не это ли истинное чудо?) Пудра — действительно нейтральная, ближе к бежевому; ощущается приятно, вполне естественно на коже, не утяжеляя её, не создавая чувство, словно на лицо нанесено что-то стягивающее и неприятное — нет; и это нравится Яги — за исключением того, что запах у средства не то чтобы специфичный, но, скорее, непривычный. Или же она слишком отвыкла от использования чего-то подобного, однако, несмотря на всё это, запах пудры вовсе не отталкивающий, крайне нежный и довольно деликатный, цветочный — явное сочетание розы и ещё каких-то цветов… потому аромат создавал по-настоящему женственную ауру, даже если для Тошинори казался слишком тёплым, бархатистым и почти приторно-сладким. Все ли пудры такие? Должно быть, большинство… Далее, по всей видимости, Мидория аккуратно, стараясь ненароком не запачкать одежду учительницы и не попасть ей кисточкой в глаза, растушёвывает пудру, выглядя настолько очаровательно серьёзной, что Яги способна лишь улыбнуться мягче прежнего, особенно когда ученица, довольная проделанной работой, удовлетворённо вздыхает, доставая из небольшой стёганой косметички молочного цвета следующее средство. Им оказываются… румяна — констатирует Тошинори, краем глаза смотря на ещё меньшую баночку, выполненную в виде сердечка, что выглядело… мило, в самом деле очень мило, пусть дизайн и был весьма простым, без излишеств, даже в чём-то лаконичным, что сразу понравилось учительнице, склоняющейся, в основном, ко всему, что так или иначе приближено к классике — или, по крайней мере, не вычурно. Что же касается цвета… — Я вновь не была уверена, — застенчиво Изуку накручивает свои локоны на палец, за время раздумий блондинки уже успев достать другую, более подходящую для румян кисточку, которая была немного меньше и аккуратнее кисточки для пудры, — какой цвет подойдёт Вам лучше всего, поэтому я старалась подобрать тот, который в любом случае смотрелся бы естественно, и… надеюсь, что не разочарую Вас. Яги, фыркнув, собирается сказать, что Мидория, вероятно, не сможет разочаровать её ничем на этом свете, но… эта мысль остаётся у неё при себе, когда ученица, открыв румяна и опустив в них кончик кисточки, круговыми движениями наносит их на впалые щёки учительницы, улыбаясь мягко и нежно, пусть и немного смущённо. (Тошинори хочется верить, что эта улыбка, очаровательно детская и совсем чуть-чуть озорная, взволнованная, адресована ей… даже если эта мысль кажется слишком головокружительной…) К сожалению — или к великому счастью, румяна почти не пахнут ничем — по крайней мере, по сравнении с пудрой, запах которой по-прежнему витал в воздухе странноватым, но невероятно тёплым облаком; однако Яги всё равно могла уловить аккуратный и ненавязчивый аромат корицы, который на коже абсолютно не ощущался — к тому моменту, как Изуку закончила с этим этапом, ноты корицы исчезли без следа, оставаясь, скорее, лишь в воспоминаниях, где-то на подсознательном уровне… Впрочем, тени — небольшая палетка розового цвета, оформленная в явно подростковом, невероятно милом — почти что приторном, но при всём этом довольно приятным для глаз стиле, с изображением довольно прищурившейся кошки, тоже не имели какого-то ярко выраженного запаха, напоминая, скорее, тёплый и лишь едва сладковатый пудровый аромат цветов, чем что-либо ещё. — К Вашему прекрасному цвету глаз, — продолжает Мидория всё с тем же профессионализмом, хотя на сей раз её щёки выглядят чуть более красными, румяными от смущения, когда она (не)случайно делает учительнице комплимент, — и к повседневному макияжу… должны подойти коричневатые, в том числе и шоколадные, тени. Правда в моей палетке не так много цветов — всего девять, но я надеюсь подобрать наиболее подходящий. И… не могли бы Вы ненадолго прикрыть свои глаза? Честно говоря… хотя Тошинори, бесспорно, интересно учиться всем тонкостям макияжа, к настоящему времени она уже едва ли слушает, куда более увлечённая видом маячащей перед ней и такой очаровательной, сосредоточенной Изуку, нежели доносящимися до слуха словами — именно поэтому просьба прикрыть глаза застаёт женщину врасплох — лишь чудом ей удаётся не растеряться, с еле слышным «ох» выполняя просьбу своей ученицы, которая… У Всесильной создавалось впечатление, что Мидория, быть может, и сама ещё лишь учащаяся, практикующаяся во всём подобном, каждую прошедшую секунду колдовала — не иначе, взмахивая то одной, то другой кисточкой, периодически выуживая из косметички разнообразные средства, мелькающие перед голубыми глазами калейдоскопом ярких, стереотипно «девчачьих» цветов с не менее стереотипными приторными, сладкими запахами, от которых почти кружилась голова, вызывая странные мысли. Для Яги, давным-давно по-настоящему отвыкшей от всех «женских штучек», всё было таким инородным, таким непривычным, загадочным и лежащим на открытой ладони вместе с тем, что единовременно притягивало и отталкивало, даруя по-настоящему новые, по-настоящему диковинные ощущения, которые лучше и точнее всего было охарактеризовать, как… ах. Находясь в этом воображаемом, метаморфическом розовом облаке из пыли блёсточек, подростковой и наивной, пылкой, немного озорной и необузданной первой любви, которая кажется смыслом жизни, всей Вселенной и тайной мироздания одновременно; окружённая тёплым и нежным, сладким цветочно-пудровым запахом, Тошинори… не столько открывала себя с самого начала, сколько, вероятно, проходила через тот период, которого у неё никогда не было — и от этого… Когда Изуку наносит финальный штрих — полупрозрачный блеск с немного детским и одновременно с тем чуточку дерзким, освежающим ароматом мармеладных мишек, отдалённо напоминающих какую-то хорошо знакомую газировку с игривыми пузырьками; в окружении всей, быть может, не самой дорогой, подростковой косметики, Яги ощущает себя по-настоящему молодой, по-настоящему бодрой и, наконец, удивительно живой, словно она снова полна надежд, словно ей снова шестнадцать, словно она снова заслуживает чего-то хорошего. (Быть счастливой, любимой и так чертовски глупо, чертовски наивно влюблённой, что от этого в животе трепетали бы бабочки, а сердце совершило бы кульбит за кульбитом, без преувеличения сальто-мортале) И даже если это, возможно, лишь мимолётное мгновение, всего только лёгкий флёр возвращённой и такой смехотворной, такой самонадеянной надежды, Тошинори, в облаке пыли слепо ловя красивый зелёный, малахитовый цвет, сверкающий так же ярко, как и всё то бесчисленное количество звездочек в косметичке ученицы; тянется к нему, как умирающий от жажды в пустыне тянется к крошечной капли воды: — Юная Мидория, как насчёт того, чтобы… заключить договор? Я куплю тебе ещё косметики, а ты… ах, научишь такую невежду, как я, краситься? Не так важно, что они и без того видятся в школе, пожалуй, чересчур часто — практически каждую миллисекунду, если и вовсе не всегда; и не так важно то, что никому из них также не надо придумывать предлоги, чтобы встретиться друг с другом, а уж тем более — заключать столь нелепый договор. Но Яги — настоящая и такая счастливая, такая взволнованная и безрассудная, живая Яги, впитавшая в себя, казалось, всю эту подростковую и неутолимую энергию молодости, встречаясь взглядом с не менее счастливой Изуку, пытающейся выглядеть сдержанной — только первые мгновения, прежде чем накинуться с объятиями на свою учительницу; думает о том, что даже если это решение самое глупое среди всех самых-самых глупых решений во всём мире, оно также единственное правильное из всех возможных и невозможных. Ведь если подобная нелепость позволит Тошинори ещё хоть на мельчайший и неуверенный, осторожный шажок приблизиться к своему свету, такому юному, но уже невероятно яркому Солнцу; она без сомнений, посылая откровенно осточертевшее здравомыслие и рациональность к чёрту, воспользуется каждой возможностью и каждым — в том числе и самым абсурдным, предлогом. В конце концов… Никогда не поздно научиться краситься, не правда ли? (Никогда не поздно учиться чему-то новому. Никогда не поздно быть дьявольски счастливой. Никогда не поздно влюбляться, любить и быть чертовски любимой. Никогда не поздно менять свой мир и своё мировоззрение на триста шестьдесят градусов. Никогда не поздно жить так, как хочется. Никогда не поздно желать для себя чего-то лучшего…) (И, наконец — и самое-самое главное — даже если вам остались считанные секунды, минуты, часы, дни, годы… никогда и никому — и Яги в том числе, не поздно жить)