Марево

      Дождь. Будто подобно чьим-то мечтам и надеждам, холодные крупные капли разбивались о стёкла окон и быстро-быстро скатывались вниз.       Сегодняшняя бессонная ночь встретила Кайю влажной, туманной и сырой атмосферой. Ещё в Лондоне он для себя отмечал, что подобная погода, которая там была отнюдь не редкостью, а примитивной обыденностью, будто олицетворяла его жизнь — такую же «влажную», туманную и сырую.        С его влажными от солёных слёз щеками, которые были единственными наиболее «острыми» воспоминаниями из детства, ибо вся остальная часть его юных лет была олицетворена чем-то серым и бесцветным, и только лишь обжигающие слёзы, капающие из невинных карих глаз, были чем-то выделяющимся во всей той серости. Обжигающе выделяющимися.       Туман ассоциировался с его жизнью в Лондоне. С периодом обучения, с периодом «разноса». Табак и дым, ночные потасовки, разбитые в кровь костяшки пальцев и британский эль, который запивался самым дешевым виски. И не только виски. Беспросветное состояние, когда пары в университете посещались от силы раз в месяц, а количество «трезвых» дней можно было пересчитать по пальцам одной руки. Туман, который рассеялся ближе к окончанию обучения, ибо многое к тому моменту повидавший Кайя точно не горел желанием закончить свою жизнь не как жизнь, а как бесполезное существование, загнувшись от цирроза где-нибудь в одном из грязных и сырых переулков Лондона, где довольно часто с так называемыми друзьями того времени приходилось тусоваться. Некое просветление разума, ведь он не был дураком, вовсе не был. Но далеко не радужное и не пушистое детство дало о себе знать.       И вроде бы постепенно что-то да как-то с того момента начало налаживаться. Появились краски, даже слишком много. А с приездом в Турцию изначально так вообще казалось, будто само стамбульское солнце кинуло свой нежный луч в его окно.       Но краски, увы, играли недолго. Туман нынешнего времени опустился на его плечи невыносимой тяжестью, пробрался глубоко в лёгкие и будто наполнил их собой, не оставляя места больше ни для чего. И по итогу образовался сырой осадок, осевший в грудине и не позволяющий больше дышать на полную. Ибо солнце кинуло в его окно вовсе не нежный луч, а очередной клинок.       «Кайя! Кайя!»       Этот пронзительный крик было невыносимо слышать. Глава семейства Шанлы держал свою дочь за волосы и давал звучные пощёчины, которые отдавались звоном в ушах Кайи и со всей силы отшвыривали его назад — туда, где в своё время на его глазах тот ужасный человек, именуемый документально его «отцом», избивал на глазах его мать. Нюкхет лишь кричала имя сына с мольбами уйти. Уйти, убежать, спрятаться и не смотреть. И тогда Кайя так и делал: малыш убегал, закрывал уши маленькими ладонями и зажмуривался, надеясь раствориться и оказаться не в этой, не в своей холодной и страшной реальности.       Но сейчас уже давно нет этого маленького испуганного мальчика. Он убил сам себя путём саморазрушительного периода в Лондоне и взрастил в себе мужчину. Стойкого, надёжного и сильного. Того, кто не убегает. Того, кто не прячется.        И его рука с уверенностью перехватила очередной удар, который должен был достаться хрупкому созданию, которое ещё пару минут назад дрожало в его объятьях, пока их губы изучали друг друга.       «Кайя! Кайя!»       Её маленькая дрожащая рука неуверенно приняла его крепкую ладонь, после чего на хрупком безымянном пальчике засверкало кольцо. То самое, которое было практически точь-в-точь с тем кольцом из листиков.       «Суна. Суна Сонмез!»       Настигшая его в некотором недоумении возле двери, когда он уже был готов идти тихонько искать место для ночлега, она в тот день перечеркнула понятие «фиктивный» в их браке.       « — Мой муж не будет ночевать в другом месте. Я не разрешаю.        — Alright…»       Её маленькая ручка схватила его за края ночной рубашки, пока они сплетались в уже далеко не нежном лёгком поцелуе.       Молодое неопытное тело, добровольно отдавшееся ему в ту ночь, пробудило в Кайе ещё больше чувственности и нежности. Казалось, что эта ночь была одной из самых прекрасных его жизни, когда нежное создание, его новоиспечённая жена мирно посапывала на его плече после первой ночи любви. Тихо, спокойно и так умиротворенно на душе у него до этого не было.        «Кайя!»       В комнате, казалось, случилось что-то ужасное. Будто ураган ворвался сюда и разнёс всё. Битые зеркала, вазы, подставки, разбитые вдребезги подсвечники - и как они дошли до этого?       Вроде бы постепенно, но так стремительно Суна уничтожила всё, что было в его сердце.       Кайя никогда не был избалован любовью, но имел её внутри себя и был готов дарить её вместе с взаимоуважением и поддержкой той, которая была бы согласна построить тот самый адекватный союз мужчины и женщины — счастливый союз. Союз, где нет насилия, боли и травм, где нет издёвок, ударов под рёбра и вырванных клоков волос — в их с Суной жизни благодаря «отцам» этого было и без того достаточно.       Но она растоптала абсолютно всё, начиная от ревности и заканчивая его чувством собственного достоинства. Наплевала туда, куда он ей открыл дорогу — в его душу. Избила, разбила, разложила по кускам и растоптала то сердце, которое спустя долгое время решило открыться и впустить кого-то внутрь.       — Кайя… — её голос донёсся до его ушей, и он обернулся. Суна стояла в нескольких шагах от него в одной беленькой кружевной сорочке на тонких бретельках и переминалась с ноги на ногу. Взгляды их карих глаз столкнулись, и внутри у Кайи, которого так тихонько, но неожиданно вырвали из собственных размышлений, что-то сжалось.       Он твердил себе, что всё кончено. В ту ночь, когда всё случилось с Пелин, Кайя сам себе признался, что, пожалуй, действительно всё кончено. Он тоже сделал свой «неверный» шаг, который перечеркнул очень многое в их с Суной отношениях. Вылезло то самое нутро, которое закрыло своё сердце и больше не хотело его открывать, ведь туда достаточно уже вонзили иголок.       Твердил себе, что теперь точно всё кончено. Что он отпускает эти чувства к Суне, которые оказались не взаимными, что делает ей шаг навстречу и тем самым приближает логичный исход их взаимоотношений — желанный самой Суной развод.       Но сейчас в грудине что-то сжалось, заставляя Кайю нахмуриться и прислушаться к самому себе. Полуобнаженная жена, вид которой сейчас казался максимально ему непривычным, ёжилась от холода, который исходил от открытого окна, где еще пару мгновений назад сам он вспоминал те или иные моменты своей жизни. Казалось, что Суна хочет что-то сказать, но никак не решается.       Кайя пропускает тот момент, как расстояние между ними сократилось, и жена оказалась прямо перед ним. Её тонкие пальчики коснулись его груди, после чего холодная женская щека припала туда же. Мужчина не ожидал подобных действий, но постарался сдержать лёгкую дрожь, которая сейчас волной прошлась бы по его телу. Суна молча приживалась к его обнаженной груди своим телом, и Кайя уже совсем не понимал, то ли она издевается над ним, то ли в очередной раз решила состроить из него дурака, но только теперь новым способом - разыграв непонятный спектакль. Ни то, ни другое под нынешнюю ситуацию не подходило, ибо он уже был сыт по горло разговорами о «Сейран и Ферите», выражениями «а Ферит», «а вот Ферит», «мы с Феритом», «а Сейран…», "посмотри как у Сейран и Ферита, может, мы сможем как и они..." и так далее. Надоело вечное сравнение с Феритом, надоело вечное сравнение с Сейран.       Но внутри ещё не до конца охладевшее сердце заставило его всё-таки опустить свои ладони Суне на спину и уткнуться носом в её шелковистые волосы, которые пахли жасмином. В этот момент хотелось бы всё выкинуть из головы, забыть обо всём том, что происходит в их истории. Почему-то в этот момент хотелось только этого, но... Только лишь "хотелось бы", а не "могло". Жена так же молча подняла на него через секунду взгляд и затем слегка отстранилась.       Белая сорочка упала на пол.       Чёртово сердце снова дрогнуло. По-особенному. И в тот момент, казалось, внезапно снесло голову.       Нет, пару недель назад с Пелин ничего не сносило. Это было по-пьяни, от злости, от отчаяния, от грёбаного недопонимания со стороны всех и всего. И это было то, что Кайя никак не оправдывал — он виноват, и он признаёт этот поступок грязным и низким.       Но чувства, которые он так усердно пытался сам же лично заткнуть, в открытую идя и на измену, и на отказ от самой Суны, и на согласие на развод, всё же не заткнулись.       …и именно поэтому его ладони сжимали простыню, буквально вдалбливаю не успевающую за его ритмом Суну в кровать. Каждый яростный толчок в её податливое влажное лоно был будто доказательством, что она его, его, его.       Не Ферита. Не водителя. Не своих непонятных мыслей и амбиций. Не игр рыжей ведьмы этого дома. Не своей запутавшейся души.       А его. Только его.       Влажный плен её тела сводил с ума так, что поясницу и ноги выкручивало приятной истомой, пока ощущения внизу живота с каждым новым движением усиливались. Его влажные пальцы опустились на женский вздрагивающий от его дерзких толчков живот и спустились чуть ниже. Суна зажмурилась от интенсивности ощущений и с силой сжала в руках уже давно скомканную под ними простыню, непроизвольно сжимаясь от прикосновений мужских пальцев с её набухшему клитору и закусывая нижнюю губу. С уст Кайи сорвался рычащий стон, когда нереально горячее и влажное женское естество сжало его напряженный член.       Податливое тело активно отвечало на его умелые ласки, и уже через пару моментов он почувствовал сокращение мышц лона жены, которая в моменте прогнулась в спине от накатившего чувства удовольствия, смешанного с чувством приятной усталости.       — Кайя… — нежный шёпот коснулся его слуха, и после последней пары глубоких толчков Кайя несдержанно излился в тело Суны, практически сразу же ощущая лёгкое помутнение в голове. Суна смотрела на него расслабленным, удовлетворённым взглядом, но по-прежнему ничего не говорила, разве что шептала его имя.       Что это только что было?       Её образ внезапно начал расплываться перед его глазами. Кайя прищурился, после чего приложил одну ладонь ко лбу. Карие глаза Суны и её обнажённое и всё еще вздрагивающее от их внезапного порыва страсти тело были последним, что он увидел. Картинка перед глазами поплыла, и резко сменилась тьмой.       «Ты всё ещё хочешь её, Кайя…»       «И твоё глупое доброе сердце этого хочет. Хочет быть героем для неё, хочет быть спасителем. А ещё хочет быть любимым, не так ли, Кайя?»       «…Кайя… Проснись же, Кайя!»       Карие глаза мужчины резко распахнулись. В горле всё стянуло и першило. Рука инстинктивно потянулась к стакану воды, который он всегда оставлял на ночь на прикроватной тумбе. Холодная жидкость уняла непонятные ощущения в горле, после чего Кайя обернулся.       Суна мирно спала на своей половине кровати, повернувшись к нему обнаженной спиной. Её тело было слегка прикрыто тонкой простынкой. На девушке не было ни единого клочка одежды, но при этом между ними лежала та самая подушка, которую он когда-то перед первой брачной ночью положил между ними, чтоб никого «не смущать». Это был всего лишь сон, воображение твоей уставшей от всего этого души или всё же реальность? Ты как думаешь, Кайя?