Глаза

Каждый раз, когда Лололошка подходил ближе, у Дилана под кожей гулял электрический ток. Заряд проходил в давно умершей плоти и доходил до самих прогнивших костей. Кажется, даже шрамы покрывались мурашками, когда контрабандист просто дышал у него на груди после тяжелого дня. Дилан учился жить рядом с ним — это было невыносимо и неловко, хотя убийца никогда робостью не отличался. Он почти привык к такому безбашенному Лололошке. К Лололошке, что мог вырыть яму под домом, обустроить там ферму и место для их встреч и объятий (самых нежных, на которые способны убийца и контр). К мироходцу, что отчаянно пытался накормить Дилана, ибо «ты такой худой, мне тебя жалко: ((». Он принял то, что кровь на его руках отмывается без мыла, но только если в ванной с ним был тот несносный контрабандист. Дилан смирился с тем, что с Ло всегда было слишком хорошо, чтобы быть вечностью. Его простота и одновременная многогранность сцепляли Дилана вольфрамовой паутиной, крепили к кровати нитками и душили. Но так, чтобы он просил еще и еще — туже и ниже. И каждый раз сумасшествие Ло, словно гонорея, постепенно: медленно, но верно, передавалось и Дилану, кружило голову и дурманило —Дилан, ты сегодня нервный. Что случилось? — нежно спросил Ло, накручивая прядь любимого человека на палец, оттягивая её и вдыхая запах металла, что исходил от парня. Но Дилан не нашелся с ответом. Он лишь отвел взгляд, осматривая рябящие глаз золотые колосья. —Мой самурай, что стряслось? — уже более напряженно спросил Лололошка, приподнявшись на руках, и внимательно оглядывая парня. —Извини. День сложный. — соврал он. —Настолько, что ты впервые пришел с оружием? Мир затрещал. Запенился, заискрился и лопнул на миллиарды осколков, как и сам Дилан. Он обещал Ло не приходить в дом с ножами или другим холодным оружием, ведь с ним было всегда безопасно. Глупо было надеется, что такой одаренный, как Лололошка, контрабандист, не заметит того, насколько отчаянно Дилан прижимает к себе рукав с вшитым лезвием. Его слова не являлись укором, в его тоне не было ни капли обиды. Если бы Дилан был снегом, он бы снова растаял от теплоты в чужом голосе. Нет, Ло никогда не был ему близок. Ло был частью Дилана. Не было ни дня, когда убийца не думал о возлюбленном. Когда ему вновь приходилось доставать нож и наставлять на другого — он чувствовал теплую, мозолистую руку на своем плече. И нож всегда шел в бой без капли сожаления. Ло всегда принимал его боль с открытой нежностью, с сочувствием и любовью. Даже родная мать не прижимала его к груди так, как это делал проклятый контрабандист. Дилан мог позволить себе не слышать мир вокруг, терять зрение и обоняние в тот момент, когда ему не нужно было нести ответственность и скрываться. Поэтому, когда Пуговица перехватила его у ворот и вызвала на разговор, он захотел убежать. Слиться с ветром и унестись из Поэны, не смотря на правила и уставы. Да, Дилан знал о том, как насолил Лололошка его гильдии, но для него самого это не имело никакого значения. Но судя по всему, с Пуговицей у его возлюбленного были свои счеты. Лололошка поправил плед под собой и мельком бросил взгляд на точку, которую буравил синими глазами Дилан. Он подполз ближе — его грудь вздымалась медленно и беспокойно, но кажется, сердце не билось вовсе. У Дилана перехватило дыхание и отворачиваться не было возможности, когда пронырливый контр уже навис на ним, задумчиво оглядывая. Он прижался ближе, одаривая бледную кожу меткими поцелуями — трепетными и аккуратными, с едва прикрытыми веками. Его горячие вздохи обжигали мочку, но Дилан держался. Раньше, он был начал бурчать или возмущаться по поводу прилива нежности, но сейчас убийца мог лишь ухватить пальцами подбородок и притянуть для страстного поцелуя. Он вышел измученным, отчаянным и смазанным — Дилан отстранился слишком быстро и закрыл глаза. —Хватит так смотреть. —Как? —Чем ты настолько разозлил Пуговицу? — внезапный вопрос, что практически не застал в расплох контрабандиста. —Кажется, я посадил двоих её ребят, ты в курсе этой истории. Настолько.?.. —Она сказала, что я должен убить тебя. — Ло устало выдохнул и едва улыбнулся. —Как насчет, скажем, сменить место жительства? Я слышал, в Алотерре… Ди снова приоткрыл глаза и понял, что они тают. Белая пелена стекала вниз слезами, маленькими молочными каплями. Лоа ошарашено замер, наблюдая за пожелтевшей водянистой влагой и синими, все такими же глубокими яблоками, в которых тонул океан. —Меня в Алотерре не будет. Мне некуда идти, Ло, — вымученный, раздробленный и погребенный голос, который разбивал стекла об стену. —Ты…даск? —неуверенно переспросил контр, все еще забывая прикрыть рот. Он слегка отстранился и взял бледное лицо в руки, чтобы получше рассмотреть. Все такие же прекрасные, отличные от других, глубокие и нежные глаза — они ничего не меняли и не значили. Значили не они. Лололошка бы не предавал никого значения клейму «даск» и не стал осуждать Дилана, но в Поэне никогда не было просто что-то скрыть. —Кто-то еще знает? — еще тише спросил Лоа. —Пуговица, — конец. Их общему счастью пришел конец. Они оба это знали. Их хрупкий, построенный годами, трепетно выложенный спичками и прошитый болью в запястьях мир сейчас рушился — с каждый дуновением ветра и ударом сердца о грудную клетку. Даже золотой свет, исходящий от фермы рядом, становился темнее городского неба в любое время суток. Дилану казалось, что сейчас от напряжения он выблюет свои органы, давно покрывшиеся пылью и мхом. Хотя возможно, стошить ему так хотелось от самого себя: он действительно планировал до старости скрываться от Лололошки? От человека, что открыл ему душу и протянул себя на ладони, позволял точить об себя ножи, утирал слезы и смывал с рук кровь, кормил с ложки в самые трудные дни и трепетно прижимал к груди, словно осколки сурьмы? Да, он просто отвратителен. Дилан часто говорил самому себе, изо дня в день напоминал о собственной порочности, грехах, нависших над душой и капающих смолой ему на голову каждый миг. Пока рядом не было Лололошки с зонтиком. Рука инстинктивно двинулась в верх, поджимая резблянное лезвие к горлу. Он был отвратителен, он хотел жить — хвататься за раскалённую рукоять, потому что прошлый шаг дался ему куда сложнее. Дилан собственными руками убил кучу людей, пускай и как цепной пес, по просьбе Пуговицы. Пусть и отходил от каждого удара часами в чужих объятиях. Но где-то в глубине души даск уже знал, что убив Лололошку, он убьет последнюю часть человечности в себе. Но контр не выглядел напуганным, или хотя-бы разочарованным. Он задумчиво осматривал нож и красивую рукоять: кажется, это то самое орудие, что он подарил Дилану на пять лет отношений. Его взгляд все еще был нечитаемым. В нем можно было рассмотреть печаль, примесь интереса с азартом и обрывками обсессии. Мироходец знал этого даска лучше, чем самого себя. И он знал, что нож не поднимется. «—Я никогда не приду в твой дом с оружием, обещаю. Я тебе доверяю. Мои руки никогда не принесут тебе боли. Пока ты снова не попросишь» Давнее обещание, что уже держалось на волоске. Ничего не мешало ему тогда соврать, и скрестить пальцы сзади. Рука снова двинулась дальше, и по тонкой шее побежала кровь. Тонкие соленые слезы текли по щекам, и Ло в привычной манере, все так же спокойно вытер одну из них на родной щеке. —Прости меня… —Не извиняйся.