I. Daughter of the sea and fire.
Ей рассказывали, что она появилась на свет суровой штормовой ночью, когда воды вокруг Дрифтмарка бурлили и вздымались до небес, вскипая изнутри. Принцесса Рейнира, её ласковая матушка, признавалась честно — думала, что не переживёт эти роды, что не справится с тягостью деторождения, как и её мать когда-то, и покинет этот мир, не увидев лица своей крошки. Однако Эймма Веларион вышла из чрева совершенно здоровой и крепкой, удивительно красивой с первых мгновений своей начавшейся жизни. Отец, окрылённый счастьем и пьяный от выпитого со страха вина, не выпускал её из объятий до тех пор, пока над Дрифтмарком не воссияло рассветное солнце. Он любовался прелестным личиком своей первой и единственной дочери и с упоением заглядывал в её глаза, которые походили на маленькие кусочки бирюзы. Юные родители с удивлением переглядывались, не понимая, как нечто подобное могло произойти, но мейстеры и повитухи, принимавшие роды, называли это «чудом», «уникальным явлением», какое могло случится лишь в истинно валирийской семье. — В ней течёт кровь истинных Веларионов, она — дитя моря и соли. Потому Боги и наградили её столь редкой красотой, — с несвойственным зрелому человеку хвастовством возвестил её дед, лорд Корлис, когда ему, наконец, позволили взять новорождённую внучку на руки. Он искренне хотел внука, который бы занял в будущем железный трон, с гордостью неся на своих крепких плечах наследие его дома, однако рождению девочки радовался будто бы даже больше новоиспечённых родителей. — Такая же крошечная, какой была Лейна после рождения… Уверен, корона будет ей к лицу. Принцесса Рейнис Таргариен, стоявшая подле него, ответила на горделивые слова своего супруга задумчивым и тоскливым молчанием и с нежностью поцеловала тёплую детскую макушку, на которой серебрился белоснежный пушок. Ей, Почти Королеве, всегда было ведомо больше, чем им всем вместе взятым. Рождение будущей наследницы железного трона не принесло ни в одно из Семи Королевств радости — лишь новые волнения, тревоги и гневливые роптания. Мужская гордыня хрупка, как треснутое стекло, как хрусталь, брошенный об пол с невиданной силой. Лорды Вестероса, пленённые собственными предрассудками и предубеждениями, с трудом примирились с тем, что женщине была отдана честь воссесть на железный престол после смерти законного правителя, но весть о том, что ей будет наследовать ещё одна королева, окончательно лишили их разума. Нет большего унижения для благородного мужчины, кроме как склонить колено пред девицей, чей удел — тягость и деторождение. Железный трон до сих времён не знал ни единой королевы, а в будущем намеревался принадлежать сразу двум. При законных сыновьях, родившихся от второй супруги короля! Однако принцесса Рейнира Таргариен была столь же горда, сколь и непреклонна. Она твёрдо намеревалась отстоять не только собственные права, но и претензии своей новорождённой дочери, которой пока что были неведомы тревоги матери. Наследница железного трона прибыла в Красный Замок на драконьей спине, как только мейстеры Дрифтмарка позволили ей взобраться в седло, и спустилась с Сиракс вместе со свёртком, молчаливым и смирным. Крохотную Эймму Веларион ничуть не испугал ни могущественный дракон матери, ни полёт сквозь рассветные облака, сотканные из золота и расшитые розовым шёлком. Её встречала вся королевская семья с Визерисом Таргариеном во главе, который радостно поцеловал дочь и внучку в румяные щеки и поспешил отвести их обеих в опочивальню, подальше от прохладных ветров, принесённых со стороны моря. В тот же вечер её представили двору как будущую принцессу Драконьего Камня, которая примет титул наследницы сразу после того, как её мать воссядет на трон. Но новость эта, увы, растревожила спящую в глубине Красного Замка темноту, сотрясаемую злыми голосами и порочными языками. Королева Алисента, в девичестве Хайтауэр, весть о рождении внучки приняла с прохладной участливостью. Совсем недавно она тоже разрешилась от бремени, родив на свет четвёртого своего ребёнка и третьего сына, которому дали звучное имя Дейрон. Малыш был красив даже в младенчестве, а потому никто не сомневался — в будущем он разобьёт не одно девичье сердце. Словно в противовес собственной падчерице, Алисента Хайтауэр продолжала доказывать из раза в раз, что железный трон должно унаследовать одному из её сыновей, которые выходили из королевского чрева друг за другом, желая отвоевать своё законное право. — На этом престоле испокон веков сидели храбрые драконовластные мужи, мой король, — проговорила она с видом строгим, но утончённым. Изумрудный шёлк оттенял бледное красивое лицо, омрачённое государственными думами, и терялся в ворохе густых медных волос. Отмеченная красотой Семи Звёзд, королева Алисента была в действительности одной из ярчайших женщин своего времени. — Одумайся, Визерис, у тебя есть трое сыновей! Благородные лорды Семи Королевств с трудом приняли Рейниру, как твою наследницу! Но ещё одна женщина… — Эймма Веларион — перворождённое дитя будущей королевы, Алисента, — размеренно отозвался Визерис, скользящий умиротворённым взором вдоль остроконечных башен Древней Валирии, которая усилиями камнетёсов целиком уместилась на одном лишь его столе. Каменные драконы, взирающие на них с вершин храмов, безмолвно раскрывали свои могучие крылья, словно готовились взлететь в любой миг. — В девочке течёт чистая валирийская кровь, а её родители добры и милосердны. Уверен, с их поддержкой она станет достойной королевой. Ну а ежели тебя столь сильно тревожат роптания знати… Король Визерис обернулся к ней с лукавой улыбкой, таящейся в уголках бледных губ. Болезнь иссушала его с каждым днём всё сильнее, стирала яркие краски с монаршего лица мазок за мазком, делая его серым, тонким и острым. Возможно, в тот день, когда первая супруга короля ушла из жизни на родильном ложе, вместе с ней отправился в мир иной и кусочек его собственной души. Тело же, не выдержав утраты, тоже обратилось в тоску, стало тлеть и таять на глазах, словно зажжённый клочок бумаги. Он ласково коснулся женской щеки в целомудренном поцелуе в надежде забрать с собой её гневливое негодование. — Тогда пусть наш первый сын, Эйгон, станет ей достойным мужем. Уверен, он защитит Эймму от алчных взоров, обращённых к нам со стороны недругов, — Визерис взглянул на неё с улыбкой ребёнка, что из последних сил веровал в лучшее. — Мы объединим наши семьи и укрепим друг друга. Чтобы никто чужой никогда не посмел бросить нам вызов. Алисента горделиво сдвинула изящные тёмные брови, но не возразила супругу ни единым своим словом. Она, прозорливая и сообразительная с ранних лет, углядела в добросердечном порыве своего мужа жест отчаяния, попытку спасти рушащийся под ним мост, который готовился унести с собой в бурлящие штормовые воды не только его, но и весь дом дракона. В тот день, когда он поступился правилами и заветами андальских традиций, Визерис положил начало незримому противостоянию, о котором ведал и сам, пусть изо всех сил старался не всматриваться в правду, притворяясь слепым и безмолвным. Посадить на трон единственную дочь, родившуюся от любимой, но трагически почившей жены, для него было сродни долгу, неоплатному долгу перед женщиной, которую он обрекал на тягости раз за разом, когда очередное дитя рождалось мёртвым и изуродованным. До тех пор, пока роды не сгубили её окончательно. Но игнорировать стремления своей второй супруги ему не дозволяло положение и долг, святой долг каждого достойного мужа и короля. Первоначально Алисента Хайтауэр намеревалась женить своего сына на дочери Хелейне, которая была лишь на два года его младше. Однако брак Эйгона Таргариена с его родной племянницей и, вместе с тем, наследницей железного трона, мог стать не только прекрасным подспорьем для её отпрыска в борьбе за власть, но и золочëным ошейником для Рейниры Таргариен. Из Отрады Королевства выросла дикая, своенравная и избалованная до крайности девица, свободная не только в своих речах, но и в манерах, о которых предпочитала не задумываться. Поэтому весть о том, что её перворождённая дочь, достигнув возраста цветения, обручится с дядей, который был на семь лет старше, она восприняла с ледяной яростью. — Я лучше брошусь с Твердыни Мейгора прямо на пики, отец, — прошипела Рейнира, не сводя пылающих глаз с непроницаемого лица мачехи. В своих багряных и чёрных шелках она напоминала дракона с королевского стяга — не хватало лишь пары голов. Косы, которые когда-то давно носила воительница Висенья, вились за её спиной, словно змеи. — Следующим моим ребёнком непременно будет сын, который станет Эймме супругом. Мы должны чтить валирийские традиции — это то немногое, что осталось нам от наших великих предков! А Эйгон уже слишком взрослый, он совсем скоро станет юношей! Но король Визерис во второй раз шёл наперекор желаниям своей дочери. Первый случился тогда, когда он, вопреки её воле, отдал будущую королеву Семи Королевств в руки сира Лейнора Велариона, с которым она вместе росла и взрослела. И пусть брак их был основан на добросердечном доверии и на взаимной симпатии, меж ними никогда не проскользнуло бы и тени любви, потому что сердца обоих супругов тяготели к иному. Их связала одна лишь ночь, призванная исполнить супружеский долг, после чего на свет явилось дитя, в равной степени сотканное из огня и морских волн. И меньше всего принцесса Рейнира Таргариен желала, чтобы её дочь, крохотная и очаровательная, чистая, словно первый снег, познала тягость навязанного ей замужества. Выбором был недоволен и дед, Корлис Веларион, намеревавшийся сосватать внучку одному из своих племянников либо же, в лучшем случае, кому-то из её будущих братьев, которых Отраде Королевства предстояло породить в ближайшем будущем. Однако Визерис I, невзирая на отчаянные мольбы дочери, объявил о своих намерениях во всеуслышание, крепко связав судьбу Эйммы Веларион, которая появилась на свет всего несколько недель назад, с семилетним Эйгоном Таргариеном. Своему старшему сыну король повелел одарить будущую невесту драконьим яйцом, вместе с которым ей надлежало расти и крепнуть день ото дня. Это, конечно же, вызвало очередную волну протеста со стороны принцессы Рейниры, но никто из королевской семьи не обратил на её возражения ни малейшего внимания. Эйгон, бывший от природы неусидчивым и непослушным сорванцом, вдруг отнёсся к возложенной на него ответственности с небывалым энтузиазмом и неприсущей ему серьёзностью. Он бессовестно перерыл все кладки, отложенные Сиракс и Пламенной Мечтой, но не нашёл ничего, что удовлетворило бы его взыскательный вкус, несмотря на то, что яиц было множество. — Это не то, — морщился Эйгон и в недовольстве хмурил светлые брови, когда ему предлагали сверкающее багрянцем яйцо. С таким же неподкупным видом он отнекивался и от чёрного, похожего на беззвёздное ночное небо. — Это всё совершенно не то. Ей не подойдёт. Подходящего варианта так и не нашлось — ни через день, ни через два. И осознание этого повергало юного принца в невольное огорчение. Его неожиданным спасением стала принцесса Рейнис, прибывшая ко двору, чтобы провести время со своей новорождённой внучкой. Её преданная спутница, Мелеис, прозванная Красной Королевой, осталась в стенах Драконьей Ямы. И вскоре, одним солнечным летним утром, смотрители во время кормёжки обнаружили подле неё кладку свежих яиц, горячих, как раскалённые угли, и сочащихся жизнью. Эйгон Таргариен, прознав об этом в тот же день, с милостивого позволения принцессы Рейнис отправился в логово, преисполненный воодушевления. Рейнира, раздражённая столь длительным ожиданием, списывала поведение единокровного брата на мальчишеское баловство и просила дать ей возможность самостоятельно выбрать дракона для дочери. Но Визерис отвечал на это отказом, наблюдая за метаниями сына с весёлой улыбкой, которая сглаживала утомлённые складки вокруг его фиалковых глаз. Рейнис, на удивление, решение кузена поддерживала. Эйгон вернулся ближе к вечеру, когда закатное солнце, сочащееся кровью, красило столичные улицы в благородный багрянец. Его лицо, чёрное от сажи и пепла, светилось небывалым довольством и счастьем, когда он с гордостью продемонстрировал матери и отцу белоснежное яйцо, украшенное бирюзовыми волнами, столь же яркими, как морские воды Дрифтмарка, отражающие бескрайнюю небесную гладь. Король принял выбор старшего сына с большой охотой. — Чудесное яйцо, — сказал он и, опустив тяжёлую ладонь на мальчишеское плечо, аккуратно подтолкнул его в сторону колыбели, вопреки негодующему взору старшей дочери. — А теперь положи его сюда. И познакомься с Эйммой — твоей будущей супругой. Эйгон, прежде видевший свою невесту лишь издалека, с искренним детским любопытством заглянул в колыбель, но, увидев умиротворённое и невыразительное выражение на самом обыкновенном младенческом лице, не сдержал разочарованного вздоха. Его новорождённая племянница внешне была удивительно похожа на младшего брата Дейрона, которому приходилась молочной сестрой, а выглядела, как и он, совершенно непривлекательно. Ему вдруг стало обидно от осознания того, что все взрослые вокруг щебетали над младшими отпрысками семьи так, словно они были отмечены благословением Семерых, а его, второго по старшинству, ругали наперебой — и наставники, и матушка, и даже подрастающий брат Эймонд, ворчливый не по годам. Это казалось величайшей несправедливостью из всех возможных. А ещё Эйгону до сих пор было сложно поверить в то, что однажды из этого крохотного и почти безволосого существа, глядящего на него большими бирюзовыми глазами, вырастет девочка, девица… женщина, которая станет ему законной женой. Которая подарит ему собственных детей. Заметив интерес Эйгона, малышка слабо зашевелилась и, улыбнувшись беззубым ртом, вдруг протянула к нему маленькие белые ладошки, хрупкие настолько, что их можно было сломать одним неверным движением. Чуточку надавить — и разойдётся трещинками, разлетится на драгоценные осколки, словно дорогой хрусталь. Он положил рядом с ней драконье яйцо, которое ещё хранило уют драконьего гнезда и тёплый запах тела Мелеис, и застыл от неожиданности, когда Эймма вдруг слабо схватилась за его палец и звонко засмеялась. Рейнира Таргариен с удивлением воззрилась на счастливое лицо дочери, которая впервые со дня своего рождения действительно светилась от радости и улыбалась столь ярко, что перехватывало дух. Прежде она позволяла себе лишь слёзы и капризы, бывшие для младенцев обыденностью, но в присутствии дяди, предназначенного ей в супруги, вдруг расцвела от невиданного счастья. — Кажется, ей понравилось яйцо, которое ты выбрал, — с весёлой насмешливостью произнёс Визерис и, аккуратно подняв Эймму, передал её в руки сыну, останавливая встревоженную дочь одним взглядом. — Вот так, держи крепко, но не делай ей больно. Тебе надлежит хранить её, понимаешь, Эйгон? Хранить её как часть семьи, как законную супругу и как… будущую наследницу железного трона. Эйгон в непонимании воззрился на мать, безукоризненно прекрасную в своих зелёных шелках и изумрудах. Она стояла в отдалении от семейной идиллии, подобная искусному изваянию, выточенному из прохладного мрамора, и щурила непроглядно-тёмные глаза в строгом предупреждении. «Подчинись и скажи, что ты согласен», — говорила она ему, безмолвно раскрывая красивые алые губы. Но Эйгон помнил и другие её слова, те, в которых она с гневливой обидой ругала свою падчерицу и его старшую единокровную сестрицу за закрытыми дверьми его покоев. Матушка пылко обещала, что однажды лично возложит на чело своего первого сына венец Завоевателя. Но когда он с непониманием вопрошал — зачем? — она ругалась ещё пуще, обращая весь свой гнев на него, говорила что-то про право наследования, про андальские традиции, про непокорных и взбалмошных девиц, которые утопят дворец в похоти и разврате… И много чего ещё. С того дня Эйгон более не спрашивал её о причинах, не пытался проникнуть в сердце родной матери, которая иногда казалась ему холодной, как зимние вьюги, и невыразимо жестокой, как валирийская сталь. Она обещала ему корону, но теперь велела признать наследником младенца, которому ещё не минуло и месяца. Эйгон бросил опасливый взор на старшую сестрицу, стоявшую у изголовья колыбели, но увидел на дне её ярких лавандовых глаз лишь пламенную ярость и ненависть, которая обожгла его сердце ударом хлыста. Она глядела на него так, будто он уже отнял у неё престол, положенный ей по праву, будто уже обесчестил и опорочил её новорождённую дочь, что велением законного короля и их общего отца была обещана ему. Тонкие пальцы, на каждом из которых красовалось по перстню, сжимали друг друга с такой силой, что, казалось, ещё чуть-чуть — и они, несомненно, сломаются, раскрошатся, как песочное печенье с утреннего стола. Эйгону отчего-то думалось, что Рейнира охотнее сжала бы его шею этими самыми руками, аристократично бледными и изящными, дрожащими от невысказанного, невыплаканного гнева. Когда он вновь обратил свой взгляд на умиротворённое личико Эйммы Веларион, его встретила лишь беззубая улыбка и мерцающие бирюзовые глаза. Непорочное дитя, суетящееся в его руках, ещё не ведало о ужасах того мира, в котором ему довелось появиться на свет. Эйгон не желал давать обещания, которые не намеревался выполнять, но пытливый взгляд отца и взыскательная улыбка матери требовали от него ответа. Это крохотное создание, что тянулось к нему, неосознанно и наивно, как мотылёк, летящий на пламя свечи, было обещано ему волею короля, волею Богов, старых и новых, волею судьбы. Снова и снова на него возлагали ответственность, о которой он не просил и которой не желал. Но Эйгону оставалось лишь смирить свою душу, что металась, словно птица в клетке, и принять грядущую женитьбу как данность. Он выбрал ей красивейшее из всех яиц в надежде, что однажды она лично поблагодарит его за это. Как кровная племянница, как будущая жена, с которой ему надлежало разделить ложе и жизнь. И Эйгон непременно дождётся этого дня. — Я буду хранить её, отец. Обещаю, — он смущённо поджал губы и добавил вполголоса, стеснённый неуместной серьёзностью собственных слов: — Как часть семьи, как свою законную супругу и как… будущую наследницу. Но тот день был первым и последним, когда ему позволили приблизиться к колыбели Эйммы Веларион. Рейнира Таргариен, бывшая когда-то Отрадой Королевства, ныне сделалась похожа на дикого дракона, сторожившего ценнейшее из своих сокровищ. «Он станет её мужем однажды, и я смирилась с этим. Но я не подпущу его к Эймме, пока ей не исполнится тринадцать», — процедила она едко и ревностно, не питая страха ни перед отцом, который всю жизнь потакал её капризам и просьбам, ни перед мачехой, чьё лицо кривилось в издевательской улыбке. Пока Зелёная королева торжествовала, Чёрная рыдала, прижимая к груди тёплый свёрток.II. Little Princess.
Будущая наследница Драконьего Камня росла и крепла день ото дня, радуя своих родителей и весь двор здоровым аппетитом и на редкость весёлым нравом, который скрашивал её детские капризы. Когда ей близился первый год, она уже твёрдо стояла на коротеньких ножках и, улыбаясь во всё лицо, бежала прямиком в руки счастливому отцу, сиру Лейнору, который рядом с ней невольно забывал и о море, и о молодых оруженосцах, что ожидали его внимания на тренировочном дворе. Драконье яйцо Эйммы Веларион, подаренное будущим супругом и проклюнувшееся на девятую луну со дня её рождения, явило на свет крепкого и крупного детёныша с белоснежной чешуёй и бирюзовыми крыльями, который в скором времени стал настоящим бедствием для всех придворных кормилец, в чьи обязанности входила забота о сытости и благополучии юной принцессы. Он охотно бросался даже на её матушку, Рейниру Таргариен, которая не могла подступиться к колыбели собственной дочери из-за столь неусыпного надзора. — Ну что за дурной нрав! — ругалась она, пытаясь аккуратно отцепить бунтующее существо от белоснежных простыней. — Мой негодный единокровный брат точно выбрал это яйцо намеренно… — Не гневайся так, Рейнира, — смеялся сир Лейнор, с улыбкой разглядывая янтарные глаза новорождённого дракона, который любовно прижимался к боку сонной Эйммы, укрывая её своими широкими крыльями. — Он защищает её так, как может. Никакие увещевания супруга не умоляли гневливого раздражения законной наследницы железного трона, которая всё ещё не простила своему младшему брату того, что он осмелился отнять у неё право возложить драконье яйцо в колыбель собственной дочери. Пусть его вины в том и не было. Первое время она даже надеялась, что дракон не проклюнется, умрёт в зародыше, позволив ей выбрать другого. Но, к сожалению, её чаяниям не суждено было исполниться. Ныне Рейнира Таргариен носила в своей утробе второго ребёнка и молила всех Богов лишь о сыне, появление которого, быть может, поколебало бы решение короля Визериса. Она ещё уповала на то, что у неё был выход из сложившейся ситуации, что её милую подрастающую дочь не придётся отдавать в руки отпрыску проклятой Алисенты, что вгоняла её в гнев своим нарочито благочестивым лицом и украшениями в виде семиконечных звёзд. Их она носила столь же гордо, как и свой царский венец. С того дня, как она вошла в Красный Замок, он утратил былую праздничную весёлость, посерел и потускнел под гнётом последователей Семерых. Вот только даже рождение долгожданного внука не изменило воли Визериса — лишь пустило новые слухи, порочащие честь принцессы и наследницы железного престола. Из её утробы вышли сразу двое сыновей, но оба были совершенно не похожи на свою старшую сестру, чьи волосы сверкали белизной, как и у всех детей Древней Валирии. Весь двор с интересом судачил о том, что у белокурых родителей родились черноволосые малыши, кареглазые и тяжёлые, обещавшие в будущем стать могучими воинами. Но ни Рейнира Таргариен, ни её супруг, Лейнор Веларион, не обращали ни малейшего внимания на эти грязные слухи, лившиеся со стен Красного Замка, словно помои. Эту крохотную тайну они разделили меж собой, пообещав хранить её до скончания дней своих. Мальчиков назвали Джекейрисом и Люцерисом, но каждому в королевской семье было ясно — в жилах новоявленных принцев Веларионов не было ни капли крови морских коньков. Однако сам Корлис Веларион не смел сказать об этом никому иному, не винил в случившемся ни жену сына, ни его самого, отдавая всё своё внимание и любовь подрастающей Эймме, которая стала для лорда Приливов надеждой и отрадой. Рождение третьего сына, Джоффри, такого же черноволосого и крепкого, повергло двор в ещё более ожесточённые споры, звучавшие из полумрака коридоров тут и там. Слух о том, что принцесса Рейнира породила на свет бастардов от своего верного защитника, сира Харвина Стронга, были, разумеется, поданы с лёгкой руки королевы Алисенты, которая оглядывала всех своих черноволосых внуков с плохо скрываемым презрением и отвращением, которое читалось в сжатых до бледноты губах. Падчерица же отвечала ей вызовом и насмешливой полуулыбкой, укоряющей мачеху за недостаток смелости прожить свою жизнь так, как ей бы хотелось на самом деле. Даже принудительное замужество не исправило пылкой натуры принцессы Рейниры, которая одним лишь своим существованием доказывала из раза в раз, что женщина — не игрушка в мужских руках, не инструмент, которым можно распоряжаться как вздумается. Она ковала своё счастье сама, жила, не руководствуясь ни правилами, ни догмами, как и её порочный дядя, навсегда оставивший семя своей непокорности в сердце любимой племянницы, которая с годами стала похожа на его искажённое отзеркаленное отображение. Подросшая Эймма Веларион, которой сравнялось три года, была прелестной девочкой, обещавшей в будущем стать такой же красавицей, какой была её мать. В столь юном возрасте её не трогали ни дворцовые интриги, ни природа рождения младших братьев, Джекейриса, Люцериса и крошки Джоффри, которых она трепетно и нежно любила. Восьмилетняя принцесса Хелейна, ласковое и весёлое создание, единственная из детей Алисенты, к которой Рейнира Таргариен относилась с родственным теплом и участием, охотно проводила время со своей племянницей. Маленькая Эймма ходила за тётей всюду, куда бы та не направлялась, начиная с кухонного замка и заканчивая Драконьей Ямой, куда Хелейна спускалась, чтобы навестить Пламенную Мечту. С ещё большим воодушевлением будущая принцесса Драконьего Камня цеплялась за одежду своего дяди — Эйгона Таргариена, которого столь сильно не жаловала её матушка, но безмерно обожала она сама. Однако её подросший родич этих тёплых чувств, увы, не разделял. — Отпусти меня уже, — утомлённо сказал десятилетний принц, глядя в искрящиеся глаза племянницы, которая сжимала в ладошках полы его изумрудно-зелёной котты. Они стояли на холме Рейнис, неподалёку от Драконьей Ямы, а подле него нетерпеливо тряс золотой главой Солнечный Огонь, желающий поскорее взмыть в небо вместе с всадником и размять крылья, отяжелевшие от долгого пребывания в подземелье. — Отпусти меня, маленькая неприятность. Возвращайся к матери! — Не хочу, — без тени сомнения откликнулась Эймма и улыбнулась, демонстрируя ряд молочных зубок, которые лишь недавно перестали расти. — Хочу летать с дядей на драконе! — А я вот с тобой летать совсем не хочу… Чем старше становился Эйгон Таргариен, тем сильнее охладевал к своей юной племяннице и будущей жене, которую волею старшей единокровной сестры оторвали от него. После рождения трёх сыновей Рейнира ничуть не смягчила свой нрав и продолжала смотреть на него так, словно готова была живьём скормить Сиракс, лишь бы не оставить ни кусочка от него, поганого вора, осмелившегося посягнуть на её единственную дочь. Женитьба, о которой он три года назад думал с лёгким волнением и трепетом, ныне стала для него цепями, ошейником, который с каждым днём затягивался на шее всё сильнее и сильнее. Королева-мать и десница, приходившийся ему родным дедом, изо всех сил старались сделать его ближе к дочери наследницы железного престола, втянуть их обоих в змеиный клубок своих хитросплетённых интриг и честолюбивых замыслов. Они пророчили Эйгону корону Завоевателя, пророчили Эйгону славу Завоевателя и трон Завоевателя, а вместе с ним — жену с чистой валирийской родословной, которую следовало держать на коротком поводке. Ведь лишь она одна могла сдержать гнев Рейниры Таргариен, чьи высокомерные притязания крепли с каждым годом, щедро сдобренные покровительством короля Визериса. «Кровь Рейниры Таргариен — поганая кровь, грязная, мерзкая и шлюшья. И её дочь такая же», — говорила ему королева со злым прищуром. Но раз за разом упорно толкала его на встречу Эймме Веларион, уверяя, что так нужно, что так правильно. Эйгон же устало морщился, желая лишь одного — свободы от возложенной на него ответственности и капельку сладкого арборского вина, к которому в последнее время пристрастился, попробовав его тайком от взрослых на свои десятые именины. Лишь оно одно дарило ему желанное успокоение и забытье. Эймма Веларион, невзирая на протесты матери, ходила за ним по пятам, как верная тень, как хвостик, от которого нигде нельзя было скрыться. Среди всех людей во дворце маленькая принцесса раз за разом выбирала именно его, находила своего дядю безошибочно, словно нутром чувствовала нить, связывающую её с родной кровью. Она была всюду: на тренировочном дворе, где он учился у сира Кристона Коля фехтованию, в библиотеке, где он оттачивал валирийский язык, и даже в его личных покоях! Нигде в стенах Красного Замка принц Эйгон Таргариен не мог скрыться от неё! Трёхгодовалая племянница более не казалась ему столь же неприглядной, какой была в первые дни своей жизни. На голове у неё серебрились белоснежные волосы, скреплённые изящными лазурными ленточками, а на лице искрились бирюзовые глаза, яркие, как морские воды в солнечную погоду. В своём светлом платье, расшитом мирийскими кружевами и жемчугом, она походила на облако, сошедшее на землю. Но меньше всего Эйгону хотелось слепо следовать тщеславным указаниям матери, чья непомерная гордыня раз за разом вбивала гвозди в его хребет. Ныне его влекло лишь небо, горячая спина Солнечного Огня и безграничная свобода полёта. Пока что это была единственная свобода, которую он мог получить. — Тебя отругают, если увидят со мной, — твёрдо сказал Эйгон и дёрнул края одеяний, надеясь вырвать их из цепких детских пальцев. — Отпусти меня, седьмое пекло! Где эта дурёха Хелейна, которая привела тебя сюда? Иди к ней! — Не хочу, — упрямо ответила Эймма и поджала дрогнувшие в детской обиде губы. — Хочу полетать с дядей на драконе… Пожалуйста! — Сказано же: «Отцепись»! Эйгон, потеряв всякое терпение и милость, оттолкнул её от себя одним резким отточенным движением. Маленькая принцесса, тихо вскрикнув, упала на мощённую камнем площадь, сдирая белую кожицу на ладонях, и подняла на него удивлённые глаза. Но не заплакала, лишь непонимающе взглянула на собственные руки, исчерченные свежими царапинками и дорожной пылью. Эйгон поджал дрогнувшие губы, ощутив запоздалый укол вины, что сжала его сердце стальными тисками, и поспешил забраться в седло, когда заметил приближающихся к ним со стороны Драконьей Ямы смотрителей в сопровождении его сестрицы, Хелейны, которая и привела сюда навязчивую племянницу. — Sōvēs! — скомандовал Эйгон и торопливо застегнул ремни и цепи, всеми силами заставляя себя не оглядываться. Могучее тело под ним напряглось и, преодолевая напор ветра, взмыло ввысь, вздымая пыль широкими крыльями. — Vēzot! Но в тот момент, когда земля стремительно отдалялась от него, он всё же не сдержался и бросил робкий взгляд вниз, желая убедить себя и вдруг взбунтовавшуюся совесть в собственной невиновности. И встретился лишь с бирюзовыми глазами, которые неотрывно смотрели ему вслед и сияли от восхищения, что наполняло их до краёв. Было ли оно адресовано ему или же грациозному полёту взрослого дракона — Эйгон не знал. И надеялся лишь на то, что более ему не придётся применять силу, чтобы отвадить от себя вездесущую племянницу, которая, невзирая на мнение беспокойной матери, отчаянно желала его внимания. Но помимо увлечённости дядей, у юной принцессы были и другие интересы. Самой большой её страстью был подрастающий дракон, который более не мог содержаться в стенах Красного Замка и оттого был перемещён смотрителями в одно из подземелий Драконьей Ямы. Беспокойное и буйное существо доставляло немало хлопот всему ордену драконоблюстителей, однако рядом с юной принцессой успокаивалось и превращалось в покорного и даже ручного зверя. Эймма Веларион, засыпавшая лишь под рассказы нянечек о драконовластных правителях Древней Валирии, помнила отрывками истории о многих из них, но особенно любила дом Белейрис, вымерший вместе с остальными великими семьями ещё в годы Рока. Своего дракона она назвала в честь Вейлора Белейриса, который когда-то давно, во времена Ройнарских Войн, прославился как могущественный и беспощадный воин. Он без тени сомнения обрушивал на головы своих врагов драконье пламя и повергал армии в бегство, оставляя за собой лишь выжженные поля и орды мертвецов. — Вейлор, — ласково звала его будущая наследница Драконьего Камня и тянулась руками к тёплой белой чешуе. Дракон охотно ластился к её пальцам, принимая своё новое имя. Эймма, глянув на радостного отца, повторила твёрдо, словно пыталась доказать ему эту простую истину: — Его зовут Вейлор. — Хорошо, моя принцесса, пусть будет Вейлор. Отец, в отличие от дяди Эйгона, часто сажал её к себе в седло во время полётов на Морском Дыме и каждый раз у маленькой наследницы Драконьего Камня от счастья перехватывало дыхание. Бескрайнее небо пленило её, как и любое дитя драконьей крови. Однако ничуть не меньше драконов юная Эймма любила море, бывшее стихией морских коньков из дома Веларионов. Сир Лейнор вместе с дедом иногда брали её с собой во время кратковременных путешествий из Королевской Гавани до Дрифтмарка и водили к отмели, позволяя вдоволь наплескаться в солёных водах Узкого Моря. Тогда маленькая принцесса и повадилась выискивать в песке принесённые волнами ракушки, которые складывала в небольшую резную шкатулку вместо вычурных драгоценностей, а после с гордостью демонстрировала деду и бабушке, что наблюдали за ней с берега. — Она растёт такой же собирательницей всякого хлама, как и ты, — с ворчливой улыбкой говорила принцесса Рейнис своему мужу, убирая с белоснежных волос внучки налипшие водоросли и сдёргивая с мокрого платья прицепившихся крабов. — Кровь не водица, вот уж точно. — И вовсе то не хлам, а несметные драгоценности, — смеялся лорд Корлис, подбрасывая ещё несколько цветных ракушек в переполненную шкатулку. — Вот увидишь, однажды она, верхом на своём драконе, повторит все мои девять путешествий и вернётся домой с полными руками сокровищ. Едва ли принцесса Эймма Веларион думала об этом, собирая выброшенные на берег раковины и охотясь за крабами, которые в праведном ужасе зарывались в песок, надеясь спастись от шумного и чрезмерно бесстрашного ребёнка. Все свои сокровища она любовно закрывала от чужих любопытствующих глаз и изредка дарила тем, кого любила более других. Она отдала свои дары матери и отцу, положила по разноцветной ракушке в постель к младшим братьям и отправилась в покои, где проживала семья короля Визериса. Дед принял её подарок с ласковой нежностью, а королева Алисента — с настороженной снисходительностью и скупой улыбкой. Принц Эймонд задумчиво взирал на пятнистую раковину, целиком уместившуюся на его ладони, Хелейна, сияющая от радости, прикладывала свою к уху в надежде услышать шум волн, а маленький Дейрон, бывший ей молочным братом, глядел внутрь, желая узреть там нечто живое. — Мне можешь ничего не дарить, — с раздражением сказал Эйгон, когда очередь дошла до него. Он посмотрел на застывшую рядом Эймму, в ладонях у которой покоилась наполовину опустевшая шкатулка, и отвёл глаза, всё ещё смущённый недавней ситуацией, приведшей в смятение его совесть. — Они довольно красивые, так что оставь что-нибудь себе, племянница. Мне ракушки ни к чему. Принцесса задумчиво взглянула на свои драгоценности и, отвернувшись от него, принялась с серьёзным видом перебирать раковины, раскладывая их перед собой на низеньком стуле — единственном, до которого она могла дотянуться. Эйгон наблюдал за её суетливым копошением с настороженным интересом, не обращая особого внимания на ветхую книгу, занявшую весь его стол. Многие поколения наследников дома дракона изучали с её помощью высокий валирийский, язык своих великих предков. Но всякий раз, стоило ему лишь опустить взгляд на переплетения витиеватых слов, как очередной шорох ракушек снова и снова выбивал его из равновесия и зыбкой сосредоточенности. Когда хрупкая иллюзия учёбы вновь разлетелась на осколки, Эйгон с раздражением поднял взгляд, желая высказать, наконец, скопившееся в глубине души негодование. Но увидел перед собой лишь небольшую раковину, закрученную в изящную спираль. Она была такой же ярко-жёлтой и сверкающей, как золотая чешуя Солнечного Огня. — Это дяде, — тихо проронила Эймма Веларион, глядя на него с робкой надеждой и неуверенностью. Боялась, что в этот раз её тоже оттолкнут. — Чтобы дядя не злился… — Я не злился, — возразил Эйгон, зачем-то пытаясь себя оправдать. И, признав за собой очередное сокрушительное поражение, сжал золотую ракушку в пальцах. — Благодарю… я постараюсь сберечь её. Эймма счастливо улыбнулась, щуря бирюзовые глаза, и вдруг, растеряв свою прежнюю робость, резво вскарабкалась к нему на колени, невзирая на очевидный протест, и с интересом заглянула в раскрытую книгу. Первый сын короля и рад был бы отмахнуться от неё, как от назойливой мухи, спровадить куда-нибудь подальше от себя, но выражение искренней и неподкупной радости на детском лице отчего-то остановило его. Он расслабил плечи и утомлённо вздохнул, пока Эймма, беспокойно ёрзая на дядиных ногах, листала пожелтевшие от времени страницы, пытаясь разобраться в замысловатых валирийских выражениях. Но, не узрев ничего знакомого, ткнула пальчиком в первую попавшуюся строку и обратилась к нему с вопросом: — Что это? — Dokimarvose, — спокойно откликнулся Эйгон, со скучающим любопытством оглядывая насупившееся в непонимании лицо своей подрастающей невесты. Эта простая истина всё ещё казалась ему дикой и неправильной. Ему отчего-то всякий раз чудилось, будто бы Эймма Веларион всегда будет такой — крохотной, надоедливой и нелепой. — Скажи: «Avy jorrāelan». — Avy… jor-rāe-lan, — по слогам произнесла принцесса Эймма, пробуя незнакомые слова на вкус. Валирийский язык лился с её уст звучной и складной песней. — Avy jorrāelan! — Gevī, — лукаво улыбнулся он, удовлетворённый услышанным, и добавил насмешливо, зная, что останется непонятым: — Надеюсь однажды услышать это в ночь нашего бракосочетания… — Gevi, — эхом откликнулась Эймма, глядя на него с внезапным озорством. — Gevi! Gevi! Когда дверь в дворцовую библиотеку с треском ударилась об стену, воцарившееся между ними спокойствие рассыпалось прахом и пеплом под ногами. Рейнира Таргариен, наряженная в алое бархатное платье с золотой вышивкой, воззрилась на своего единокровного брата с горячей яростью, что безвозвратно искажала черты её красивого лица. Эйгон ответил ей равнодушной улыбкой, столь же непочтительной, как и её отношение к нему. Эймма, заметив встревоженность матери, суетливо завозилась на его коленях, и он аккуратно опустил её на пол, позволяя упасть в тёплые родительские объятия. Рейнира не сказала ему ни слова, удалилась в горделивом и неподкупном молчании, прижимая растерянную дочь к своей груди. Долгожданная тишина, о которой он столь сильно мечтал, вмиг стала тягостной и горькой. Лишь яркая золотистая ракушка, ещё хранящая запах морских волн, напоминала о маленькой принцессе, волею отца обещанной ему в жены. А на следующее утро Эйгон Таргариен узнал о том, что его единокровная сестрица Рейнира, забрав с собой детей и большую часть своей свиты, в спешке отплыла на Драконий Камень, где располагалась древняя резиденция их предков. Дворцовое крыло, отведённое ей и её семейству, вмиг сделалось пустым и безлюдным. Там, где некогда звучал детский смех и слышался топот маленьких ног, стало непривычно тихо и покойно. — Какая избалованность, — ворчливо проронила за завтраком его матушка, королева Алисента. Но лицо её, несмотря на злые слова, отчего-то лучилось довольством и торжеством, как если бы она одержала сокрушительную победу в грандиозном сражении. Даже изумруды на её ожерелье сияли в тот день ярче прежнего. — Разве наследница железного трона не должна находится подле железного трона, мой король? Ей нужно учиться править, а не тратить время на пустые капризы... — Довольно, Алисента, — устало отозвался Визерис, пряча за кубком с вином побледневшее лицо. Его миролюбивый отец, как и всегда, был глух к чужим словам, но открыт сердцем к слабостям старшей дочери, которую искренне и неподкупно любил. — Довольно. Эйгон же молчаливо взирал на них со стороны, оглушённый внезапным событием, которое вдруг потрясло его привычную действительность, раскололо её на кусочки, словно изделие из стекла. Долгожданный покой не стал для него радостной вестью, а отсутствие вездесущей племянницы отчего-то больно резануло по сердцу. Он, как и прежде, посвящал своё свободное время учёбе, стараясь потакать растущим требованиям взыскательной и суровой матери. Но всё чаще, потворствуя своей усталости и лени, сбегал от бдительного взора наставников и учителей, строгие воззвания которых изо дня в день загоняли его в угол. Поэтому Эйгон таился от них в сердце Богорощи, скрывался в ворохе кроваво-красных листьев и крал из королевских запасов сладкое арборское вино, ставшее для него спасением от всяких бед. И изредка, во время хмельных порывов, крутил в руках золотую ракушку, подаренную ему трёхгодовалой племянницей, и надеялся отыскать в ней тепло её маленьких пальцев.