Свой метод

— Миш, пойдём-ка выйдем, — прошептал Саша ему на ухо, поймав Миху за рукав. Все три часа в этой хуёвой гостинице Миша вёл себя невыносимо настолько, насколько это возможно, и даже превзошёл самого себя. Успел обосрать Сашу, огрызнуться на Пора так, что тот снова почти полез драться, трижды назвать всех мудаками и припомнить Андрею каждый его проёб. Так-то по большому счёту они все были уставшие, заёбанные, потому что ехали часов восемь в автобусе по провинциальным колдобинам и почти ничего не жрали. Но остальные бесились тихо, а Миха, видимо, держаться больше никак не мог. Он слонялся туда-сюда по коридору и зло пыхтел, вращая глазами. — Да похуй, понимаешь? Я уже не могу, вот тут у меня, вот тут — и концерт, и ты, Реник, всё нудишь и нудишь, ебаный в рот. Нихуя не разбираешься, блин, в том, о чём говоришь, и всё, сел мне тут на уши. Вот чё ты про наполеоновские войны знаешь? Я побольше тебя, бля… Андрей протиснулся к ним бочком, вопросительно посмотрел. Интересно, кого будет защищать, вяло подумал Саша, если дойдёт до драки. — Миш, угомонись, — позвал он спокойно, — потом поговорим. — Да какой спокойно, с вами… С тобой, интеллигент, блядь, недоделанный. Чё ты лезешь постоянно? Миша подошёл ближе, взял Сашу за рукав, дохнул в лицо сигаретным запашком. Нет, нихуя, не возьмёшь, подумал Саша со спокойной злостью. — Хочу и лезу. Разговор поддерживаю. — Да не умеешь ты, блядь, — хмыкнул Миша, косясь на притихшего рядом Андрея. — У тебя монологи одни выходят, кривые, понимаешь? — Миш, — рассеянно сказал Андрей. Судя по взгляду, ему в этот раз было кристально похуй. В холле гостиницы стояла стайка фанаток с плакатами. Он мазнул по ним взглядом, покосился на Сашу с сожалением, мол, сегодня твоя очередь, кивнул, желая счастливо оставаться, и отчалил. А Горшок вот никуда не делся, всё топтался перед Сашей, держал за куртку, и в глазах у него на секунду промелькнуло что-то жалобное. Саша тоже поймал его за рукав, чтоб это, на равных. — Миш, пойдём-ка выйдем. Тот поморщился, мотнул головой. Саше было уже плевать. Он отпустил рукав, нежно, но крепко взял Мишу под руку, как девицу на свиданке, спросил у девушки за стойкой, где здесь сортир, и потащил за собой. — Ну и чё, головой в унитаз макать собрался? — ёрничал Миша, хмуро вертя башкой. Он упирался, но как-то без огонька. Наверное, хотел, чтобы Саша его самого отвлёк от всяких дебильных мыслей, типа, хоть поругаются, и то легче. В этом он Мишу понимал. — Чё ты сделаешь мне, а? Заговоришь до смерти? Я, понимаешь, тебя терплю, я тебе играть даю, мы… а ты… Саша его уже почти не слушал. Ему тоже, блять, было холодно, тоскливо и погано. Хотелось прийти в какой-никакой номер, сходить в душ, прикончить бутылочку пива и спокойно дрыхнуть до завтра. Хотелось, чтобы Миха не ебал мозги. Не говорил вещей, которые отвратительно слушать. Не кололся, желательно, тоже. Он впихнул Мишу в туалет, закрыл на щеколду первую, общую дверь. Похуй, не в кабинку же. — Ну что, Миш, тут поспокойнее, — тихо сказал он, отпуская чужой локоть. На потолке слабо мигала лампочка, в воздухе пахло хлоркой и плесенью. Всё было изжелта-чистым, светящимся этим жутким сортирным светом, затхлым и старым — какого хуя это так гармонично уживалось, не знал никто на белом свете. Миша как-то стушевался под всем этим, огляделся, ссутулился ещё больше. — Ну и чё? — снова спросил он, щурясь на Сашу. Нет тут никаких Андреев, Поручиков, Шур и иже с ними, чтобы мы с тобой могли друг другу врезать, подумал Саша, и сделал шаг вперёд. — Щас скажу тебе, чё, Миш, — заговорил он тихо, взяв Миху за куртку. — Заебал ты меня, сил никаких нет, веришь? Вот сейчас бы по роже тебе надавал, какой же ты… Жалкий, когда несёшь всю эту хуйню. Миха заморгал, приоткрыв рот. Саша был чуть выше, крупнее, нависал, давил собой. Он сжал пальцы на куртке, потянул Мишу на себя, второй рукой обхватил за колючий подбородок. — Сколько можно так себя вести? Хмурый таскать с собой? Орать на всех? Нам всем хуёво, мы вместе в автобусе тряслись, хули ты такой особенный? — Иди нахуй, — хрипло ответил Миша, уставившись на Сашу чёрными, удивлёнными глазами. — Нет ты, блядь, иди. Хочешь? Щас устроим. Башкой в унитаз макать тебя, Миша, слишком просто. — Чего?.. Саша толкнул его к стене, прижал к жёлтоватому, плесневелому кафелю, сильнее сдавил за челюсть, рука соскочила на шею. Так надо, пусть так и будет. Саша знал, что Миша не даст себя в обиду — полезет драться, они сейчас тут всё это разгребут, выйдут с разбитыми рожами, но спокойные. А Миша молчал, по прежнему смотрел во все глаза и никак не сопротивлялся, только тяжело, прерывисто дышал. — Не будешь меня бить? Зассал? — тяжело дыша, спросил Саша. — Только пиздеть можешь? Рот у тебя, Миш, грязный, только и пиздишь из него всё, чё можно. — Повтори, — хрипло потребовал Миша, тоже до скрипа вцепляясь Саше в куртку. Им было охуеть как жарко — в туалете по какой-то странной причине топили гораздо сильнее, чем в остальных помещениях. Саша, весь взмокший и красный, упёрся рукой в стену у Мишиной головы, лицом прижался к его уху. Его охватила какая-то радостная, азартная злость. — У тебя. Грязный рот, — медленно повторил он, — только пиздеть и можешь. Пиздливый, не закрывающийся рот. Лезешь в каждый разговор. Миша сипло выдохнул, резко вздрогнул под Сашей. — Хуйня, я… — начал он, но больше ничего не сказал, только хлопал глазами. — Скажешь, я неправ? Саша, кажется, обезумел от жары, адреналина и сиюминутной злости. Он положил дрожащую руку Мише на лицо и долго вглядывался, пытался понять реакцию. Почему ещё не орёт и не машет кулаками? — Неправ, — тихо прохрипел Миша, упрямо хмуря брови. — Ты… ты хуесос, понял? Саша улыбнулся. Капля пота щекотно потекла у него по виску, отвлекая от какой-то важной мысли. Ах да. Он поднял руку повыше, перехватил Мишино красное лицо, взял в горсть, большим пальцем раздвинул губы, обнажая кривые обломанные зубы. — Пиздишь, — сказал он ему, слегка нажимая на клыки, — посмотри, какой грязный. Пиздец, не рот, а помойка, Миш, ты себя видел вообще? Как тебе хоть кто-то даёт с таким ртом? И никогда не закрываешь его, это… это хуже всего. Саша вдумчиво потрогал самые чёрные, сгнившие корешки зубов, просунул в Мишин рот два пальца, развёл их в стороны, заставляя разомкнуть челюсти и раззявить пасть. Почему не сопротивляется?.. — Миш, ты чего не кусаешься, а? Тебе чё, в кайф? Миха, весь красный, смотрел своими широко распахнутыми глазами, дышал, со свистом втягивал носом воздух и продолжал держать рот открытым. Саша обвёл большим пальцем Мишины губы, смазал накопившуюся слюну, растёр, грубо двигая рукой. — Держи так, — велел он. И, кажется, уже знал, что Миша послушается. От жары и возбуждения у Саши гулко стучало в голове, но почему-то ни он, ни Миша не могли додуматься снять куртки, оба истекая потом. Миха держал рот открытым, мелко дрожал и зачем-то цеплялся за Сашу, требовательно сжимая пальцы. — Кивни, если хочешь, чтобы я что-то сделал, — сипло сказал Саша, уперевшись двумя руками в стену. Миха дышал совсем рядом, жался к стене. Как же хорошо, когда он молчит. Всегда бы так. Саша прикрыл глаза, понимая, что эта возня его завела, что в штанах уже пару минут тесно и влажно, что он вспотел как собака не только от жары. Как они до этого докатились? Миша, постояв ещё с секунд десять, кивнул, сухо сглатывая пересохшим горлом. Саша улыбнулся ему, погладил пальцами по щеке. — Как же хорошо в тишине, а? Когда ты не разговариваешь о своей хуйне каждую секунду. Смотри, Миш, твой пиздливый рот открыт, но не слышно ни звука. Саша снова наклонился к чужому красному уху, придавил Миху к стене всем телом, положил ладонь на плечо. — Знаешь, как будет ещё лучше? Миша замычал, мотнул головой, двинулся всем телом навстречу. Ладонью влажно шлёпнул по стене, когда попытался удержаться на ногах. Саша задержал дыхание, как перед нырком. — Если встанешь на колени. Давай. Саша надавил ему на плечо. Снова тронул пальцами рот, погрузил их глубоко внутрь, чтоб достать до языка. Обвёл мокрые губы, тронул острые края зубов. Миша как-то глухо всхлипнул, толкнул его назад, от себя. Вот теперь въебёт, отстранённо подумал Саша и заранее смирился с этим. Он и так получил больше, чём мог подумать. За такое не грех и пару синяков отхватить. Но Миша драться не стал. Он утёр рот, посмотрел на Сашу дикими глазами и неловко опустился на колени. — Чё, н-нравится видок? — хрипло, с вызовом спросил он, шурша курткой. Глаза у Миши были как объёбанные, но Саша знал, что некогда было, ничего не принимал. А ещё — чуть испуганные. Миша, наверное, боялся, что Саша пошутил и сейчас застебёт его до смерти. Но смеяться вообще не хотелось; в теле остались только возбуждение, страх и вязкое предвкушение. Он протянул руку, погладил Мишу по встрёпанным волосам, невольно желая успокоить. Мишины плечи вздрогнули. — Нравится. Пиздливый рот свой открой. Миша мотнул головой, глухо застонал, опустил ладонь под куртку. Саша лихорадочно облизал губы, полез к своим штанам тоже, вжикнул молнией. Член уже почти болел. На Мишу у него вставало редко, обычно такого не было, тем более так быстро и сильно. Саша не хотел сейчас испытывать никакой кризис ориентации и решил, что подумает обо всём позже. Что, надо было просто вот так вот его приструнить, выходит? Миша разомкнул губы, облизал их, тронул языком сколотые зубы и быстро, густо покраснел. Саша улыбнулся, понимая, о чём он сейчас подумал. — Не бойся, твой грязный рот меня не отпугнёт, Миш. Помою потом после тебя, — хрипло сказал он. Раз Миху это заводит, его это заводит, то… Он приспустил штаны, сжал член у основания и провёл им по Мишиным раскрытым губам. Тот похлопал длинными ресницами, чуть высунул язык, и Сашу аж тряхнуло от возбуждения. Он крепко взял Мишу за подбородок, направил член ему в рот, вдыхая через раз. Было так горячо, мокро, охуенно… — Как же ты заебал, — заговорил Саша, легко толкаясь пока что только головкой. — Как ты заебал меня, Миш, это просто пиздец. Миха тихо, глухо постанывал, прикрыв глаза. Широко раскрывал рот, старался не цапать зубами — с его… изъяном это удавалось просто заебись. Саша снова взял его за волосы, аккуратно сжал в кулаке на затылке, толкнулся глубже. — Знаешь, чем ты меня заебал? Ты, Миш… ох, ты охуеть какой т-талант, да? Миша что-то замычал, попытался мотнуть головой, будто хотел спорить — или яростно соглашаться. Саша толкнулся глубже, с почти животным удовольствием растягивая покрасневший рот. — И ты это в-всё проёбываешь… то на репу опоздал, то… бухал, пропустил поезд, блядь! — Саша прихватил волосы побольнее, толкнулся глубже, мечтая упереть Мишу еблом в свой пах. — Ты же такую музыку пишешь, это же умереть можно, как красиво. Че ты… гробишь себя, как же ты меня заебал, как заебал… Таких как ты… нету больше, понял? Саша глухо застонал. Колени буквально подгибались от жары и охуенного ощущения горячего, мокрого Мишиного рта вокруг своего члена. Он схватился за его плечо, опёрся всем весом, вплёл пальцы в волосы глубже, прямо к коже, чтобы чувствовать, как она у Миши горит. — Как же заебись, что ты меня слушаешь и не можешь… п-пиздеть, как обычно, а? Скажи… красота… У тебя охуенный рот, Миш, хоть и грязный и… но там очень хорошо. Ты молодец, к-когда молчишь. Ты вообще… я… я так тобой восхищаюсь, блять, я так… а ты хочешь это всё проебать и сдохнуть, Миша… Саша толкнулся ещё и ещё, вышел, провёл головкой по припухшему рту, шлёпнул Мишу членом по языку и похлопал по щеке, удерживая её оттянутой двумя пальцами. Тот моргал, хрипло дышал и быстро мял себя рукой между ног. — Открой, ещё, ещё шире, — скороговоркой приказал Саша и толкнулся в рот снова, почти до упора, как и хотел. Спустя несколько грубых, резких движений Миша вцепился в его ногу, заскулил на одной ноте, слегка закатил глаза. Саша сам уже едва стоял, едва дышал, но не мог перестать говорить: о том, как зря Миша сидит на наркоте, о том, что ему плевать на группу, на музыку, что он не имеет права просрать свой талант… Миша неожиданно сильно сжал его ногу, отстранился, почти выплюнул член изо рта и глянул на Сашу со злой мольбой. — Завали! К-кончи мне в рот, — просипел он, и снова насадился на член, облизывая его по всему стволу. Саша поперхнулся стоном. Сжал пальцы в Мишиных волосах, потянул на себя, дальше, ещё дальше, толкался резко и глубоко. — Хватит… пиздеть… я же сказал… — шептал он, — тебе мало?.. Он похлопал Мишу по щеке, той, в которую толкался головкой, и почти ударил — слегка, но ощутимо, чтоб усмирить. Тот вздрогнул, тонко замычал и сжался всем телом, зажимая ладонь между ног и растирая пятернёй промежность. — Понравилось? Нравится? Так обращайся, Миш… о-обращайся, блять, когда… опять охуеешь… снова выебу тебя… в рот, понял? Понимаешь, да? — бессвязно говорил Саша, удерживая его за взмокшие волосы, а потом долго кончал Мише в рот, и внутрь, и на губы, и так, что пара капель застыли на подбородке. Потом они долго, молча приводили себя в порядок — Миша, как собака, фыркал, отмываясь в раковине, а Саша быстро сполоснул руки и стоял у стены, никак не мог отвести от него глаз. Ему было и хорошо, и паскудно. Мишина сутулая спина сама собой вызывала жалость, а сам он всё неловко суетился с крохотным обмылком — то никак не мог отлепить его от раковины, то выронил на пол и тихо ругался, пытаясь подцепить негнущимися пальцами. Саша не выдержал, подошёл ближе, сам поднял мыло и ополоснул, стряхивая налипшую противную пыль. Миша смущённо смотрел, переступал с ноги на ногу. Саша поманил его пальцем. — Иди сюда. Когда Миша подошёл — протёр ему подбородок мыльной рукой, поскрёб пальцем подсыхающие капли спермы, пока не отковырял все, потом аккуратно плеснул чистой воды. Вытер, как сумел, рукавом куртки. Миша молчал и смотрел так доверчиво, что хотелось завыть. — Миш. — Чё. — Ты всё ещё можешь мне врезать. Миха незлобливо улыбнулся. — Забей. Саша решился — шагнул ближе, потянул Мишу к себе за рукав и обнял, пригладив спину обеими ладонями. Нашёл губами горячее ухо. Миша сначала напрягся, потом, постояв слегка, обмяк и вздохнул. — Я говорил… говорил не подумав. У тебя классный рот, — тихо сказал Саша и тут же поморщился. — Меня просто чёт завело, ну… Ты понял. Как же тупо звучит. Миша тоже, видимо, так решил — фыркнул и завозился, устраиваясь поудобнее в его руках. Кивнул. Его ж тоже завело, да? — Всё путём, Сань. — Можешь мне въебать. — Блять, Реник, я не пойму, у тебя фантазия такая? — Нет! — Ну вот и не буду я тебя бить. Саша вздохнул тоже, обнял его покрепче. Вот бы Миша… слушал его и понял, что он хотел сказать. Вот бы не торчал. Вот бы… — Помогло хоть? — В плане? — Спокойнее стало? Миша снова фыркнул, тихо засмеялся о чём-то своём. — Да, мне теперь только дрыхнуть хочется. И пирожок с капустой, блин. Саша тоже рассмеялся, позволил себе вздохнуть с огромным облегчением. Миша тихо дышал ещё какое-то время, легонько касался Сашиной спины, мял и теребил в пальцах заклёпки его куртки, переминался с ноги на ногу. Потом вдруг спросил: — Сань. Ты ещё так сделаешь, если что вдруг? — Сделаю. Прости. Ты тогда это, разговаривай побольше, ладно? И Миша засмеялся.