— Что ты любишь, Ибрагим? Морскую стихию или сушу?
— Море, мой Повелитель...
***
— За что ты любишь меня?
— За всё, но твои глаза... в них я вижу море.
— Не тони в нём...
— Я давно...
— Плохо... Очень плохо...
Тогда он не придал особого значения её словам. Думал боится чувствовать, не замечая истины, о чём она кричала сквозь свой сожалеющий взгляд.
Ибрагим стоял на краю обрыва, его взгляд устремлен вдаль на бездонные просторы моря и словно каждая волна ударяла в голову очередным воспоминанием. Раньше он любил его такой страстью, ощущал величие и силу природы, которые никогда не переставали поражать. Но сейчас чувства мужчины к морю изменились. Оно стало тихим и зловещим свидетелем его непоправимой утраты. Здесь, в вихре волн, закончилась его любовь. То самое море, которое согревало его душу раньше, стало проклятием, напоминанием о безвозвратной потере. Паргалы поднял взгляд к небу, щурясь от солнца и как наяву видел в светиле отражение огненных локонов той, которая однажды подарила смысл и потом жестоко отобрала, утопив с собой в глубине. Имя её Хюррем... Появилась так внезапно, сокрушила его без шансов. Ибрагим прежде не мог подумать, что можно полюбить лишь видя человека, обмениваясь короткими фразами. Так много воспоминаний проткало его существование от края до края. Они встречались в морозные зимы и знойные летние дни, суровые осени и пробуждающиеся вёсны. В каждом мгновении он видел свет и радость, чувствовал безграничное счастье просто стоя перед ней. И эти глаза... Стали его преследователями. Днём и ночью. Даже когда девушка стала фавориткой Султана, грек не смог заставить себя заглушить чувства, ведь прочно вложил своё сердце в её ладони и не замечал, что ей это не нужно. Если б только он знал всю истину её поступков... Ибрагим очень хорошо помнил тот день и все последующие за ним. Тихий летний вечер, сад, Султан в шатре и она... поднесла кинжал к его горлу, без сомнений, страха и жалости. Тогда в её взгляде Паргалы больше не видел безмятежное море. Только грозы, мрак и свой конец. Не сложно было догадаться, что ждало девушку при любом раскладе. Убьёт Султана или нет, всё равно погибнет сама. И Хюррем знала, шла добровольно, не зная, кто станет её палачом, да и ей было неважно. Главное цель... которая провалилась. Опрометчиво полагаться на собственные силы перед мужчиной, который готов был посвятить всю свою жизнь сражениям. Рыжеволосая даже не поняла, в какой момент перестала владеть ситуацией и как оказалась в темнице. — Зачем?... Сквозь ком в горле Ибрагим смог выдавить один единственный и волнующий вопрос, когда пришёл с допросом. — Он враг... Хюррем не жалела. Об этом кричали её глаза, а тем временем душа мужчины сгорала от понимания, кому придётся вершить суд. Но как можно убить того, кто однажды стал всем в мире? Это был не только акт физического насилия, но и предательство собственным сердцем. Каждая мысль о конце требовала еще больше отваги, и все же грек собрал в себе последние капли сил... Ибрагим помнил тот день как кошмар, преследующий его снова и снова. Он любил ее более всего на свете, и все же пришлось сделать то, что казалось невозможным. Решение вопроса жизни и смерти не может быть принято легко или безболезненно. В его глазах отражалась искорка надежды, смешанная с горечью и неизбежностью. Волны бились о берег, разбиваясь на миллионы брызг и создавая звуки, которые отдавались в ушах эхом. Ветер с силой раскачивал лодку из стороны в сторону, а серое, угрожающее небо содрогал гром. Они сидели напротив друг друга. Ибрагим смотрел на Хюррем без слов, пытаясь передать через глаза свою любовь, свое сожаление, свое прощение. Она же терзалась противоречивыми эмоциями: тоска умножалась на страх и скорбь, окутывала безразличной пеленой. — Я предупреждала... — Я слишком поздно понял... Их слова подхватывал ветер, унося в только себе известную бездну. Ибрагиму ещё не приходилось видеть покорность перед собственной смертью... — Я не жалею. — Я знаю... — Тогда... закончи это. И как будто прозрев, за этой завесой непоколебимости Паргалы увидел тяжкое бремя и горькую правду: только он в состоянии освободить её. Сердце приняло неизбежное... Мужчина поднес дрожащую руку к её щеке и ощутил последнее дуновение дыхания. Прикоснулся, навсегда запечатлев нежность кожи. Закрыл глаза. Раз. Движение вверх. И перед ней темнота. Два. Рывок. Всплеск. Вода. Три. Глубина. Четыре. Его глаза затуманились от слёз. Пять. Пустота. Море когда-то было его убежищем, местом исцеления и вдохновения. Но в этот час, когда он смотрел на бесконечную просторность воды, он ощущал только ненависть. Теперь, когда его взгляд скользил по безбрежному горизонту, он видел лишь пустоту и глубину, которая поглотила его любимую. Море стало могилой счастья, тихой, но верной песней, напоминающим ему о непоправимой утрате. Бурные волны зеркалили его бушующие чувства. И в то же время, море казалось бессмысленно спокойным. Оно не знало скорби, не могло почувствовать его боль. Он ощущал, что нарушает равновесие между собой и этим безмолвным океаном. Он был уязвим, а море – безразлично Когда Ибрагим закрывал глаза, волнение в его душе становилось невыносимым. Он мог услышать песню ветра, стучащих волн и шелестящих листьев – все, кроме её голоса, который больше никогда не услышит. Он мог почувствовать теплоту солнечных лучей, но не её прикосновение, которое уже давно запылало в его сердце. Море стало проклятием, напоминанием о том, что у него больше нет смысла без неё. Паргалы продолжал стоять там, на краю, мрачный и одинокий. В глубине души он знал, что ненависть вовсе не была адресована этому месту – это было отражение его скорби и невыносимого желания вернуть всё назад. Но он понимал, что его любимая уже не вернется. Она ушла, оставив ему только воспоминания и эту нелюбовь к морю. Так он стоял, молча оплакивая свою потерю, понимая, что никогда больше не почувствует то же притяжение к морю. Мужчина позволил своей ненависти заполонить его сердце и обрыв, на котором стоит. Но, глядя на небо, он понимал, что свет солнца и голубизна вод – всё это одно целое. И возможно, что однажды его ненависть сотрется, а море снова примет его в объятия, помогая зажить раны. А сейчас оно ненасытное, поющее по ней реквием...