it's strange what desire will make foolish people do

дэвид скуривает минимум четыре сигареты в день и ему совершенно наплевать на то, что об этом думает тот, кто в две тысячи третьем году надел на него металлический капкан, предназначенный для того, чтобы разорвать его башку пополам, и заставил убить человека. дэвид получил условное — тогда о связанных с «джигсо» кейсах говорили не так много, а потому сложно было предъявить более или менее объективное обвинение. выходит, что самооборона — так сейчас шутит дэвид. вынося приговор, судья предложила ему радоваться условке, а не более суровому решению, и дэвиду действительно оставалось только скакать на месте от счастья и — закрыть рот. пожалуй, если бы он мог чуть более бережно относиться к самому себе, агонизирующее отчаяние сожрало бы его почти моментально — если не сразу после убийства, так сразу после выхода из комнаты допроса, где ему пришлось впервые после «освобождения» наглядно осознать, через что он прошёл. перед глазами туда-обратно скакали картинки грязно-зелёного цвета с оттенками темноты и крови, запах и вкус которой впились дэвиду в мозг чересчур отчётливо; медсёстры отпустили его с рецептом на таблетки, на которые у него всё равно не было денег. впрочем, дэвид только и рад поддерживать своё не просто пошатнувшееся, а скорее едва устоявшее ментальное состояние так же, как и всегда — неправдоподобной ложью о том, что всё в порядке. когда становилось совсем уж невыносимо, кончались сигареты и появлялось навязчивое желание сделать себе больно, в ход шли козыри — «благодарности» джигсо за то, что тот спас его жизнь. — спасибо тебе, чувак, мне определённо лучше. я обожаю эту сраную жизнь! точно не хочется биться головой об стену! — смеётся дэвид, в очередной раз напиваясь или накуриваясь до состояния полного беспамятства. хочется рыдать от беспомощности, биться в конвульсиях от несправедливости, невыносимости своей гадкой судьбы, но когда сил нет даже подняться с дивана, чтобы выйти, наконец, на работу, остаётся только истерически смеяться над этой самой судьбой и несправедливостью. а его истерический смех постепенно всегда становится злостью. — пошёл ты нахер, понял? как будто и без тебя проблем не хватало, мудак. лучше бы, не знаю, денег дал, помощник херов. чёртов шизофреник. фрик. бесчувственный кусок дерьма. и дэвид всегда предпочитает отключиться до утра, когда разумные мысли можно заглушить чем-то потяжелее из nine inch nails, идиотскими развлекательными шоу по телику или не менее идиотскими светскими беседами людей в дешёвенькой кофейне под окнами его неуютной квартиры. жить становится словно бы попроще — до наступления следующей ночи. он хорошо помнит глаза ларри, когда тот посмотрел на него впервые. впоследствии он будет думать, что это даже к лучшему, что они ни разу не пересеклись на встрече жертв джигсо, на которые дэвид забил в ту же минуту, что услышал о них, в отличии от ларри, парня добросовестного и, кажется, отчаянного. у ларри тусклого оттенка голубые глаза, которыми в дэвида он буквально впивается, прежде чем не то что набраться сил, а скорее прийти в себя — и подойти к дэвиду с очевидным вопросом в той самой кофейне, куда его занесло совершенно случайно во время одной из так называемых «вам нужно побольше ходить, чтобы привыкнуть к протезу, мистер гордон» прогулок. дэвид стоял там же, с полным равнодушием глядя на уже приевшееся меню заведения, в котором позволить себе он так или иначе мог только эспрессо (двойную порцию, если повезёт). и вот — лоуренс таращится прям на него, медленно подходит. он и адам — словно близнецы, практически до волоска идентичные, и лоуренс готов признать, что всё-таки сошёл с ума; адам всё-таки будет мерещиться ему; адам всё-таки будет преследовать его до конца жизни. холодок пробегает по спине, но гордону уже поздно делать вид, что он не в ступоре. он и адам — словно близнецы, но этот парень говорит, что его зовут дэвид, что он понятия не имеет, кто такой адам и что ему как раз некому излить душу о том, как же отстойно, когда тебе хотят оторвать башку сильнее, чем ты сам. и лоуренс ему верит. лоуренс понимает, о чём он говорит. лоуренс берёт ему латте на миндальном молоке, приглашает его в ресторан рядом с центром города, а затем на ужин к себе домой. они выпивают (вино для гордона, пиво для дэвида), и лоуренс не может понять, чем заслужил столько издевательств со стороны судьбы. откровенно говоря, он не лучший мужчина на земле, но ошибки признавать точно умеет; носить кольцо он перестал как раз около двух недель назад, когда его уже бывшая жена, элисон, перестала даже пытаться поддерживать энтузиазм в голосе в телефонных разговорах, а на работе он и вовсе не появился чуть меньше месяца — ему дали «немного отдохнуть и набраться сил». вряд ли это бы помогло, но проветривать голову прогулками — тоже, как оказалось, неплохой вариант. всё это гордон выкладывает дэвиду, то ли уверенный в том, что тот в самом деле сможет его понять, то ли в том, что тот наконец рассмеётся, скажет, что это всё было одной большой дурацкой шуткой, объяснит, как ему удалось выбраться из той чёртовой ванной комнаты, и простит лоуренса за то, что тот не вернулся за ним. но этого так и не происходит. — ни о чём в жизни не жалел так сильно, как о том, что не выдержал боли и отключился у самого выхода. не спас его. ларри изрядно пьян, а у дэвида сформировавшаяся устойчивость к тому, чтобы не болтать слишком много, когда он выпьет. по крайней мере, другим людям. — разве они не должны были проверить то место? ну, где вас держали? — они перерыли всё здание. — и? — пусто. ничего. никого, — ларри вздыхает так глубоко, что у дэвида начинает кружиться голова. он не знает его, этого адама, и, честно говоря, ему на него практически наплевать, как наплевать и на нытьё гордона об этой ужасно странной зависимости от мёртвого парня, которого он знал всего шесть часов. дэвид усмехается: он точно смог бы продержаться дольше шести часов. возможно, ему стоит попробовать? возможно, это по какой-то причине нужно ларри? нужно ему самому? лоуренс думает, что он будет совершенно конченым придурком, если позволит дэвиду вот так прости остаться в его жизни, потому что он чересчур похож чёрт знает на кого, но лоуренс порой бывает о себе слишком высокого мнения, так что дэвид действительно остаётся пару раз. они ужинают, гордон рассказывает, как проходят встречи выживших, дэвид слушает, время от времени кивая, они занимаются сексом, ещё немного говорят о том, как бесполезна полиция в этой чёртовой стране, где невозможно поймать всего одного (известного, по крайней мере) действующего маньяка, ещё немного напиваются — и по такому сценарию проходят почти все их совместные вечера, которых со временем становится только больше, пока дэвид, кажется, окончательно не перебирается в квартиру ларри. главный вопрос, которым дэвид всегда задаётся, находясь в ней (помимо того, откуда взялось его обсессивное увлечение этими абстрактными дорогущими картинами и тощими парнями), так это зачем он вообще здесь находится. ему ловить тут буквально нечего — у ларри жизнь устроена настолько, насколько её устроить возможно для человека вроде него: слишком правильного, слишком талантливого доктора лоуренса гордона, который по всем правилам развёлся с женой, готов каждую неделю видеться с дочкой, зарабатывать хорошие деньги хорошей работой, ходить на субботние встречи клуба неудачников и пить положенные ему таблетки. он правильный. чересчур. и несмотря на всё то, что дэвид слышал об этих разведённых из-за «всего одной» измены мужиках, о тех, кто сталкивается с огромной болью и о том, какие у этого есть не самые приятные последствия, делать дэвиду всё равно больше нечего. казалось бы, это всё не так уж и важно, пока дэвид нужно ларри, а ларри нужен дэвид. к тому же, ему известно, в каком он положении — зависимом. у ларри есть деньги, есть жильё, есть даже какое-никакое желание держать дэвида при себе — больное, странное, но желание. и кем должен быть дэвид, чтобы отказаться? дэвид пусть и чувствует себя паразитом, но что поделать, если это единственное настоящее чувство, что он когда-либо испытывал? лоуренсу, конечно, немного даже смешно наблюдать за тем, как дэвид отнекивается от помощи, но глядит на него почти голодно, как дети глядят на полки в магазинах с конфетами, куда зашли без разрешения родителей и совершенно без денег. лоуренс ведь готов пустить в свою жизнь незнакомца, одаривать подарками, давать столько денег и внимания, сколько он попросит, если только это сможет закрыть эту чёртову дыру в его сердце. ему ведь в самом ничего не жалко отдать на корм своей вине, своей болезненной утрате, о которой он бы даже не стал думать с такой душераздирающей печалью, если бы адам был действительно плохим человеком, а не обычным парнем, попавшим под раздачу судьбы. — мне не нужно твоё сраное попечительство, ты ведь в курсе? я не ребёнок, — дэвид закатывает глаза, когда гордон в очередной раз платит за два полноценных обеда в излюбленном ими ресторане, не удосужившись даже, как и всегда, показать дэвиду счёт. — тебе двадцать пять-то есть? — ты извращенец, ларри. дэвид смеётся в голос, на них оборачиваются люди, и лоуренс чувствует такую сильную боль, что он мгновенно ощущает фантомную боль в правой ноге; какая невообразимая жалость, что он так никогда и не услышал такого же смеха адама. ларри говорит, что это забавно — то, как дэвид зовёт его исключительно так, как звала жена, но никогда не звал адам. для адама он всегда был лоуренсом, если не доктором гордоном в лучшем случае, но они не говорят об этом. лоуренсу кажется, что это то единственное, что он ещё не прописал в программу по перевоплощению дэвида, а оставил себе на кусочек чего-то такого сокровенного, что связывало бы его с адамом. разумеется, лоуренсу бы очень хотелось засунуть дэвида в одну из этих игры на телефоне в своей дочери, в которые та очень любила играть (гордон не знает, любит ли она это сейчас — элисон теперь редко разрешает ему общаться с дианой) и в которых можно переодевать кукол, менять им причёски и делать макияж. он бы сделал всё, чтобы сделать дэвида идеальным подобием адама, и даже если в этом есть что-то отдалённо божественное, лоуренс начинает уставать пытаться, как его жена, но не как дэвид, которому, кажется, на всё абсолютно наплевать. лоуренс знает, что дэвид, скорее, фарфоровая куколка; он говорит ему, что тот чертовски милый, когда не старается всему миру доказать обратное, но на деле, если вдруг от него при неосторожном обращении отколется кусочек, станет буквально ясно, что он пустой внутри; что в нём нет ничего, чего бы он не позаимствовал у адама, кроме злобы и индифферентности, что, впрочем, с адамом его весьма сближает. иногда гордону кажется, что дэвид знает всё то, о чём он думает — просто он совсем не хочет об этом говорить и рушить ту легенду, которую они по кирпичику укладывают вокруг себя, ограждая от реального мира, где любой адекватный человек посчитал бы их сумасшедшими. пять стадий принятия для них проходят хаотично: отрицание уже давно вне зоны видимости, гнев и торг сменяют друг друга буквально постоянно, а до принятия ещё слишком далеко, чтобы ещё даже задумываться о нём. тонуть в депрессии легче лёгкого, говорит дэвид, если её можно с кем-то разделить. и хотя заботиться — действительно значит делиться, даже когда дэвид думает о заботе о ларри, в его голове это звучит как-то слишком слащаво и неправильно. он попросту не верит, что можно чему-то — заботе, любви, семье, работе, взглядам, чувствам — отдаваться так сильно, как ларри отдаётся собственной вине за то, над чем совершенно не имел контроля. «будь проще, не вини себя», — говорит ему дэвид, когда на гордоне снова нет лица; когда всё, что гордон может — так это делать вид, что они оба отлично справляются с тем, что им вряд ли по силам. — ты ведь и сам винишь себя, не так ли? — лоуренс улыбается мягко и болезненно, не отводя взгляда от своей чашки кофе. — за того парня в своём испытании. — у меня не было выбора. и у тебя тоже, — дэвид бездумно смотрит на него, ларри заметно раздражает такой ответ, так что дэвид предпочитает замолкнуть, прежде чем дополнить: — он бы вряд ли хотел, чтобы ты убивался по нему, ларри. — возможно, ты бы этого не хотел, а он… про него ты ничего не знаешь. — ты тоже. дэвид понятия не имеет, боится даже представить, что случится с жизнью лоуренса, если он прекратит поддерживать своё стабильное притворство и покинет его. вообще-то, если хорошенько задуматься, выходит, что дэвид чертовски ценит жизнь. он ценит жизнь адама, которого никогда не видел и никогда не знал. жизнь адама, который знал всё о разнице объективов для фотокамер, который мог часами жаловаться на прочитанный в твиттере пост очередного радикально правого мудака, который глупо и порой грубо шутил об ужасных вещах, который мог одним только взглядом заставить ларри ощущать странные, не поддающиеся описанию эмоции, который умер буквально ни за что, — эта жизнь теперь медленно становилась его жизнью, потому что некому было занять место адама. — как думаешь, как он умер? — я не знаю, мёртв ли он. — они все умирают. ты и сам это знаешь. — мы не умерли, — на лбу гордона проступает задумчивая морщина, он ненадолго отвлекается от своего ноутбука, чтобы взглянуть на дэвида; нет, они всё ещё ужасно разные люди, вовсе не близнецы. — а он, скорее всего, умер, — дэвид говорит прямо, хмурится тоже, хотя знает, что адам бы так с ларри не поступил. — смирись, умоляю тебя. — никому от этого легче не будет, — лоуренс вздыхает, вновь возвращает взгляд к ноутбуку так, словно ничего не произошло и словно самый обычный факт нисколько его не задел. — ни мне, ни тебе. поверь. — мне плевать, жив ли адам. — поверь, ты перестанешь быть таким равнодушным, когда мне правда придётся осознать, что его больше нет в живых. думаю, тогда тебе придётся умереть тоже, дэвид. дэвиду становится страшно; не потому, что это звучит как своеобразная угроза, а потому, что он в самом деле не знает, что с ним случится, если ларри признает смерть адама — вдруг они слились в одну корявую, но жизнеспособную личность уже настолько, что у дэвида пульс упадёт до нуля, стоит ларри только подумать об этом? они не ссорятся из-за этого разговора, хотя лоуренс определённо погружается в себя до следующего утра, когда у сонного дэвида спрашивает, сможет ли тот сварить ему кофе, пока тот сходит в душ. дэвид, конечно, сможет. и всё кажется нормальным. и они оба кажутся здоровыми. и они оба кажутся собой — ларри и дэвидом, не лоуренсом и адамом, разумеется. и всё же лоуренс иногда подолгу заглядывается на дэвида, думая о том, что тому никогда не стать тем, из-за кого он точно будет рвать себе душу на куски из-за вины, боли и отчаяния ближайшие годы, пока не случится самое страшное — пока он не привыкнет. и всё же дэвид почему-то надеется, что однажды, ещё задолго до того, как он сможет открыть глаза, он почувствует во рту долгожданный привкус железа, а откуда-то со стороны вновь послышится громкий шорох старенького телевизора и заветное «здравствуй, дэвид. я хочу сыграть с тобой в игру».