Лимбическая система — комплекс анатомически и функционально связанных между собой структур головного мозга от коры больших полушарий до среднего мозга, участвующих в регуляции эмоционально-мотивационного поведения, научения и памяти, а также играющих значительную роль в регуляции вегетативных реакций
Плюш это замечательно. Если бы вторым началом жизни, после зиготы, был бы плюш, мы бы все жили как сыр в масле. Ах, как же это утопично и прекрасно! Вместо зародышевых листков — плюш. Вместо дермы и камбия — плюш. Вместо почвы — плюш. Вместо плюша — плюш. И никто не смеет возразить, потому что вместо мозга — плюш. Мечта! Плюшево улыбаться, фетрово подмигивать и вельветово шагать — мечта каждого адекватного, здравомыслящего и уверенно смотрящего в своё будущее человека. А пока в наших сосудах течёт кровь и в спинномозговом канале циркулирует ликвор , у нас всегда будут проблемы, заботы, и заботы о проблемах. Как же это гнусно! И погода меняется каждый день, и люди вокруг меняются, и всё такое бесячее, серое и безразличное к окружающему миру. А вот есть Уолли и ему хорошо живётся. Ему очень хорошо живётся. У него дом — полная чаша. Этот глазастый, плюшевый и обнимающий хозяина своими нежными дверными косяками Хоум — самая полная в мире чаша. У Уолли вокруг самые лучшие и самые питающие к нему самые батистовые чувства друзья (так должно быть). У него есть коллекция яблок и уверенность в завтрашнем дне. А ещё у Дарлинга есть ажурная любовь к каждому зрителю, главная роль и качественная реклама. Он счастлив? Ещё бы! На его месте нельзя не быть счастливым, и все соседи это брокатово понимают. Вот сейчас, когда нумератор уже щёлкнул своим чёрно-белым клювом и кукловоды заняли свои позиции, Уолли снова самый счастливый из всех когда-либо существующих марионеток. У него вместо кожи нежнейший жёлтый плюш, вместо голоса — кропотливо поставленный голос актёра озвучки, а вместо нервов, иннервирующих ту или иную конечность — плотные нити, прозрачные, как откровенные намёки, чтобы, не дай бог, не сбить у детишек иллюзию того, что этот самый Уолли Дарлинг действительно живой. Что он вискозно обожает каждого своего зрителя, что он здесь и сейчас только ради него, что его мягкая во всех смыслах улыбка только для него. Эта жёлтая марионетка с милой закруглённой причёской цвета спокойного моря никогда в жизни не узнает, что такое любовь, та любовь, которой грезит каждый, кто стоит за продумыванием сценария действий Уолли и остальных соседей, но, тем не менее, это одна из любимых его тем для разговоров. Вот подойдёт к нему Эдди или тот же Барнаби, и Дарлинг обязательно с ними об этом поболтает. Но не сейчас. Сейчас, перед началом действа, традиционные десять секунд закадрового голоса, чтобы ввести маленьких зрителей в курс дела. — Камеру на Уолли. — Я так счастлив, что сегодня наконец-то смогу подарить Фрэнку подарок! Я завязывал этот бант так долго, что даже забыл, что находится внутри! — Уолли стоит на фоне своего цветастого Хоума, что водит глазами по сторонам, и держит в руках фетровую красную коробку, приколотую булавками к его ладоням, а голос Дарлинга (нет, погодите, голос того, что отвечает за его голос) такой дамасковым и сладким, что не слушать это чудо текстильной промышленности просто невозможно. — А ты не забыл про День рождения Фрэнка? Пятисекундное молчание. За это время маленький зритель должен дать своему любимчику ответ, помнит ли он о Дне рождения куклы, которую видел только по пузатому рябящему телевизору. Несомненно помнит! Уолли говорил это два выпуска назад, а то, что он говорит, не слушать невозможно. — Замечательно! — продолжает Дарлинг, дерматиново выждав паузу и крепово тряхнув подарком, чтобы его положение не было таким статичным. — А теперь самое время вручить сюрприз имениннику. О, все соседи уже собрались! Нужно спешить! И Уолли спешит. Покачиваясь, муарово двигается по плюшевой тропинке, лежащей средь изумрудной травы, к дому Фрэнкли, около которого и правда уже стояли ещё пять улыбающихся цветных кукол с подарками в руках. Сам становится чуть поодаль — по сценарию у него есть еще реплики. А они такие милые, такие забавные, эти марионетки. С таким теплом они отыгрывают свои войлочные роли, показывая деткам, как нужно дружить и уметь уживаться на одной территории с самым разношёрстным контингентом, и что плечо, на которое можно положиться, найдётся для каждого. Да, очень тупо и примитивно, даже слова приходится подбирать такие, чтобы ребёнку лет трёх не пришлось тормошить маму или папу с вопросом, мол, а что это значит, но так дóбро и без подтекстов, которые все так любят находить. Ну чуть-чуть кто-то там отличился, но разве будут в детском кукольном шоу на это тыкать? Тем более, есть проблема посерьёзнее. — Привет, Уолли! — в один голос шифоново здороваются соседи. — Привет, друзья! Хм, — Уолли склоняет голову насколько, насколько у кукловода была возможность её склонить, создав задумчивость. — Хм-м, кажется, кого-то не хватает. Мне нужна твоя помощь, — он этаминово смотрит в камеру. — Посчитай соседей и подскажи, кто потерялся. Дарлинг пытается оторвать руку от подарка, но не выходит — булавка слишком глубоко сидит, и кукла просто тупо дёргает своей жёлтой ручонкой. Ну всё, дубль испорчен. — Да блин! — слышится на площадке. — У Фрэнка, по ходу, День рождения отменяется, — шутит кто-то из человеческих обитателей этого мира. Ещё раз. Чтобы казус не повторился, булавку чуть вынули из подарка, ослабив хватку куклы. Нужный момент — и Уолли легко отнимает ладонь от подарка и задумчиво потирает свой жёлтый ворсистый подбородок. Затем указывает рукой, натянув материал своего голубого шерстяного кардигана, на собравшихся соседей и продолжает реплику: — Правильно, соседей всего пять. Но где же Барнаби? — Он попросил передать, что подойдёт позже, — флоково объясняет Хоуди, — Сегодня он заходил в мою лавку. — Чудесно! — искрене радуется Уолли, подходя поближе к стоящей с краю «очереди» Джули, — Значит уже можно начинать праздник! — Фрэнк, это мы! — брезентово проговаривает Эдди своим плюшевым ртом и несколько раз прикладывает раскрытую, что нелогично, ладонь к двери с салатово-голубым градиентом и три раза стучит. Всё максимально цветное. Выходит Фрэнк и смотрит на своих пёстрых соседей, которые, распахнув в улыбке свои плюшевые беззубые рты с красно-розовой прослойкой, ровненько выстроились около входа в его дом. Фрэнкли как обычно хмурый и неприлично серым он весь кажется на фоне этой разноцветной толпы, но выражение его лица сменится в следующем кадре. Вот сейчас камеру переведут на Эдди, и тогда, в следующем дубле, марионетке что-то подправят на её фетровом лице грифельного цвета и всё будет замечательно. — Фрэнк, с Днём рождения тебя! — вуалево начинает Диар, качаясь всем телом, когда открывается его рот, — Держи, это подарок! — Камеру на Фрэнка. — О, спасибо, Эдди! — кукла, только что хмурившая свои чёрные пушистые брови, теперь радостно и слащаво (но не более, чем Уолли) улыбается прямо в камеру и берет у почтальона подарок. И когда тряпичные руки Фрэнкли принимают из рук соседа обшитый розовым атласом и повязаный ленточкой с радужным градиентом узенький квадратик, становится понятно, что подарочек-то совсем плоский и представляет собой буквально кусок ткани. Ну ладно, зрители поняли, что Эдди весь так хорошо относится к Фрэнку, мол, дарит ему что-то, значит ему не плевать на него, и достаточно. У них будет куча возможностей увидеть эти самые упакованные к празднику коробки в реальной жизни. — Не терпится узнать, что же там! — камлотово восклицает Фрэнк, тряся розовую тряпочку. — Открывай же скорее! — люстриново пищит Джули, миленько подпрыгнув на месте. Даже неудивительно, что ей интереснее, что подарили её другу, чем ему самому. Немножечко скудной магии монтажа, в кадре появляются другие куклы, и вот все так театрально ахают, что даже слушать стыдно. У Фрэнка в руках чудесным образом оказывается толстенькая книжка с радужным контуром бабочки на обложке. Девушка, «играющая роль» Салли, улыбается — она сама сделала эту книжку. — Это книга про бабочек? — переспрашивает герой, крутя руки вместе с подарком в разные стороны. — Спасибо большое, Эдди! Я давно о такой мечтал. Следующей подходит Салли. На ней морковного цвета костюм с шёлковой изумрудной рубашкой и обшитые бисером кумачовые перчатки. Она выглядит так, как будто это её персональная фан-встреча, и ничего, кроме самой персоны Старлетт, соседей сейчас не интересует. Если бы ей кто-то предложил сесть на место Уолли на той самой выставке, занять его место на картонном баннере и взять в руки ту самую коробку детского завтрака, Салли тут же померла бы от счастья настолько, насколько способна умереть марионетка. Даже неудивительно, что в руках у неё сейчас ничего нет. Но подарок Салли особый. Он намного дороже, чем все эти материальные штучки, которые приготовили остальные друзья. — Франклин, дорогой, — органзово начинает Старлетт, и все тут же понимают, что речь эта будет далеко не быстрой. — милый мой сосед! Я так признательна тебе за всё, что ты делал для всех нас и за ту милость, которую ты нам оказываешь, находясь рядом каждый день! Ты — элемент гармонии, который делает всю нашу жизнь здесь осмысленной, превносит ясность в гложущий пёстрый вихрь повседневности. Поэтому в этот прекрасный день я дарю тебе то, что ты не купишь ни за какие шутки! — с этими словами Салли парусиново прикасается губами к серой щеке соседа, от чего тот сгибает мягкую руку, локтевой «сустав» на которой вихляется туда-сюда из-за отсутствия каркаса, и вскидывает её вверх. — Салли, ты немного перестаралась, но спасибо! — Фрэнкли странно косится нв почтальона настолько, насколько ему, опять же, позволяет его нехитрое строение, но Эдди даже не смотрит. Следующей подходит Поппи. Заставляя прыгать рябь в глазах, она полиэстрово взмахивает своим жёлто-оранжевым перламутровым крылом и являет гостям свой сюрприз для именинника — большой и широкий ящик рассады. Все ахают, а Хоуди начинает нешуточно нервничать — ему казалось, что самый стоящий подарок приготовил именно он, и нервозность его выдаёт дрожащая верхняя пара рук, из-за которой потряхивает и нижнюю. Рассада и правда замечательная. Бог с ним, что не ясно, огурцы это или огромные тыквы в недалёком мультяшном будущем. Прокрашенным в коричневый синтепоном выложены аккуратные комья земли, из которых к плюшевому плоскому солнцу тянутся бархатные ростки. Секунда — крупный план одной лишь Патридж, секунда — Фрэнкли бережно держит подарок, а Поппи, раскрыв мандариновый клюв, поздравляет соседа: — Фрэнк, это тебе! Будь здоров и счастлив! — Поппи, это чудесно! — непритворно радуется Фрэнк, тряся рассаду так, чтобы зрители понимали, что тот имеет к ней неподдельный интерес. — У меня как раз есть свободная грядка. — Замечательно! — снова тормошит воздух крыльями курочка, притопнув грейпфрутовой лапой, наряженной в радужно-меховую муфту. Она отходит и уступает место Хоуди, который, подойдя к Фрэнку вплотную, чуть ли не тычет ему в нос большую жёлтую круглую штуку, украшенную праздничной лентой в зелёный горошек. С две секунды сизалево мешкаясь и ища слова для поздравления, Пиллар нехотя произносит: — С праздником, сосед. Я очень долго ломал голову над подарком, и в итоге выбрал это. Фрэнк с суконной благодарностью принимает этот самый пушистый круг. Несмотря на их с Хоуди отношения, обидеть его он не может, и поэтому учтиво благодарит за визит. Пиллар, честно говоря и судя по его натуре и пренебрежению к шуткам Фрэнкли, над подарком-то особо и не заморачивался. Просто списал с распродажи то, что покрасивее и посвежее, замысловато завернул и вручил. А сосед, естественно, слишком вежлив, чтобы остаться недовольным стараниями товарища, поэтому какой смысл утруждать себя? Не с пустыми руками, в отличие от некоторых, и ладно. — Ого! Это же «Khao namphung»! Мой любимый цитрусовый фрукт! — Фрэнк высоко поднимает жёлтую грушевидную красавицу, чтобы все смогли её рассмотреть. Джули от удивления раскрывает рот так, что аккуратненький флисовый подбородок падает на украшенную капроновым жабо грудь, а Пиллар лишь отворачивается от камеры и такой же, как и у каждого здесь, покаичвающейся походкой удаляется на другую сторону экрана. Вот мерзость — этот серый дубликат общепризнанного идеала сварливости и образа пенсионера мистера Робинсона даже тут нашёл повод поумничать! Не мог просто сказать «спасибо», нужно же обязательно задвинуть что-то неординарное и показать, какой ты эрудированный в сфере садоводства! Да если бы шутки были эквивалентны деньгам, то Хоуди тут бы всё снёс к чёртовой бабушке и отстроил бы себе такой переливающийся всеми известными цветами особняк, который этому чудику даже не снился! — Просто прелесть! Обязательно съедим её за праздничным столом! — твидово подводит итог Фрэнк, всё ещё внимательно рассматривая помéло. — А вот мой подарок! — Джули радостно подскакивает к другу и протягивает ему маленький цветной свёрток. На Джули коралловое воздушное платье с белоснежным кружевным подъюбником, а волосы убраны в высокий и гордый конский хвост, что украшен леденцами и вишнёвым мармеладом в кислой обсыпке. На студии запахло корицей. Она такая смешная и милая, что если бы повернулся шанс, то эта кукла была бы мгновенно унесена к кому-нибудь домой. Кажется, что это самая хорошенькая девочка, которую когда-либо доведётся увидеть в этой жизни, и что лучше уже не будет. Можно будет искать похожих, примерять этот образ на кого бы то ни было, но тот самый идеал, с которого этот образ был списан, за пределы воли кукловода не сможет выйти никогда. Джули всегда улыбается. Иногда думается, что если, переполнившись восхищением, приложить ладонь к нагретому стеклянному телеэкрану, то она отвлечётся от своих действий и приложит руку в ответ. — С Днём рождения, Фрэнк! — туалево произносит Джули и протягивает другу подарок, представляющий собой украшенную живыми цветами плоскую коробочку. Джойфул прыгает на месте от нетерпения, погружая в слоистую траву свои белые туфельки, а её пушистые и густые волосы цвета лимонных долек подпрыгивают вместе с хозяйкой. В руках у Фрэнкли оказывается поднос с огромными яркими кексами. Стремящийся кверху своими коралловыми завитками и перламутровыми бусинками вишнёвый крем увенчан бумажными махаонами с глазастыми крыльями. Кексы, сделанные из воздушного пластилина, выглядели так аппетитно и натурально, что их в действительности хотелось сожрать. Такой пластилин обычно очень едко и сладко пахнет, и этот аспект заставлял слюну ещё больше набегать из-под языка в рот. Джули обнимает Фрэнка, фатиново обхватив ватными ручками тело куклы, а тот обнимает её в ответ, ненароком прижав её волосы к мягкой и прямой засчёт каркаса спине. — Джули, ты такая замечательная! — восклицает именинник, протянув девушке руку. Та прикладывает свою ладонь цвета сгущёного молока к его мышиной ладони с крупной стёжкой, имитируя рукопожатие. — А с чем эти кексы? — фламингово спрашивает Фрэнк, а нити, отвечающие за движения его рта, дёргаются и прыгают, словно бешеные змеи, сотканные из воздуха. — С клубничным джемом, — отвечает Джули. — Я всё утро пекла их для тебя! Ушло столько клубники, что пришлось бегать в лавку к Хоуди десять раз, чтобы точно вышло вкусно! У тебя же нет аллергии на клубнику? — Конечно нет, это же моя любимая ягода! — уже спокойнее говорит Фрэнкли, поднимая руку вверх. — Мне нравятся все сорта и я уважаю любую рассаду. — Чудесно! — будто бы подытоживает Уолли, наконец подходя к Фрэнку. — Я очень рад, что у меня самые лучшие соседи, которых я только мог себе представить! — он ритмично открывает рот, словно отбивая такты своей фризовой реплики, и протягивает ему свой подарок. — С Днём рождения, Фрэнк! Желаю тебе всего самого лучшего! Фрэнк, рассыпаясь в благодарностях, принимает у Дарлинга ту самую коробочку, которой тот тряс перед зрителем с самого начала передачи. На самом деле, прошло минут пять, даже меньше. Подарок Уолли самый заурядный и ожидаемый — шершавый холст с пресловутым краснобоким яблоком. — Эй, Фрэнк! — слышится откуда-то из-за кадра и все соседи синхронно поворачивают головы, а Фрэнкли органтиново хмурит брови — по махровой тропинке на дурацком расписанном звёздами и отпечатками собачьих лап красном мяче репсово катится Барнаби. — Я смотрю, у тебя не День рождения, а целый фруктовый магазин! Хауди, ты не боишься, что такими темпами Фрэнк отберёт у тебя работу? Гости смеются и свистят, а нити хором дёргаются вверх и за ними поднимаются их набитые ватой примитивные руки. Все восторженно приветствуют самого забавного соседа в Доме и радуются так, словно не видели Бигля серий десять, а Фрэнк совсем не разделяет этот праздник неопознанной буквы «Б» между именем и фамилией синего пса. Можно было и без этого дебилизма начать свой визит, тем более, если ты опоздал. Барнаби, наверное, думает, что за эту шедевральную шутейку Пиллар сейчас метнётся в свою лавку и принесёт ему хот-дог? — И тебе привет, сосед, — Фрэнк складывает руки на груди, а Джули под шумок зарывает свои маленькие ладошки с четырьмя недифференцированными в следствии экономии материала пальчиками в васильковый мех Бигля и мацает его как хочет, восторгаясь габаритам и мягкости пёсика. — К твоему сведению, всех моих грядок не хватит, чтобы заполнить магазин Хоуди так, как он заполнен сейчас. — Это верно! — кивает Пиллар и трипово тычет рукой в сторону огорода Фрэнка. — Грядки — это же хобби, а не бизнес! — Оу, прости! — Барнаби слезает с мяча, который тут же убирают из кадра, и подходит к имениннику, флаушево ткнув ему в лицо две свои аквамариновые широкие лапы. — Угадай, в какой руке твой подарок? Фрэнкли не очень-то хотел сейчас играть в «угадайку», но обидеть соседа своим надменным подведением не хотел, поэтому наугад и весьма непредприимчиво произносит: — В синей. — Стоп, снято. Либо сейчас в кадре после небольшой подготовки снова появятся куклы, либо рабочий день уже подошёл к концу. Ну и что, Фрэнк всё равно не ожидал от Барнаби чего-то феерического, учитывая тот факт, что подарок Бигля смог уместиться в его лапе. Кукловоды складывают нити так, чтобы они не запутались, рассаживают соседей по их домикам, по-хозяйски определяя позу каждого из них. И вот, наконец, гаснет свет. Везде тихо. Кондиционер молчит. Лишь маленькая люминисцентная лампа время от времени мигает не потому, что хочет заставить завёрнутые в муфту утеплителя трубы у потолка поблестеть, а из-за своей неисправности. Фрэнк тоже сидел. Смотрел в стену и думал о своём Дне Рождении. Думал, как будет сажать рассаду, как будет есть кексы. Ноги его упирались в пол, руки свободно свисали по краям тела. И так было ему хорошо, так чудесно, что вокруг него такие замечательные соседи и такой замечательный, нежный, пахнущий всеобъемлющей любовью мир, который обожает Фрэнка, а Фрэнк обожает его. Но неловок оказался кукловод, ответственный за посадку Фрэнкли на стул. Правая нога куклы, давно уже отъезжающая куда-то в свою сторону, потеряла точку опоры, которая, как назло, оказалась единственной для Фрэнка, и он, ничего не подозревая и даже не пытаясь удержаться, свалился на пол, неплохо так приложившись головой. Что-то вдруг тяжёлой массой внутри серого его лба отпружинило от каркаса и встало где-то посередине импровизированного черепа, задевая дужками и сводами, так сюда не подходящими, мягкий белый хлопок. — Боже… — произнёс Фрэнкли, приложив мягкую ладонь к неестественно гудящей голове. Пол вдруг отвердёл и заместо паралонового покрытия превратился в жуткую бетонную подстилку. Перед глазами всё плясало и рябило, а руки предательски отяжелели и действовали заторможено, будто бы что-то чугунное было приковано к запястьям и тянуло их назад, к прежнему месту нахождения. Всё ещё валяясь на полу, Фрэнк поднял глаза и огляделся. Стены изгибались, неестественно выпучивая и вдавливая в своё песочное нутро шкафы и картины, а пол словно покрылся миллиардом снующих туда-сюда мелких чёрных жучков. Жучков Фрэнк любил, а это саднящее и ноющее чувство в месте, где у него располагаются брови, нехило так его напугало. Стараясь быстрее прийти в себя, он упёр руки в лоскутный ковёр, ушитый радужной нитью, и закрыл глаза. Фрэнкли до этого момента никогда ничего подобного не испытывал. Сейчас ему казалось, что внутри его серой набитой ватой головы что-то отяжелело, засвербило и обрело форму, от чего в одно мгновенье жить стало в разы трудней. Перебарывая фуляровую боль в теле и тяжесть в конечностях, Фрэнк поднялся на ноги. Было ужасно неуютно. Как будто случилось что-то очень неудобное, или всплыло какое-то омерзительное и конфузное обстоятельство, и теперь ему придётся это понимать и принимать. Он оглянулся — привычно. Те же кресла, та же плита и даже подарки, что дарили ему накануне, никуда не делись. Всё мягкое и славное, цветное и доброе, но почему-то Фрэнкли захотелось закрыть глаза, для верности придавив их неимеющими возможности придавить что-либо ладонями, и убежать куда подальше от всего этого плюшевого царства и синтепонового соседства. Он приложил руки к голове, желая хоть как-то сбавить доселе незнакомый ему дискомфорт, и опять она! Опять эта пугающая тяжесть в руках, мешающая свободно шевелить ими. Фрэнк закрыл глаза, сжал мягкие губы и чуть не потерял едва приобретённое сознание — тело звучит! Оно не безмолвно подпирается каркасом и дрыгается в такт движениям рук кукловода. Оно ухает, пульсирует, шуршит мыслями и клокочет прессующимся во время сгибания рук или ног синтепоном. Фрэнк почувствовал, как где-то там, за плоскими материальчатыми его глазами, что-то копошится и пытается найти выход. Он уже решительно ничего не понимал. И от того, что он не знал, куда себя деть от такого количества новых ощущений, взявшихся невесть откуда, Фрэнкли охватил такой животный страх, что всё тело пробила дрожь и в ушах зазвенело ещё сильнее. Крутя своей серой головой, он раз за разом оглядывал собственный интерьер, испытывая при этом кошмарный некомфорт. Всё вокруг казалось каким-то… шуточным? Словно Фрэнк попал в детский мягкий лабиринт, выхода из которого никак не найти. Пытаясь игнорировать придавливающие к полу фланелевые спазмы в ногах, он подошёл к висящему над пурпурным круглым комодом зеркалу в резной раме. Отражение асфальтового цвета чернобровой марионетки в пёстром вязаном кардигане немигающим взглядом смотрело на него из зеркальной посеребрённой глади, и Фрэнк вдруг понял, что тут не так. — Ткани… — приложив руку к карминовой раме, он ощутил полное отсутствие разницы между материалом, из которого изготовлена рама, и материалом, из которого изготовлен он сам. Фрэнк и в обычное время афгаленово понимал, что он вылез не из утробы, а из-под «лапки» швейной машины, но сейчас от этой мысли сделалось немыслимо дурно. — Т-ткани… — снова провернув свою голову на триста шестьдесят градусов и уставивши взгляд в прежнюю точку — отражение собственной узкой переносицы, Фрэнкли кивнул сам себе. Тот, что был в зеркале, тоже кивнул. Неудивительно. От изобилия катышек на цельном войлоке вокруг него было так неуютно, словно это не какое-то само собой разумеющееся обстоятельство в Доме, а что-то свалившееся на голову, и причём что-то очень нежелательное и дискомфортное. Эти мягкие предметы, казалось, сдавливали внутри свою несчастную безвольную жертву, затягивали в мыльную бездну безвыходного бытия пустоголовой куклы, даже не давая набрать воздуха в лёгкие — лёгких-то и нет. Фрэнк, желая хоть как-то прийти в себя и сбавить нарастающую тревогу, посмотрел на свои руки, на стежки серых мулине меж пальцев, на абсолютно ровные поверхности ладоней без линий и бугров, а затем перевёл взгляд на запястья. Нет, это не с ним. Это не про него. Это не его. Это не с ним сейчас случается что-то за гранью понимания. Это не про него говорили там, наверху, и из его рта всегда звучал его и только его голос. Это не его ответственность — каждое решение и действие, ибо от запястий мышиного цвета, что прикрыты рукавами изящно скроенной одежды, тянулись куда-то вверх отвратительные тугие верёвки. Подняв глаза, Фрэнкли увидел что-то серое, лабиринтчатое, испещрённое завёрнутыми в фольгу толстыми прямоугольниками, и немыслимо, за гранью кукольного понимания, высокое. И туда уходили эти страшные нити. В ту темноту, которая нависла над Фрэнком так внезапно и бесцеременно, заставляя принять её наличие как факт, и вдребезги разбила всю его плюшевую картину мира. Фрэнк ещё два раза посмотрел сначала на свои пронизанные нитями, что крепятся куда-то внутрь синтепонового наполнителя, мягкие запястья и на жуткое, представляющееся ранее лазурным и солнечным, бетонное покрывало, что называли небом. Посмотрел и бессильно опустил руки. Ноги — та же история. Так вот что так усложняло все движения Фрэнкли, не давая свободно пошевелить ни одной конечностью самостоятельно! Он вдруг понял, что всё, что он до этого делал, — пил, ел, сажал семена, ходил к соседям в гости и гулял на праздниках и посиделках — не было его решениями. Все до единого его мысли и действия не принадлежали ему. Он был безмозглой и бездушной куклой, что управлялась этими самыми плотными нитями, уползающими куда-то вверх, и кто там стоит, за действиями, словами и жизнью Фрэнка, сам Фрэнк никогда не узнает. Что же это получается — жизнь Фрэнкли никогда не принадлежала ему самому? Да и какая же это жизнь, когда каждый твой поступок подчиняется чьей-то сторонней воле? Плюшевое серое тело, что показалось вдруг Фрэнку таким тупым и бесполезным, прошибла мелкая дрожь, а из примитивно устроенного рта вырвался прерывистый вдох. Фрэнк даже сам не понял, как сделал это — видимо, как-то произвольно и неожиданно синтепон в его цилиндрообразных шее и груди спрессовался в дыхательный аппарат. Он не должен был понимать того, что понял сейчас. Не должен, потому что не имел возможности. Фрэнк слишком сильно ударился головой об пол. Ударился настолько сильно, что невольно осознал всю свою жалкую кукольную жизнь от начала до конца. Настолько сильно, что воздушный паралон, упруго стянутый нитками и фетром, каким-то образом из обычного куска набивного материала, что так спокойно лежит в нужной ткани и не создаёт проблем, преобразовался в большие полушария со всеми их составляющими, скомковался в лимбическую систему и расстелился на протяжении всех больших полушарий бороздчатой и извилистой корой, что напичкана центрами . Фрэнкли с ужасом взглянул на своё отражение своими внезапно получившими живой блеск глазами. Самая простая кукла... — Нет… — фрустрировано замотал головой он, не заметив, как и без того мягкие ноги подкосились, и всё, что оставалось Фрэнку — упасть на колени, припадочно осматривая и ощупывая всё свое разноцветно-тусклое тело и вспоминать всю жизнь. Вспоминал своё общение с соседями, совместные игры, застолья, беседы с Уолли и Эдди, и в просветлевшую его и странно отяжелевшую голову пришло осознание того, что все его друзья, все соседи, которым он машет рукой и с которыми здоровается каждый день, такие же безвольные лоскутки разных тканей, как и сам Фрэнкли, и что жизнь их ничего не стоит, как и его жизнь. Что же это получается? Их бытие — есть настоящий плюшевый ад? Ад — безволие. Ад — осознание того, что вся жизнь прошла зря, а ты был лишь сторонним наблюдателем, безучастно ожидая, когда нужный медиатор заставит твоё тело пошевелиться. Ад — мягкотелость, ибо каждый, кто чуть твёрже скроен, будет тебе хозяином. Фрэнк выпрямился и покрутил шеей, отрицая только что понятое. Где-то позади глаз зашумело пуще прежнего, а внутри вся набивка сжалась в один плотный и тяжёлый комок. Он снова подбежал к зеркалу, припав к гладкому его телу чуть ли не вплотную и начал судорожно себя рассматривать. Он весь из плюша и фетра, жилет велюровый, манжеты накрахмаленные. Значит неживой. Не живой ни капли. Разум, так внезапно проснувшийся и теперь колотивший в только что затвердевших мозгах тревожным и гулким набатом, охватила паника. Фрэнк был бы очень рад, если бы знал, что сейчас ему делать. Наблюдая за движениями прозрачных плотных нитей, Фрэнкли влетел на кухню и, едва не поскользнувшись на картонном полу, набрал воды из-под крана и плеснул себе в лицо. Капли голубыми игрушечными пушинками скатились по пасмурного цвета фетру, оставив его абсолютно сухим. Если бы Фрэнк знал, что он должен был остаться мокрым… — Нет! Не со мной! — дрожащими подобиями губ произнёс он, приложив к щекам ладони. От осознания того, что он — всего лишь марионетка, а его жизнь — дибильный кукольный театр, жить не хотелось вообще. Самым страшным было то, что он даже не знал, как это изменить, ведь весь его мир, который он видел, оканчивался восемью цветными домиками и семью цветными соседями. А что там, за пределами папье-маше и махровых деревьев, Фрэнкли даже представить себе не мог. От мыслей, что ему придётся провести всю жизнь взаперти в этой напичканной вельветом геенне, хотелось куда-то деться, ибо было слишком уж больно и страшно. — Господи, нет… Паника всё нарастала, а ужас и тревога только подогревали кризис новоиспечённого сознания. Фрэнк подумал выбежать на улицу и попытаться попасть за пределы Дома, но планам его не суждено было сбыться. — Фрэнк, это я! Ты дома? — раздалось из прихожей, и Фрэнкли замер на месте, пытаясь выровнять дыхание. Джули, мягко говоря, немного не вовремя. Будет забавно, если она принесла с собой правила новой игры в то время, как тот только что осознал всю сущность. — Фрэнк, ты зде… О, вот ты где! — прощебетала она, найдя друга на кухне и, тут же к нему подбежав, обняла его, заставив вдохнуть конфетный аромат её пушистых волос. — Ну что, как пожи… — Джойфул! — Фрэнк, сатиново наплевав на личные границы куклы, положил руки на плечи той и легонько потряс, чтобы она точно переключила всё внимание на его слова — он решил, что это его шанс. — Джули! Ты же умная девушка! Выслушай меня, сделай одолжение! — О, Фрэнк! — её глаза сверкали так, как свойственно сверкать огонёчку радости в рутине бренного существования. — Это так мило! Ты решил сам придумать для нас игру? Хочешь поиграть? Рассказывай скорее правила! Давай, давай, давай! — Джули подпрыгнула на месте и он увидел, как на её руках и ногах дрожат точно такие же нити, как и от его конечностей, и уходят туда же, в бетонно-торшерную высоту. — Джули, выслушай меня! — слова обжигающим пламенем вылетали изо рта, словно боясь, что не успеют быть сказанными. — Ты должна понять это, пожалуйста! Посмотри! — Фрэнкли указал рукой наверх. — Посмотри туда! Видишь? Вся наша жизнь буквально держится на нитке! Посмотри! Мы — никто. И ты, и я, и Поппи. Мы все не имеем смысла! Мы все живём так, как захотят эти нитки и ткани! Это ужасно, Джули! Это самый настоящий ад! Неужели ты так хочешь и дальше? — он заглянул в глаза подруге, а потом прерывисто вздохнул и убрал руки с её плеч. — Это же кошмар! Худшей жизни нельзя представить! Почему мы не видели этого раньше? Разве ты не понимаешь, что ты — всего лишь чья-то игрушка? И всегда будет так, Джули, всегда! Я не знаю, что делать. Я в прострации, понимаешь? Я не хочу так! Я не хочу больше шёлка, дерматина и хлопка! Я хочу жизни! Хотя бы банальной свободы движений! Понимаешь, Джули? Фрэнк дрожал, едва не плача, и искал в глазах подруги хоть какой-то отклик, но вместо этого на него лишь смотрели две чёрные бусинки, которые раньше так ему нравились. Джули по-прежнему улыбалась, с абсолютно неподвижным лицом слушая своего друга. Наконец, когда она поняла, что можно говорить, она захлопала тонкими ресницами и улыбнулась. — Фрэнк, ты не мог бы объяснить мне правила понятней? — Джойфул с искренним недоумением пожала плечами, и голубые ажурные рукава-фонарики подпрыгнули вверх. — И с чего ты взял, что худшей жизни нельзя представить? Что тебе не нравится в наших с тобой играх? — Не в играх дело! — вскричал Фрэнк, схватившись руками за голову, заставив подругу от неожиданности сделать шаг назад. — Я не сказал о них ни слова, Джули, ни слова! Ты живёшь в аду! Мы все живём в аду! — почему-то это единственное слово, которое приходило ему на ум от такой безвыходности и отчаяния, так как такого холодного безразличия к собственному существованию от Джули тот точно не ожидал. — Мы — просто чья-то глупая игра! Мы — чья-то потеха! Взгляни сама! — Фрэнкли аккуратно взял её за подбородок, в очередной раз почувствовав неестественную мягкость, и приподнял ей голову, заставив посмотреть наверх. Он думал, что увидив эту страшную чёрную бездну, Джули, как минимум, с ним согласится, но когда Фрэнк отпустил её лицо, она беззаботно вернула голову в прежнее положение, продолжая улыбаться и пялиться на него, чего-то выжидая. — Ну что? — с надеждой на хоть какой-то отклик в её душе спросил он дрожащим голосом. — Теперь видишь? — Вижу, — кивнула та, и от радости Фрэнк готов был упасть перед ней на колени, но радости этой не суждено было сбыться. — Небо серое, скоро пойдёт дождь. Кстати, на тебя похоже! Если бы тот не был куклой, у которой двигаться могут только конечности, голова, рот и изредка брови, то Джули бы увидела, какой спектр эмоций Фрэнкли сейчас испытал. Сначала непонимание, почему она не увидела того, что увидел он сам, потом разочарование, потом сомнение в собственных словах, а затем к нему пришло осознание. Очередное осознание за сегодняшний день. Джули просто не понимает Фрэнка. Причин так много, что Уолли бы не посчитал. Ей нечем его понять. Ей незачем его понимать. Ей непосильно его понять. Фрэнк отвернулся от подруги и спрятал лицо в ладони, накрыв пальцами сухие глаза. Сейчас он точно знал, что остался со своим страшным открытием один на один, и что поддержать его и разделить с ним это жуткое осознание совершенно некому. Они все, соседи, такие же, как и Джули Джойфул. Может быть, когда-нибудь они тоже придут к этому выводу, но не сейчас. Явно не на веку Фрэнка. Его вдруг разобрали нешуточный гнев и такая злость на Джули, что даже плюш на его лбу, неспособный менять свой родной цвет, приобрёл белый оттенок. И так понятно, что она просто не имеет возможности осмыслить сказанное другом, но эта слепота ко всему, что находится за пределами привычного уклада и факт того, что Джули вот так и будет неизвестно сколько просто гнить здесь, вводила Фрэнка в неистовое бешенство. Его взбесило в ней вдруг всё — нежелание слушать что-либо кроме тупых правил таких же тупых игр, отсутствие других эмоций, кроме необъятного и слепого восторга. Какой в ней вообще смысл, если она пустая и глупая марионетка? — Уходи! — не поворачиваясь к подруге лицом, крикнул Фрэнкли. Руки дрожали, грудную клетку сдавливало и мурыжило идущее изнутри болезненное чувство. Отвращение к Джойфул набирало обороты, как и отвращение к самому себе. — Фрэнк, что с тобой? — он ощутил на своей правой лопатке прикосновение мягкой ладошки цвета нектариновой мякоти, что разозлило ещё больше. Зачем она его трогает? Вытирает об него остатки своего хоть и кукольного, но достоинства? — Фрэнк, может я по… — Убирайся! — ещё громче рыкнул Фрэнкли, резко развернувшись и выпалив это слово прямо в лицо куклы. — Ты отвратительна, слышишь? Ты безмозглая и отвратительная! — Фрэнк… — Джули хоть и не до конца понимала те слова, которые тот сейчас в ярости кричал ей прямо в лицо, но то, что такое поведение Фрэнка ему не свойственно, было ясно. Обычно спокойный и рассудительный любитель бабочек сейчас выглядел не иначе, как разъярённый Сатана. — Я не хочу такой жизни! — снова взвыл Фрэнкли, схватившись за голову, и, как заведённый, заходил по кухне. — Мне страшно! Я не знаю, что делать! Мне страшно, Джули, мне страшно! А ты меня даже не слышишь! — с этими словами он подошёл к столешнице, выдвинул один из флисовых ящиков так, что тот едва не вылетел из своей валяной окантовки, и выхватил оттуда картонный здоровенный нож с бирюзовой клееной ручкой, предназначавшийся явно для разделки какого-нибудь крупного плода. В два крупных своих кукольных шага оказавшись около Джули, которая молча смотрела на всё это и даже не попыталась убежать, когда увидела в руках у друга нож, Фрэнк лишь на секунду задержал взгляд на лице марионетки. На нём лучисто играла всё та же милая улыбка. Оно и неудивительно — Джойфул даже подумать не могла, что сейчас будет что-то страшное, и что Фрэнк Фрэнкли на это страшное способен. В ней это не заложено. Она просто не умеет мыслить в таком направлении. Как и каждый из соседей. У них всё замечательно. А у Фрэнка нет, раз сейчас он, ни на секунду не остановившись, чтобы осмыслить свои действия, почти до самой рукоятки всаживает нож в живот Джули. Лавандовая ткань мультяшно поддаётся картонному оружию — платье испорчено. Вверх и вниз по мягкой, но упругой и эластичной ткани метнулась расщелина, явив полоску песочно-розового тела куклы. Фрэнкли, всё ещё находясь в каком-то изменённом состоянии сознания, резко выворачивает кисть руки, заставив нож прокрутиться вокруг своей оси внутри туловища Джули. Трещина на ткани стала шире, рана превратилась в зияющую дыру, из которой неспешно высыпалось несколько синтепоновых хлопьев прямо к ногам Фрэнка. Он вытащил нож, и ещё горсть таких же оказалась снаружи. Он ожидал всего. Что Джули сейчас просто упадёт на пол, или начнёт хвататься за живот и спрашивать, зачем он это сделал, или начнёт кашлять, выплёвывая наружу такую же набивку. Но та просто стояла и смотрела на Фрэнка. Даже немного улыбалась. — И это твоя новая игра? — она склонила голову, немного коснувшись щекой плеча, и её дыра в животе снова немного опустошилась. Синтепон белыми снежинками неслышно и легко падал на пол, а Фрэнк смотрел на это и ещё больший ужас пробирал его, щекоча каркас где-то внутри и шепча в уши страшные мысли. Что же это выходит — здесь даже умереть нельзя? — Нет… — замотал головой он, судорожно сжимая в руке нож и заходя за спину подруги, чтобы удостовериться в том, что рана действительно глубокая. И правда — с другой стороны тоже была хоть и небольшая, но дыра. Вернее, нож доставал туда только своим кончиком, и требуха не сыпалась оттуда только потому, что «рану», которая абсолютно не подавала признаки раны, стягивало сиреневое мягкое платье. Если бы и оно пострадало, то сыпалось бы и со спины тоже. То место, куда вошёл нож, на ткани платья было чуть светлее из-за того, что набивки внутри уже не было и через тонкий сатин пробивался комнатный свет. Джули всё также ждала ответа. Её насквозь продырявило ножом, а она даже не шелохнулась. Фрэнк отшатнулся назад, потянув за собой и своё оружие. Лезвие бесшумно прочертило в воздухе полукруг. — Ты какой-то странный сегодня, — заключила Джойфул, пожав плечами и хихикнув. — Ты не заболел? — Эт-то не… Нет! — одними губами прошептал Фрэнкли. Плакать он не мог — слезам неоткуда вытекать. Ни слёзного мешка, ни глазных мышц, ни какой-либо другой жидкости в теле. Получилось лишь поджать губы и, уронив голову на плечо подруги, чтобы не видеть этого кошмара — абсолютно бесполезного и праздного бессмертия — и взвыть, сухо всхлипывая. Даже сдохнуть нельзя. Идеальная жизнь! Главное — разноцветная и добрая! Приезжай, тебя тут ждут! Обезумев от ужаса, Фрэнк, занеся руку, снова ударил Джули ножом, даже не поднимая взгляда, но теперь уже в грудь. Чуть ниже шеи вместо аккуратной и выглаженной манишки цвета сладкой помадки зазияла расщелина, стелящаяся до ранее оставленной такой же на животе куклы. Джули даже не за что винить — она ничего не чувствовала. Стоя перед Фрэнком с искромсанным телом, из которого медленно но верно вываливается вся мягкая требуха, из-за чего то пустеет и становятся видны его телесного цвета внутренние поверхности боков, Джули искренне не понимала, почему Фрэнкли так раздосадован и напуган. Почему он снова и снова, раз за разом размеренно лупит зажатым в руке ножом уже и так разорванный торс марионетки, и постоянно прерывисто шепчет одно и то же: — Нет! Нет! Это не так! Я не хочу, чтобы так было! — Фрэнк… — Джули попыталась перехватить его руку, чтобы он хоть чуть-чуть остепенился и объяснил, что тут происходит, но тот резко вывернул её, два раза прокрутив вокруг своей оси и заставив ткань в районе локтя сморщиться. Он оторвал нос от пахнущего заварным кремом плеча Джойфул, посмотрел в зеркало в коридоре, увидел эту страшную картину выпотрошенной куклы, которой наплевать на то, что её выпотрошили как курицу, и себя самого с ножом в руке. Ненависть забурлила в нём с новой силой. Теперь прикончить Джойфул хотя бы за одну её безымоциональность стало целью всей жизни Фрэнка. — Почему ты всё ещё жива? — безнадёжно воскликнул он, продырявив её шею ножом насквозь так, что кончик лезвия едва не коснулся его самого, и взвыв в очередной раз. От печали, осознания собственной бесполезности и отвращения ко всему окружающему Фрэнкли ещё раз обессилено прочертил острием ножа вертикаль от шеи до таза Джули. Платье окончательно разошлось сзади и теперь дыра была полностью сквозной. Синтепон валялся по всей кухне, разливаясь по плюшевому полу своими волокнистыми боками. Фрэнк не знал, что ему делать. Она даже теперь молчит! Её тычут ножом, а она даже не кричит! А всё потому, что её никто не заставил этого сделать… В голове его вдруг появилось решение проблемы. — Это разве та жизнь, которую ты хотела? — Фрэнкли схватил одну из нитей, которая шла от правой руки Джули, и мгновенно перерезал её, зажав в кулаке и проведя лезвием по получившейся петле. Марионетка жалобно пискнула, и примитивно скроенная правая её верхняя конечность отлучённо повисла вдоль тела. — Это то будущее, которое ты видишь для всех нас? — закричал он так, что стены задрожали, повторив то же действие с левой рукой. Парализованные руки, лишённые теперь даже самой жалкой иннервации, смотрелись смешно и рудиментарно. Да Джули было бы и без них нормально — она даже и не поняла бы, что чего-то не хватает, если бы эти нити, что отходят от её частей тела, не были такими жизненноважными. По сути, они её и питают. Невыгодный симбиоз. — Ты не заслужила! Я не заслужил! Никто из нас этого не заслуживает! Наступив ногой на леску, отходящую от лодыжки куклы, Фрэнк нагнулся и полоснул по натянувшемуся отрезку между его коричневым ботинком и светло-розовой кожей Джули. Нить бесшумно поделилась на две части. Джойфул тут же повалилась на пол — ничто больше не держало её ног в тонусе, а один каркас не справлялся с такой задачей. По сути, каркас — скелет, нити — мышцы, кукловод — натриево-калиевый насос . Одно без другого абсолютно бесполезно. Плюшевые мозги не всегда смогут облегчить жизнь. Фрэнкли молча разрезал последнюю нить — нить, идущую от головы куклы. Отошёл назад, оглядел кухню. Джули лежала на полу с огромной сквозной дырой на всём туловище, словно его пробурили чем-то огромным и тяжёлым, а глаза её остекленевше уставились на потолок. Сейчас бы она всё увидела… Почти весь пол пушистыми облаками заполнял синтепон, безжизненно валяясь вокруг обездвиженного кукольного тела. Ненависть снова сменилась страхом. Фрэнк, сжав рукоятку ножа до скрежета набивки внутри ладони, отшатнулся и едва не упал, вовремя оперевшись спиной на стену. Что же это выходит — он убил её? Убил ради того, чтобы что? Чтобы доказать, что ей эта жизнь и не нужна?Нет!
— Нет! — Фрэнкли провёл ладонью по лицу, отойдя от стены и медленно, стараясь не спускать взгляд с изуродованного тела Джули, лежащего на разноцветной плитке, попятился назад. Оказавшись в гостиной, тот почувствовал, как комок безвыходности и паники снова сжался внутри. Джойфул сейчас мертва. Мертва так, как умирают марионетки. И это его рук дело. Фрэнк в обычных условиях никогда не думал, что вот так вот схватится за нож, что вот так поступит со своей близкой подругой, которая была нежным солнечным зайчиком для каждого в Доме, даже если учесть, что его мысли были весьма относительны. За спиной Фрэнкли оказалась несущая стена. Дальше отступать было некуда и всё, что оставалось — стоять и смотреть на труп Джули, который является живым, вернее, уже неживым доказательством никчёмности каждого из них. Без этих нитей они бесполезны. Они никуда не пойдут и ничего не скажут, пока за эти самые нити кто-нибудь не дёрнет. А если за них дёрнет кто-то плохой? Если он заставит Фрэнка делать плохие вещи? Нет, хуже, чем он сделал сейчас, сделать уже никто не сможет. В миндалевидном теле что-то засвербило и навязчиво попросилось наружу.Бежать
. Куда угодно, к кому угодно, только подальше отсюда. И донести. Обязательно донести хотя бы до кого-то своё открытие. Один на один Фрэнк точно не выдержит. Распахнув дверь в пахнущее окроплёнными росой цветами и кукрузными хлопьями бытие Дома, Фрэнкли огляделся. Никого на улицах не было, значит все соседи занимались своими делами. Но это не повод держать нараспашку дверь в дом с мёртвым обезображенным телом, поэтому Фрэнк мгновенно выбежал наружу и захлопнул её, прижав своим весом. В его руке всё ещё был зажат нож и тело его трясло так, что при одном взгляде было ясно — совершил ужасно. Его взгляд ненароком упал на почтовое отделение Эдди, трёхцветный флаг которого, развеваясь, возвышался надо всей поляной. Здание, роняющее с крыши радужные покатые рюши, с торца Фрэнк не видел, но был уверен, что Диар сейчас на работе. Миленькое здание, так напоминающее палитру хозяина заведения, и такое же мягкое и яркое, как и он сам, было частично скрыто за углом дома Уолли, который, вздыхая занавесками на окошках с жёлтыми рамами, стоял ласково окружённый семью другими разноцветными домами. Вроде бы, глядя на такую картину, на душе должно стать мило и спокойно, но не сейчас. Не у Фрэнка. Он уже решил, куда будет бежать. Эдди. Он всегда его понимал и слушал. Причём прекрасно понимал и очень внимательно слушал. Хотя, судя по темпераменту почтальона, Фрэнку и до него вряд ли удастся достучаться, но тот эту мысль решительно отметал. Расстояние было довольно маленьким, и вот спустя две минуты бега Фрэнкли уже поравнялся с Домом Дарлинга. Тот мигнул ему и проводил своими широкими круглыми глазами. В обычные время Фрэнк бы помахал Дому рукой. Плюшевые ботинки едва слышно с каждым шагом ударялись об атласную гладь песочной тропинки. Фетровые подошвы взвили комковатую жёлтую пыль над голубыми отпечатками собачьих лапок. Не утруждая себя исполнением норм этикета, Фрэнкли пробежал прямо по газону около почтового отделения. Едва не запнувшись через порог, он влетел внутрь, заставив рамы, мирно держащие меж своих картонных губ натянутую голубую плёнку, жалобно затрещать а створчатые двери заходить куда-сюда, он влетел в помещение. Эдди, отвлёкшись от своих дел за стойкой, поднял голову и приветливо улыбнулся другу. Перед ним на этой самой стойке в линеечку стояли арбуз, дыня, ананас, апельсин, киви и ягодка черешни. Диар кивнул Фрэнку и тут же обратно сменил выражение лица на задумчивое. — Эдди! — Фрэнкли в два прыжка преодолел расстояние, отделяющее его от друга и нервно упёрся свободной ладонью о прилавок. — Эдди, скажи, что ты не занят, умоляю! — Рад тебя видеть, Фрэнк! — снова улыбнулся почтальон. — Я, конечно, немного занят, но минутку тебе уделить могу. Видишь ли, — Эдди смущённо почесал затылок. — я только что разложил эти фрукты на прилавке и совсем забыл, что хотел с ними сделать. Кажется, куда-то доставить… — тот приложил палец к подбородку и задумался, но Фрэнк окончательно в свои мысли уйти ему не позволил. — Эдди, пожалуйста, послушай меня! — взмолился он, заглянув Диару в глаза и перегнувшись через этот несчастный прилавок так, что едва не свалился зв него. — К чёрту твои эти фрукты! Случилось страшное! — О нет! — мгновенно разволновался почтальон, а затем спешно обошёл своё рабочее место и подошёл к Фрэнкли, даже не замечая, что у него в руке. — Что стряслось? Я забыл кому-то отнести почту? Фрэнк мотнул головой, усердно отказываясь верить в то, что Эдди такой же, как и Джули. Зацикленный и слепой. — Какая почта? — он схватил друга за плечи, едва не полоснув ему ножом по шее, и слегка потряс. — Эдди, выслушай меня! Умоляю! Эдди, я понял страшное! Эдди, мы все просто куклы! Наша жизнь ничего не стоит, Эдди! — Фрэнкли говорил так быстро, что Диар едва успевал его понимать. — Всё, что ты делаешь, ты делаешь не по своей воле! Тебя заставляют нити, ты абсолютно безволен! У тебя, у меня, у нас всех нет будущего! И прошлого, и настоящего нет! Мы даже умереть не можем! Это ад! Это настоящий ад, Эдди! Мы живём в аду! Посмотри! — он поднял руку вверх и указал туда, куда ему самому даже смотреть было страшно. — Посмотри! Ты видишь это? — Что «это»? — почтальон задрал голову так, что его фуражка едва с него не свалилась, а затем недоумённо взглянул на друга. — Я не понимаю, что ты хочешь мне сказать… Фрэнк снова рефлекторно, отрицая только что услышаное, замотал головой и отпустил плечи почтальона. Как же так… Неужели надежды совсем нет? Неужели всё, что остаётся Фрэнку — принять факт того, что его жизнь, как и он сам, ничего не стоит? — Эдди, почему? — прерывисто вскричал Фрэнкли. — Почему вы все меня не слышите? — он отвернулся, что есть сил прижав руку с ножом к груди — боялся, что не совладает с собой снова, и будет в Доме уже два трупа. — Неужели ты правда не видишь, в каком мы живём аду? Это самый натуральный, самый разноцветный и самый изощрённый ад который только можно было придумать! Смотри! — он вдруг резко развернулся на подошвах своих ботинок, встретившись лицом к лицу с ничего не понимающим Диаром, и вскинул руки кверху, чтобы показать масштаб проблемы. — Посмотри, как хорошо, видя вот это всё, думать, что у нас всё замечательно! Знаешь, что по-настоящему мучительно? Понимать, что вся эта гармония цвета медленно тебя убивает! — Фрэнк, успокойся, умоляю тебя, — тут уже Эдди не на шутку удивился, так как обычно очень спокойный и логично мыслящий Фрэнкли точно не стал бы себя так вести. — Я не понимаю ничего вообще! Кто меня медленно убивает? — Вот это! — Фрэнк схватил одну из нитей, что тянулась от запястья почтальона, а затем со всей силы дёрнул за неё. Каркас натянулся до предела, ткань затрещала и Эдди пришлось резко нагнуться, следуя за пронзившим конечность напряжением. Он отдёрнул руку и сделал шаг назад, уперевшись спиной в прилавок. — Причём тут моя рука? Фрэнк окончательно потерялся. Неужели это конец? Неужели это и правда самая мягкая клетка, которую только можно придумать? Он понял, что Эдди такой же, как и Джули, и ничего их не отличает кроме обшивки и дизайна. Ну и характера, который даже не сам у них формировался, а кто-то заставил их так себя вести. Фрэнк сжал нож плотнее, чувствуя, как злоба и чувство глухой, отчаянной беспомощности снова закипают внутри. Кажется, Эдди начал раздражать его так же, как когда-то его раздражала Джули. Нет, он стал омерзителен. Нет, он его, скорее, презирал. И эти фрукты даже не настоящие! Это просто пластмассово-пластилиновые фигурки, которые выглядят слишком свежо для настоящих фруктов. Захотелось схватиться за голову, сжаться в комок и разрыдаться, но всё, на что хватало Фрэнка — стоять и смотреть, как Эдди размеренно хлопает глазами, ожидая от Фрэнкли объяснения того, что происходит. — Какой же ты отвратительный, — плаксиво проскрипел Фрэнкли, сжав губы и зажмурившись. — Тебе действительно настолько наплевать? Может, ты тогда и сдохнешь с каменным выражением лица? — с этими словами он, окончательно потеряв контроль, замахнулся ножом на почтальона. Эдди даже не понял, что произошло, лишь увидел, как перед глазами мелькнуло что-то серое, смертоносное, и до безумия острое. Кончик ножа уже был готов врезаться в светло-жёлтый лоб и вспороть мягкое тело по вертикали так, чтобы от него осталось лишь две обшитые нужного цвета фетром половинки, как вдруг двухстворчатые двери скрипнули и, вдавившись внутрь от нажатия мягкой, но уверенной руки, распахнулись и явили плюшевым стенам почтового отделения Уолли Дарлинга. Со всё той же лучистой и доброй улыбкой Уолли оглядел помещение, подмигнул Эдди и заговорил с обоими спокойным, но очень радостным и ласковым голосом: — Доброго дня! О, Фрэнк! — Дарлинг помахал ему рукой и сделал шаг вперёд. — Я даже не ожидал тебя тут увидеть. Думал, ты в это время готовишь что-нибудь с Поппи и так далее… Но я рад видеть вас обоих в самом лучшем почтовом отделении! — он восторженно развёл согнутые в локтях руки. — Уолли! Я так рад тебя видеть! — Эдди пожал руку другу и приветливо кивнул в сторону Фрэнка. — И Фрэнк тоже, да? Фрэнкли медленно опустил руку с ножом вниз. Почему-то он был уверен, что Уолли хотя бы смутится, увидев Фрэнка, заносящего нож над головой Диара, но Дарлинг по-прежнему умиротворённо улыбался, заведя непринуждённую беседу с Эдди. И Уолли туда же… Такой же. Абсолютно такой же. — Фрэнк, так давно хотел поболтать с тобой, но был слишком занят рисованием! — было видно, что Уолли был искренне рад этой встрече. — О, смотрю ты пришёл с кухонным инвентарем? — он бросил взгляд на зажатый в руке Фрэнкли нож, а затем перевёл его на разложенные на прилавке фрукты. — Неужели вы, ребята, собрались готовить самый лучший фруктовый салат? Намечается какой-то праздник? Ура! Кажется, Фрэнк медленно, или относительно быстро сходит с ума, раз то, что было всегда ему так привычно, стало тошнотворно чуждо. С Уолли он говорить о своём ужасном открытии не хотел. И с кем-либо другим в Доме тоже. Фрэнкли было достаточно пообщаться с двумя и чуть не убить и убить одного из них, чтобы понять, насколько они безнадёжны. Снова это гложущее отчаяние поползло по бороздам и извилинам. — Да какого чёрта?! — вскрикнул Фрэнк настолько громко, что Уолли аж подпрыгнул на месте от неожиданности. — Почему вы все тут такие пустоголовые? Кругом — ад, мы гниём в аду, а вам наплевать! — он взмахнул ножом, указывая на Уолли и Эдди, который вообще перестал понимать, что происходит с другом. — Катитесь вы все к дьяволу! Хотите дальше жить так — живите! Только без меня! Я не желаю больше терпеть это кислотное мракобесие! С этими словами Фрэнк, оттолкнув полированные двери почтового отделения, выбежал прочь. Но пробежал он совсем немного и, остановившись между Домом Уолли и лавкой Хауди, понял, что бежать ему не к кому. Джули мертва, да и не понимала его при жизни, Эдди тоже абсолютно безнадёжен, Уолли… Что про него говорить? Свою роль он отыгрывает чудесно. Самый лучший. Неужели это тот самый апогей плюшевости..? В доме Фрэнкли снова хлопнула дверь. Хозяин прижал её всем своим весом и сполз вниз, а затем подбрал ноющие ноги к себе и уронил голову на фетровые колени. Его кардиган был ужасно помят, да и сам он выглядел как пережёванная ириска, которую вдруг решили выплюнуть. Погода в Доме была по-прежнему чудесной, цветы цвели так же рьяно и пёстро, только теперь вся эта красота лично для Фрэнка рухнула. С места, где он сидел, всё ещё сжимая в руке картонный нож, прекрасно был виден раскуроченный труп Джули Джойфул. Фрэнкли понял, что больше не может так. Это ужасно — жить, зная, что твоя жизнь это просто существование, но сделать с этим ничего нельзя. Если была бы возможность, Фрэнк с радостью бы вылез из этой вельветовой инсталляции соседской идиллии, прихватив с собой того же Эдди, но всё, что ему сейчас оставалось — сидеть и тупо принимать ту мысль, что придётся смириться. Но он не хотел! Фрэнк не желал такой жизни! Труп Джули очень сильно давил на нервы. Фрэнк, начав мыслить чуть холоднее, быстро понял, что скоро Джойфул начнут искать, и крайним в любом случае окажется Фрэнк Фрэнкли — у него же дома её тело и в его дверь она входила в день, когда исчезла из поля зрения остальных соседей. Фрэнку стало страшно ещё больше, хотя, казалось, этот экзистенциальный ужас давно уже достиг крайней точки — а что если бы он убил бы ещё и Эдди в этом порыве гнева? Конечно, в этом мире вряд ли существует что-то по типу суда и мест лишения свободы, но кто Фрэнкли такой, чтобы лишать жизни даже таких же кукол? Нет, его точно накажут! Они найдут способ, но смерть Джули ему не простят! Фрэнк поднялся на ноги, развернувшись спиной к телу подруги, чтобы этого не видеть. Теперь перед глазами была лишь гладкая розовая стена. Вот дерьмо — даже если бесцельно пялиться в стену, не удасться сбежать от нарочитой яркости. Фрэнкли решил закончить с собой сам. Он совершил преступление, осознал ужасное, чуть не убил своего друга — куда больше? Страха уже не осталось, безвыходности тоже, было лишь желание наконец прекратить всё это. Поудобнее перехватив нож, Фрэнк провёл его металлоподобной кромкой вдоль своего предплечья. Сначала цветная, а потом и серая ткани разошлись, явив взгляду белые комочки синтепона. Он снова приложил лезвие к ране и надавил сильнее. Нож застопорился и Фрэнк понял, что дошёл до каркаса. Кукольное тело ничего не чувствовало — было ощущение, что кто-то очень неучтиво и навязчиво тычет Фрэнкли в то место, где обычно находятся сухожилия. Этого, выходит, тоже нельзя… Даже убить себя спокойно не получается! И всему этому виной какая-то чёртова лимбическая система, не пойми откуда взявшаяся так внезапно и судьбоносно! — Как так? — спросил сам у себя Фрэнк, расковыряв руку насквозь. Ни боли, ни крови. Лишь неслышно падающий на пол белоснежный синтепон и повреждённый каркас. Неужели это навсегда? Неужели даже в мир иной отсюда выхода нет? Фрэнкли решил действовать по другому и воткнул нож себе в шею — его голова лишь провернулась на триста шестьдесят градусов и, по инерции сделав ещё пол оборота, вернулась на прежнее место. Он повторил ещё раз — то же самое. Едва слышно скуля и мыча от отчаяния и страха, Фрэнк решил действовать так, как действовал с Джули — оборвать самое ценное, что есть у каждой марионетки. Он поднял голову вверх и в последний раз посмотрел на страшное чёрно-серебристое полотно, на плотные полупрозрачные нити, что тянулись в это самое полотно, а затем опустил взгляд на свои ноги, наклонился и полоснул лезвием игрушечного, но абсолютно настоящего для куклы ножа по леске, вплетающейся в его левую лодыжку. Одна нога вес всего тела держать не могла и Фрэнк упал на пол. В правой ноге заныла, заколола, забурлила тупая доселе не испытываемая боль. Словно с каждой отрезанной нитью тело его становилось всё живее и живее, наполнялось настоящими человеческими чувствами. Но останавливаться Фрэнкли не желал — такая переспектива вдвойне не прельщала его. Что быть живым калекой в кукольном мире, что быть нормальной куклой в безэмоциональной тюрьме плюша и хлопка — одинаково ужасно и уныло. Фрэнк, вдавив пальцы в рукоятку холодно-шершавого оружия, перерезал нить правой ноги. Комната вокруг показалась ему ещё более игрушечной, словно Фрэнкли кто-то посадил в детский домик для игр. Пути назад уже нет. Одним движением ножа, что из-за дрожащей от кошмарной судороги руки было не идеально выверенным и поставленным, а каким-то дёрганным и припадочным, Фрэнк располовинил нить левой руки. Тут же в правом запястье что-то очень навязчиво и с определённым ритмом начало биться во внезапно ороговевшую кожу сбоку чуть ниже сгиба под большим пальцем. Изогнув кисть так, чтобы нож смог достать до последнего, что делало живым каждую куклу в Доме, что заставляло мягких жителей чудесного разноцветного мира проживать свою невзаправдавшнюю жизнь на экранах на радость маленьким зрителям, Фрэнкли оборвал последнюю связь с миром, который так заботливо распоряжался всеми его действиями всё это время. И последним, что он испытал, была радость. Настоящая, не синтетическая, не хлопковая и не плюшевая, а самая подлинная, та, которую Фрэнку Фрэнкли выпала участь постичь первым и последним среди всех остальных его соседей. Если есть ад, значит и рай должен быть, верно? А в доме у Уолли собрались все. Радостные и чем-то постоянно довольные, усаживаются они вокруг длинного, устланного пурпурной бархатной скатертью, картонного стола, что сервирован морковно-золотистыми дольками пареной тыквы и чернеющими на глазурованной белизне тарелок лакрицами. А в самом центре, окружённый заботливо вырезанными из пёстрой гофрированной бумаги пионами, возвышалась миска с аккуратно нашинкованными фруктами, перемешанными в одно сочное месиво салата. Пиллар, ласково улыбаясь недавно лежащим на полках его лавки зеленобоким яблокам, раскладывал салат всем желающим по тарелкам. — Чудесный салат! — нахваливала Поппи, взмахивая крылом. — Должна сказать, что из вас, Уолли и Эдди, отличные повара! — Да, что правда, то правда! — подхватил Бигль, лизнув свой шершавый нос. — Фрэнк сказал бы что-то наподобие «ретинол» или «пиридоксин» . — Кстати, а где же он? — нарочно не смотря в сторону салата, спросила Салли. — Не помню, чтобы его приходилось не наблюдать на подобного рода застольях. — И Джули! — спохватилась Патридж. — Я сегодня не видела её весь день! Это пугает, не так ли? — Да, и правда, — кивнул Дарлинг, садясь на своё место за столом и ткнув вилкой в лоснящийся бок лакрицы. — Мы и Эдди сегодня видели Фрэнка. Он был какой-то странный. — Да, — подтвердил почтальон, поправив фуражку. — Даже очень странный. Сначала он прибежал ко мне зачем-то с ножом, потом начал говорить про какой-то ад. — Ад? — переспросил Хоуди. — Вот именно, ад! — подхватил Уолли. — Говорил, что мы живём в нём и что он кругом. Я ничего не понял. Может вы, мои самые лучшие друзья, объясните мне, что Фрэнк имел ввиду? — Ну знаешь, Уолли, — начал рассуждать Эдди, помешивая бледно-бурый чай розовой ложечкой с нахлобучкой в виде головы клоуна. — Раз Фрэнк, который обычно очень спокойный, так кричал и волновался, значит это явно что-то плохое. — Ад… — эхом повторил Пиллар, а затем по-настоящему задумался. — Тут всего две буквы. Думаете, там действительно так много смысла? — он выложил все свои четыре руки на стол и, поочерёдно постукивая пальцами каждой, начал оглядывать гостей. — Мне кажется, что ад — это там, где даже самые свежие фрукты портятся от простого воздуха. — Остаётся только догадываться, Хоуди, — вздохнул Барнаби, которому почему-то вдруг резко стало очень грустно. — Я считаю, что ад — это место, где все твои друзья грустят без причины. — Ад — это отсутствие внимания! — вставила свои пять копеек Салли, выставив вперёд ладонь в оранжевой капроновой перчатке. — Когда делаешь всё, чтобы тебя хотя бы просто заметили, но всё без толку! — Я нахожу ад сравнимым с неизвестностью, — Поппи отхлебнула чай из голубой изящной чашки. — Когда ты не знаешь, чего ожидать, и это незнание пугает до дрожи. А чего не знаешь, того нельзя предостеречь. — Наверное, ад — это место, где время играет против тебя злую шутку каждый раз, когда ты вступаешь в гонку с ним, — решил высказать свою мысль Эдди, вспоминая свой самый главный страх. — Это как пытаться обогнать черепаху, которая постоянно сидит в своём доме. — Ах, наверное в этом аду есть место всему, что вы назвали, мои самые лучшие друзья, — негласно подытожил Уолли, зачем-то перемешивая в своей тарелке и так перемешанный салат. — Я же думаю, что ад — что-то наподобие отсутствия конца. Когда ты хочешь выбраться, но не можешь. Когда всё, что у тебя есть — это мечты, которые никогда не сбудутся. Или когда красная краска заканчивается, а ты рисуешь самый сочный бок яблока. — Это так страшно, Уолли! — воскликнула Салли, всплеснув руками, от чего сатиновые рукава её свободной рубашки взвились вверх. — А ещё более страшно, что Франклин, вероятно, видел это всё, раз так уверенно про этот самый ад говорил! — Не думаю, — Диар покачал головой. — Откуда же этому всему взяться в Доме? — И правда, Салли, не нужно нагнетать ещё больше, — Поппи в своей привычной манере одёрнула Старлетт и продолжила жевать. Салли и правда решила перестать думать о плохом. Всё же, если бы Фрэнк был здесь, он мог бы сказать, правы они или нет. А если он не здесь, есть ли смысл спросить? Завтра соседи обязательно спросят его, что такое этот ад, о котором он так кричал, а пока лакрицы аксамитово томятся, чай камвольно остывает, а салата в тарелке маркизетово становится всё меньше и меньше. Наверное, в аду никогда не подадут жаккардово нарезанные фрукты и уж точно объярово не помашут рукой Уолли Дарлингу. По крайней мере, Уолли никогда этого не узнает.