«Переродись в нечто новое на том свете и слушай только лучшие вещи».
— Цучигомори, — говорит он однажды вечером, свисая со спинки учительского кресла, как странный на вид свитер. — Я думаю, что, возможно, в нашей школе есть нечисть. — Да, — отвечает Цучигомори, одетый в настоящий, розовый и совсем не странный на вид свитер. — Ты. — Нет, — Ханако моргает, глядя на его свитер. — В смысле, да, получается, что так… — Он смахивает со стола ручку и тыкает ею в спинку кресла, затем вращает в пальцах, как волчок, и всматривается в наконечник. Как будто думает, что найдëт там что-то новое. — Я пытаюсь сказать, что машины слишком быстрые. На красивом кресле, обтянутом искусственной кожей, теперь чернильное пятно размером с кулак. На мгновение Цучигомори задумывается о том, чтобы сбросить Ханако с крыши, но потом вспоминает, что перед ним — бессмертная, владеющая ножом сверхъестественная сущность, которая, вероятно, сбросила бы Цучигомори с ещë более высокой крыши, попробуй он сделать что-то. А это не только убило бы его, но и принесло Ханако необъяснимую огромную радость. Цучигомори касается своего затылка и вздыхает. — Это всего лишь машины. Они уже существовали, когда ты был ребëнком. При этом лицо Ханако искажается. Его фирменный недовольный «Ханако-взгляд» не значит практически ничего, кроме того, что этот Ханако с большей готовностью использует нож, чем тот Ханако, который ухмыляется вам, как идиот. Это существенная разница. Ей-богу, он сломлен с шестьдесят девятого года, но что-то шло не так каждый раз по-разному. Одно оставалось в порядке некоторое время. Остальное — нет. — Нет, — говорит он, лениво взмахивая рукой. — Это другое. Машины в моë время не были такими… ну, знаешь… Цучигомори не знает. Может, когда вы мертвы, всë кажется другим, но этого он тоже не знает. Он никогда не умирал, потому что по законам ближнего берега никогда не был жив. Вы должны начать дышать, прежде чем кто-то сможет перекрыть вам кислород, и вы должны оставить что-то после себя, прежде чем сможете сойти с поезда в бесконечный голодный сумрак. У Цучигомори, хранителя книжных стеллажей, хранителя жизней и смертей трëх тысяч человек, никогда не было того, что он мог бы назвать своим. Того, что устраивало бы его. Ему не хочется приводить кого-то домой, душить и есть сердце. Пусть он и не был бы против съесть кусочек чьего-то сердца, одна только мысль привести кого-то домой заставляет его нервничать. Одна только идея места, созданного для проживания, приглашения на ночь и чувства безопасности, не украденного из чужой могилы. Он начал снимать квартиру в Акасаке полвека назад, чтобы было где встречаться со всеми чëрствыми родителями, которые являются неотъемлемой частью современной профессии учителя. Там они неизбежно сломаются и раскроют Цучигомори сложные для понимания нюансы детско-родительских отношений, и ему придëтся притворяться, что он очень обеспокоен, вот, хотите салфетку? нет? всë равно берите, с вашим ребëнком всë будет в порядке. Но как объяснить, что ребëнок подобен кубику Рубика, тому, кто в глаза не видел кубик Рубика? Как выразить словами отчаяние, вызванное половым созреванием? А ведь есть и такие дети, как Ханако. Которые разбивают эту головоломку на части ещë до того, как вы поймëте, что к чему. В любом случае, паук-Цучигомори, по сути, живëт в школе. Он последним уходит домой в конце каждого рабочего дня, потому что на самом деле не уходит. Он просто выключает весь свет в учительской, зажигает сотню свечей, вытаскивает курительную трубку из кармана, делает затяжку, потом ещë одну, потом ещë тысячу. Чëрт, он бессмертен. Вот что значит быть по ту сторону. Вы смотрите на машины, думаете, что они ездят и правда быстро, и забываете о них. Мир продолжает меняться вокруг вас, как и всегда, поэтому вы заполняете документы и приводите в порядок свои книги. Рисуете свои картины, играете с часами. Кусаете людей, гоняетесь за мокке, киваете в зеркала, избегаете причудливого мальчика-экзорциста с невероятно очаровательным братским комплексом. Стоите на крыше и наблюдаете, как молодëжь проходит мимо, пока не поймëте, что кто-то перестал идти. Он смотрит на автомобили, припаркованные у восточной части школы — их двигатели ревут, обещая скорость. Он смотрит на луну. Юги Аманэ смотрит, как последняя машина выезжает из ворот на другом конце площадки. Выражение его лица нечитаемо. — В моë время машины не были такими страшными, — говорит он, прислоняясь головой к оконному стеклу. Сейчас две тысячи пятый год, и Цучигомори — единственный, кто на его стороне. — Эй, Номер Се… — И ещë, Цучигомори, твой свитер выглядит странно. — …драки хочешь? — Хочу для тебя всего наилучшего, ха-ха. — Хорошо, а я не хочу. Прекращай наговаривать на мой свитер и иди уже.::
Единственное, что он станет пить из торгового автомата, — это консервированный кукурузный суп. Но не потому, что ему это нравится. Он давным-давно решил, что кукурузный суп будет единственным, что он станет пить из торгового автомата по собственной прихоти. И теперь это без иронии нравится ему, по сравнению со всем остальным, на что ему наплевать. К сожалению, этот суп — горячий напиток, поэтому появляется только в зимние месяцы. Летом же Цучигомори отказывается от фарса человечности и целый день, как неудачник, сидит за столом, вставая только чтобы отобрать сигарету у сопляка с татушками хэллоу китти, время от времени появляющегося в чулане на третьем этаже. Ханако думает, что это отвратительно. — Это отвратительно! — грустно говорит он, кружевным носовым платочком счищая кукурузную субстанцию с ногтей. Цучигомори ворчит, рыская под столом в поисках листов с экзаменом по биологии за пятый класс. — В глубине души ты со мной согласен, да? Когда он поднимает взгляд, то натыкается на Ханако, присоединившегося к нему под столом. Это явно была ошибка. Стандартные офисные столы-кабинки чертовски малы даже в престижных частных академиях, где учителя могут получать больше пятисот иен и рассчитывать на хорошее обращение и ночной сон. Цучигомори застрял в акробатический дилемме: сломать все свои кости, чтобы выбраться наружу, или убить Ханако. — Ты ужасный ребëнок-гремлин, — бормочет он, убирая с глаз мокрую чëлку. — Ужасный, отвратительный ребëнок-гремлин. — И посмотрите, теперь его прекрасный свитер испорчен. Это был подарок учительницы математики, Канамэ-сан, которая убеждена, что он сверхъестественное существо, права и никогда об этом не узнает. — Я бы убил тебя, не будь ты уже мëртв. — Убийство сильно повлияет на ваши шансы получить премию в конце года, Цучигомори-сэнсэй, — властно говорит Ханако. — При всëм уважении, ваша честь, я паук. — Ага. — И ценитель консервированного кукурузного супа. — Фу-у-у. И вот что самое безумное… Видите? Этот парень в гакуране, с золотистыми глазами и лукавой улыбкой… ему всего четырнадцать лет. Всë ещë четырнадцать лет. Он застрял на неловком стыке между детством, когда веришь во всë, и началом юности, когда не можешь заставить себя поверить ни во что. Цучигомори грозно дëргает плечами: — Я вылезаю. — Я с тобой! — Нет, ты остаëшься здесь. — Но, конечно, он не остаëтся. Цучигомори вылезает наружу как раз в тот момент, когда Канамэ-сан выходит из-за угла его кабинки, а Ханако решает метнуть с потолка горсть механических карандашей. Теперь она будет думать, что еë коллега проклят призраками, ненавидящими механические карандаши. Конечно, только до тех пор, пока Ханако не увидит, что Канамэ-сан проигнорировала вылитый на Цучигомори суп, и не запланирует в очередной раз испортить его жизнь. Канамэ не игнорирует суп. — Цучигомори-сэнсэй! Вы пахнете кукурузным полем! — А-а-а… Он берëт промокший лист с ответами, переворачивает и закрывает глаза.::
— Когда-то у меня был любимый ученик. Они убивают время на крыше старого школьного здания, как делают всегда во второй половине дня. Обмениваются сплетнями (мокке поддаются похоти), критикуют фильмы ужасов (Яко явно была бы гораздо лучшим антагонистом, чем существующие, потому что она горяча) и делают коктейли Молотова на основе статьи Wikihow пятилетней давности, которую Цучигомори нашëл в Internet Explorer. Яко наблюдает, как школьники играют на спортивном поле, и странно подëргивает руками, пока работает. Как будто ей хочется пойти и немного порвать траву или, может, откусить руку-две. Цучигомори наблюдает, как Яко наблюдает за живыми, и делает долгую затяжку из трубки. Яко игнорирует его, перегнувшись через перила, чтобы увидеть Сато из средней школы, прицеливающегося для особенно точного броска. После долгой драматичной паузы он попадает. Йоко накидывается на него. Яко улыбается про себя. — Не знала, что ты занимался фаворитизмом, — наконец говорит она, отстраняясь от перил так, будто Цучигомори не смотрел на неë с лëгким негодованием и не ждал ответа последние пять минут. Заправив прядь волос за ухо, Яко деликатно наклоняет голову в его сторону. — Не то чтобы. Судя по тому, как он горбится на земле, закрыв лицо руками, а Йоко смеëтся ему в ухо, Сато либо пытается заставить его отстать, либо не хочет, чтобы его друг уходил. — Он умер до того, как я успел проявить это. Младший Минамото, чувствуя себя брошенным, бесцеремонно включается в это уравнение, как новая переменная, выполняя стойку на руках прямо на трясущемся Йоко. В итоге все трое падают, открывая красного Сато. Очень красного. У него кровь из носа. Но Яко потеряла ко всему этому интерес. Еë взгляд далëк от поля и устремлëн на мальчика, одетого в гакуран и играющего в карты наедине с собой. — Быть не может. — Еë рука дëргается так, будто вот-вот уронит коктейль Молотова с крыши. — Седьмой? Он был твоим любимчиком? Яко так шокирована, что забывает моргать, и у Цучигомори проскакивает мысль, что он должен сказать ей об этом. Для сверхъестественного существа, восемьдесят процентов своего времени выглядящего как анимированная статуя лисы с пятьюстами зубами, она кажется ужасно человечной. Широко распахнутые глаза, бледное лицо, красная «о» на губах. Даже уши у неë красные. — Но, — растерянно продолжает Яко, вновь обретя голос. Цучигомори знает, что будет дальше. Всë-таки, он сам навлëк это на себя. Яко щурит глаза. — Почему? Как учитель естествознания, Цучигомори обязан знать ответы на все возможные вопросы. Например, почему удар ложкой по металлической крышке контейнера помогает легче открыть его, почему небо голубое и почему митохондрии являются электростанцией клетки? И, по сути, он знает ответы. Он знает своë дело. Может титровать соляную кислоту, указать на клапан лëгочной артерии в сердце. Сказать, насколько легко ломаются кости; куда они смещаются, когда сломаны; как восстановить их по кусочкам. Но всякий раз, когда он возвращается к основам с совсем малышами, — теми, которые всë ещë думают, что какая-то идиотская фея вынимает зубы из-под подушки, пока они спят, — и ему приходится рассказывать им о жизненном цикле гусеницы… У него как будто почву выбивают из-под ног. «Почему люди умирают?» — спрашивает девочка. Её волосы увешаны блестящими заколками-бабочками, она крошечными кулачками дёргает его за учительский халат. «Я, — начинает Цучигомори, осекается, тупо смотрит на Яко. Видит плакат Солнечной системы, приклеенный к задней стене класса. — Я не знаю». И он не может сказать, почему то, что выходит из земли, пинаясь, крича и плача, должно вернуться в неë. И он не может сказать, почему всë в итоге заканчивается. И он не может сказать, почему мальчик с тонкими запястьями должен был уйти вот так, и он не может сказать, почему его это волнует, и он не может сказать, что его это вообще волнует, и он паук, и у него есть квартира в Акасаке, пылящаяся зазря, и как вы думаете, Юги Аманэ принял бы связку ключей от своего учителя естествознания, если бы ещë был жив? Они должны были быть коллегами. Предполагалось, что Юги Аманэ будет жить в этой однокомнатной квартире, возвращаться домой после долгого дня составления звëздных карт и пить мисо суп из тарелки Daiso. — О, я поняла, — тихо говорит Яко, прерывая затянувшееся молчание. — Я знаю, почему. Ханако строит карточный домик недалеко от поля. Йоко и Сато продолжают делать что-то, что делают все мальчики предподросткового возраста, ещë не умеющие выражать мысли словами. А они убивают время на крыше во вторник, настолько обычный, что можно заснуть, пока ждëшь, что что-то произойдëт. Голос Яко медленно повышается, становясь резче и ярче, как фейерверк. — Ты чувствуешь себя виноватым. Тебе плохо, потому что ты позволил ему умереть и ненавидишь себя за это. И теперь это не оставляет тебя в покое. Все эти «что, если». Мысль о том, что ты мог спасти его, если бы только попробовал. Цучигомори пристально рассматривает тыльную сторону своих ладоней. — Ты чëртов неудачник, — громко вздыхает Яко. — Боже, паук, ты слишком добрый. Он смотрит вверх. — Честно, не думала, что тебе есть до этого дело, — говорит она, глядя на серебряную дугу облаков над ними. — Но это имеет смысл. Всë же, ты учитель.::
Цучигомори не верит в чудеса, но когда Ясиро Нэнэ, опутанная незримой нитью проклятия, входит в его грань, он думает: боже, пожалуйста, пусть это будет единственное, что останется, пусть она поможет ему, пусть он позволит ей помочь. Пусть будут счастливы. Пусть живут.::
Родители младшего Минамото не приходят на родительское собрание в конце семестра, потому что мать умерла, а отец — очень занятой мужчина, у которого нет времени на своих детей, даже если у одного из них братский комплекс размером с Юпитер, а другой страдает от невыразимо глубокой печали, которая того и гляди может свести его с ума. Конечно, в семье Минамото полно Очень Занятых Мужчин, всегда делающих Очень Важные Дела, так что Цучигомори может не считать это пренебрежением детьми и ничего не делать. Но старший Минамото всë равно появляется, несмотря на то, что, насколько Цучигомори известно, он одновременно Очень Занятой и Мужчина. И не является законным опекуном младшего Минамото. И немного чокнутый, о чëм Цучигомори свидетельствует их встреча, которая должна была продлиться пятнадцать минут, но дошла уже до пятидесяти из-за убийственного желания старшего Минамото знать всë, что он по закону может знать о школьной жизни своего брата. — Я подслушал ваш разговор на крыше, — весело говорит старший Минамото. Говорит так, будто Цучигомори не потратил последние пять минут на то, чтобы объяснить, почему президент студсовета не может появиться в деловом костюме и галстуке от Hermès и спросить, ест ли его брат свои овощи за обедом. — Как всегда, у тебя везде есть глаза и уши. Уверен, что ты человек? — Цучигомори скалится настолько сильно, что у него начинают болеть щëки. Старший Минамото смеëтся, и его смех звучит, как журчание воды. — Уверены, что вы не человек? Цучигомори не может перестать думать о голове Минамото, насаженной на пику, поэтому начинает перебирать бумаги, чтобы отвлечься. Он не знает, почему парень до сих пор не ушëл. Солнце уже садится, полчаса назад прозвучало объявление о возвращении домой, а его младший брат выглядел, как опасный, обладающий экзорцистским оружием щенок, когда ему сказали возвращаться домой одному. Минамото Тэру скорее опозорится на всю школу, чем расстроит своего младшего брата. Это хорошо известный факт для всей нечисти Камомэ Гакуэн, а также ахиллесова пята для него самого. Хотя он считает, что это его величайшая сила, потому что, к счастью для всех них, Минамото Тэру не только абсурдно силëн, но и бредит. Если что-то пойдëт не так, все знают: нужно идти к младшему брату. — В моей работе, — говорит Минамото Тэру (в бреду), — люди часто умирают. На секунду Цучигомори приостанавливает шуршание бумагами, но потом возобновляет с новой силой. — Очевидно, нелегко быть тем, кто продолжает не умирать. — Старший Минамото наклоняет голову, а затем с холодным притягательным обаянием смотрит поверх своей чëлки. Его улыбка становится всë слабее и слабее, пока не исчезает совсем. — Каждый раз, когда кто-то умирает, спрашиваете себя: что я мог сделать? И потом: почему это был не я? Это должен был быть я. Если установление контакта с врагом через жалостливые антигеройские монологи — какой-то новый трюк Минамото Тэру, то это не действует. Перетасовка бумаг Цучигомори произвела достаточно энергии, чтобы питать небольшой приморский городок. Не-а. Вообще не действует. — Я пытаюсь сказать, что, — улыбка на миллиард иен возвращается в мгновение ока, сияя непоколебимым диким блеском, — если хотите умереть, просто скажите мне. — Он подмигивает. Цучигомори немного умирает внутри. — То есть, это всë было рекламной кампанией. — Если вы хотите видеть это так. Я ожидаю от вас хорошей работы и в следующем семестре, Цучигомори-сэнсэй.::
Ясиро Нэнэ явно считает, что его ëрисиро какое-то гадкое. Тем не менее, она не возражает, когда Цучигомори вручает его ей. Это происходит спустя пару недель после того, как она сорвала с камня печать, и за несколько месяцев до разделения, которое сведëт на нет весь их упорный труд. Он не в силах объяснить, почему делает это, потому что сам не знает. Можно считать это передачей эстафеты. Когда-то давно он был единственным в мире существом на стороне Юги Аманэ; теперь же положение дел изменилось. Кто знает, что выйдет из этого в итоге? Если вообще выйдет; если появится свет в конце этого туннеля. Цучигомори не знает. Он ничего не знает о возвращении домой. Поэтому он берëт сокровище Юги Аманэ, берëт шестьдесят девятый год и отдаëт в руки первой, кого выбрал Ханако. К кому тот не был привязан в своей наивной юности, кто нашла его в саду увядших цветов и спросила, может ли остаться. И она определëнно думает, что камень гадкий, — это видно по тому, как она хмурит брови, хотя в остальном хорошо скрывает своë отвращение, — но сжимает его в кулаке, поднимает повыше и улыбается так, будто уже знает… — Я позабочусь о нëм. Он не может смотреть ей в глаза, потому что тогда его охватит желание снова нарушить баланс вселенной. Нет смысла пытаться, потому что это никогда не сработает. Это никогда не сработает, потому что это он. Можете называть это выученной беспомощностью. Цучигомори называет это истиной. — Да, пожалуйста. Ясиро мягко похлопывает его по плечу. В последнее время он чувствует, как годы летят мимо него, словно все вокруг стареют слишком быстро, а он сам застрял по другую сторону. В последнее время он чувствует себя маленьким. — И о нëм я тоже позабочусь. Цучигомори стирает из памяти образ луны, заглядывающей в класс на втором этаже через окно. — Да. Пожалуйста.::
Однажды учитель естествознания подошëл к старику и сказал: можешь повернуть время вспять? Не слишком надолго. Мне нужна всего пара часов. Мне просто нужно вернуться в то утро. До того, как он возьмëт в руки нож. До того, как оборвëт им жизни. Пожалуйста, старик. Я никогда раньше не просил тебя об одолжении. Чëрт, я никогда никого ни о чëм не просил. Сделай это, и я больше никогда не побеспокою тебя. Я буду век чистить все часы в школе, я отдам тебе моë ëрисиро. Ëрисиро Второй. Я убью всех в этой школе ради тебя. Пожалуйста, чëрт возьми, выслушай меня. Ты делал это раньше, не так ли? Так сделай ещë раз! Это не смешно, старик. Речь о жизни. О ребëнке, который ходит в эту школу, который сидит в третьем ряду у окна и никогда не обращает внимания на уроки, но может рассказать тебе, какое расстояние от нас до Луны, насколько она велика и сколько времени нужно, чтобы добраться туда. Это действительно впечатляет для человека такого возраста, если ты не знал. И если ты не повернëшь время вспять прямо сейчас, старик, то этот ребëнок убьëт своего брата, семью и себя, и это будет наша вина. Это моя вина. Мне стоило быть настойчивее. Мне стоило задавать больше вопросов. Я видел синяки на его руках, появляющиеся месяц за месяцем, и отпускал его домой. …Старик, что я натворил?::
Когда автомобили впервые появились в Японии, они принадлежали исключительно богатым и влиятельным людям. Тем, которые владели большими участками земли или имели крупные доли в растущих отраслях промышленности; которые могли позволить себе потратить астрономические суммы на высокоскоростной кусок металла прямиком с Запада. Лошади и колëса неслись по дорогам бок о бок, как хорошие друзья с противоположных концов экономической лестницы, и эта дружба неизбежно стремилась к плачевному концу. Это продолжалось в течение нескольких десятилетий до конца 1960-х, когда потребительский автомобиль наконец попал в руки простых людей. При этом не все хотели, чтобы их подбрасывал до дома горячий парень на Datsun 510. Среди этих «не всех» были поклонники Takarazuka Revue, лесбиянки и преподаватели естествознания, обременëнные достаточным количеством вины выжившего, чтобы обеспечить электроэнергией небольшой приморский городок. С учëтом вышеназванного, а также продвинутой системы общественного транспорта в Японии, Цучигомори так и не научился водить машину. Все его коллеги на каком-то глубоком подсознательном уровне знают об этом, даже если пока не осознают. Он просто не производит впечатление того, кто может сесть за руль и ни с того ни с сего уехать на Хоккайдо, понимаете? Он больше похож на того, кто будет долго ехать на поезде, засыпая и просыпаясь на чужом плече. Поэтому, наверное, вы можете представить удивление Канамэ-сан, когда Цучигомори спрашивает, может ли одолжить еë разваливающуюся зелëную Тойоту. Одалживать эту машину — не лучшая идея, но может ли он всë равно покататься на ней по территории школы? Он даже не выедет из школьных ворот, а если на кого-то наедет, то скажет полиции, что украл ключи, и Канамэ-сан была жертвой, а не подругой с гиперфиксацией на вязании. Пожалуйста. Он касается затылка и неловко переминается с ноги на ногу. Смотрите, я всë ещë ношу ваш свитер.::
— Благородный Седьмой, — говорит Цучигомори, опуская окно машины. — Я достал то сверхъестественное существо, о котором ты говорил. Он пытается завести двигатель, но вместо этого жмëт на автомобильный гудок. Ханако почти не вздрагивает, и это хороший знак. Следующая фраза Цучигомори должна получиться максимально плавной, иначе вообще ничего не получится. — Хочешь прокатиться? Сейчас тысяча девятьсот шестьдесят девятый, и нет ничего невозможного. Человечество наконец достигло Луны. Все дети в мире, затаив дыхание, ждут очередного чуда, ждут волшебника, который выскочит из шкафа. Но стоит лишь капнуть на его загримированную руку водой, как чудо рушится с таким оглушительным треском, что ты чувствуешь это тем местом, где могло бы быть твоë сердце. Это не первый раз. Ты не знаешь, который это раз для тебя; ты сбился со счëта. Всë, что ты знаешь, это что ты никогда не проводил так много часов, глядя в окно этого класса на втором этаже, ожидая, что кто-то другой нарушит тишину, в которой тебе обычно так комфортно находиться. Ты считаешь, что довольно хорошо ладишь с людьми. В конце концов, ты много с кем имел дело. Ты умеешь читать нахмуренные брови, кривые улыбки, ëрзающие руки, дрожащие пальцы, покрасневшие уши. Но ты не знаешь, как читать это. Тебе не кажется, что пришло время рассказать мне, кто за этим стоит? — спрашиваешь ты, пытаясь поймать его взгляд. Он опускает глаза. …Ты весь в синяках. Кусает губу. Заламывает пальцы. Слушай… Я волнуюсь за тебя. Он смотрит на тебя так, будто думает, что ты старый, и глупый, и старый, потому что ты глупый. На мгновение у тебя в голове проскакивает мысль сказать ему, сколько тихих задумчивых детей ты уже повидал, насколько ты стар и что по сравнению с тобой Санта Клаус — всего лишь карапуз с погремушкой. Но ты не говоришь ничего из этого. Ты кладëшь руки ему на плечи, потому что тебя это заботит, но только немного, и говоришь: какая причина может оправдать такое сильное… — Я в порядке! Он хмурится. Выражение его лица почти не поменялось, но он хмурится или, по крайней мере, демонстрирует «Юги-эквивалент» хмурого взгляда, что не значит практически ничего, кроме того, что этот Юги Аманэ, вероятно, заплачет, если дотронуться до забинтованной стороны его лица. А это уже существенная разница. Судя по слухам, он стал таким в тысяча девятьсот шестьдесят первом году, но в это трудно верить, когда он сидит здесь, в классе в пять часов вечера, и моргает глазами, похожими на мокрое стекло. Юги Аманэ смотрит на тебя невинным, распахнутым взглядом. — Даже если никто этого не простит, — говорит он; его голос яркий, ясный и полный мëртвой надежды. — Даже если нет причины, оправдывающей это… я всë прощаю. Завтра он убьëт своего брата. Скажи ему, что он неправ. Скажи ему, чтобы он ничего не прощал. Это часть истории, когда ты встаëшь в порыве эмоций, кровь кипит в твоих жилах, твоя тень долго и отчаянно нависает над ним, и ты снова кладëшь руки ему на плечи, хотя знаешь, что на этот раз он определëнно заплачет, и ты трясëшь его с тихо бурлящим разочарованием, пока твои слова не пробьют его череп, и он не выберется из этого кошмара. У тебя есть возможность сделать это; ты его классный руководитель. Тебе восемь тысяч лет. Ты сверхъестественное существо, у которого в библиотеке есть книга, где говорится, что Юги Аманэ отправится на Луну. Но он этого не сделает. Нет, Цучигомори-сэнсэй! Не обманывайся словами на странице. Это твой последний шанс развернуть путь звëзд в ночи. Если тебе правда небезразличен мальчик по имени Юги Аманэ, ты сделаешь чëртов ход. Но ты его не делаешь. Ты его не делаешь, не сделал и никогда не сделаешь. У горя нет срока годности. Оно просто остаëтся с тобой, как старый пластырь, который ты забыл снять; как призрак в туалете на третьем этаже. Так что, по крайней мере, теперь, когда всë позади и его брат лежит в могиле, обставленной цветами и благовониями; теперь, когда ты больше не его учитель и знаешь, как выглядит сожаление, какое оно на вкус и что ты никогда не справишься с ним; пока ты здесь, ты можешь заставить этого мальчика сидеть на пассажирском сидении машины с опущенными окнами и звучащей по радио старой песней. Ты можешь везти его домой.