Пять утра

      — Так вот как выглядит принц, которого все именуют новым королём, — ехидный голос и колкая усмешка пробегают мурашками по коже, не смотря на то, что их хозяин находится на другой стороне комнаты. — И это тебе я должен подчиниться?       Джисон вставляет закладку на нужную страницу и откладывает книгу в сторону; сглатывает, пытаясь унять непреодолимое желание бросить той самой книгой в ответ на раздражающие комментарии по поводу приближающейся коронации, на которую собираются правители соседних земель, и Чжон Чэнлэ — один из гостей, наглый, приставучий и бесячий одним только существованием. Он слышит быстрые шаги на ковре, но не спешит оборачиваться на источник звука, просто ждёт, что же ещё выплюнет принц Алмазной Долины. Тот останавливается прямо за креслом, в котором сидит Джисон, берёт один бокал красного вина из пары, стоящей на маленьком столике, и залпом осушает, не позволяя пропасть ни единой капле, с силой сжимает пустой сосуд, до характерного треска, до осколков на красном ворсе.       Пара черных лакированных туфель касается носков почти таких же, и только тогда Джисон поднимает взгляд. Чэнлэ выглядит невероятно красиво в красном костюме с чёрными вставками и россыпью драгоценных камней на швах. Чэнлэ выглядит подходяще, как и просил его Джисон в письме с приглашением и описанием приемлемой одежды по случаю важного события, к которому должны были сшить по его меркам его же придворные. Чэнлэ смотрит сверху вниз, как и всегда, окидывает презрительным взглядом, сжимает зубы, от чего скулы переливаются под кожей, наклоняется и хватает за белую рубашку, оставляя на ней бордовые пятна от мелких порезов прозрачным стеклом ранее.       — И сделаешь это завтра, после того, как мне наденут на голову корону, — выдыхает прямо в лицо, потому что Джисона такие действия не пугают вовсе, а даже наоборот, приносит удовольствие видеть, как Чэнлэ злится, но ничего не может сделать в сложившейся ситуации. Джисон наслаждается собственным спокойствием, пока рядом происходит извержение вулкана.       — Ты мелкий говнюк!       — Ваше королевское величество Пак Джисон, — не сдаётся под напором, выдерживая и вторжение в личное пространство и плавящий приятный аромат от парня сверху. Французские духи? Или же желанное тело, находящееся, наконец, так близко? — Но для тебя, по-дружески, просто мой король.       Чэнлэ тянет на себя ещё сильнее, касаясь почти лбом, выдыхая нотки забродившего винограда элитного сорта почти в губы.       Джисон не сопротивляется, тянется выше, чтобы за защитной реакцией Чэнлэ в виде напускного недолюбливания и бурлящей злости увидеть желание, которое растёт с каждой встречей и прячется за маской «я тебя ненавижу, потому что не могу сделать своим и заставить зависеть только от меня». Что подчиняться должен Джисон, жить в замке на земле Чэнлэ и воспитывать наследников, а не править целой страной, находиться в обществе привлекательных мужчин и игнорировать Чжона со всей присущей страстью и выдающимся умением. Джисон медленно проводит языком по чужим губам и неотрывно следит за реакцией: за тем, как на секунду отключается возможность трезво соображать, пальцы слегка ослабляют хватку воротника, а дыхание прерывается.       — Какого чёрта? — Чэнлэ не переносит, когда с ним так играют. Он должен вести, он должен слышать «пожалуйста» и решать, кто и когда.       Джисон медленно отклоняется, ухмыляясь, когда Чэнлэ неосознанно тянется за ним; достает из нагрудного кармана рубашки маленький золотой ключик.       — Боишься, что кто-то войдёт и увидит нового короля в компрометирующей ситуации? — Чэнлэ хочет, чтобы кто-то увидел, а потом разболтал своим бескостным языком, чтобы все знали, чей Джисон.       — Намекаю, что дверь уже закрыта снаружи и единственный способ её открыть, воспользоваться этим ключом, который, упс, — Джисон оттягивает кромку штанов и небрежным движением выпускает из пальцев, — упал точно не в пижамный низ, а куда-то немного ближе к телу.       — Ты мелкий говнюк, — шепчет Чэнлэ, стягивает Джисона за шиворот с кресла и толкает в стену, припечатывает резко, но осторожно.       — Ты повторяешься, — шепчет в ответ Джисон, теперь рассматривая свысока, потому что выше почти на целую голову. — Куда делся твой креатив в придумывании для меня обидных прозвищ? Сегодня я всего лишь мелкий говнюк.       — Замолчи.       — Заставь.       В комнате повисает тишина, прерываемая только раздающимися со двора звуками вовсю готовящихся к коронации слуг.       Чэнлэ не верит в происходящее. Чэнлэ не хочет думать, что он всего лишь один из тех, которым Джисон позволяет завладеть собой на короткий промежуток времени. Чэнлэ не хочет быть просто номером в списке, он хочет быть единственным.       Джисон прикусывает губу, потому что боится, что ошибся. Джисон никому не позволит собой управлять, но Чэнлэ — единственный, кому он разрешит заставить себя делать, что угодно. Джисон хочет, чтобы ему приказывал только Чэнлэ.       Он целует первым, настойчиво толкается языком, проходя через барьеры. И не может пошевелить руками, потому что запястья прижаты к гладкой прохладной поверхности, потому что на них точно будут синяки, потому что Чэнлэ не планирует сдерживаться, перебирает на себя полномочия и жадно толкается всем своим телом в чужое, беспощадно терзает губы, чтобы они обязательно припухли и обязательно всем стало понятно, что произошло во время визита Чжона в королевскую спальню.       Джисон не может вдохнуть, потому что Чэнлэ везде одновременно: облизывает ключицы, кусает шею, сжимает ладонями талию и ведет ними выше, подтягивая туда же несчастную рубашку, которая с легкостью лишается пуговиц. Потому что Чэнлэ не намерен ждать. Потому что Джисон сейчас полностью принадлежит ему.       Чэнлэ не может дышать, потому что у него нет на это времени: ему нужно исследовать Джисона полностью, каждый сантиметр, прикоснуться, оставить после себя след; он должен сделать всё возможное, чтобы остаться хотя бы просто лучшим из всех, которые, вероятно, уже были до и будут после. Чэнлэ знает своё место, но бесится, злится, и из-за этого его движения рваные, быстрые, пугающие.       — Ты не мог бы… ты не мог бы делать всё медленнее, пожалуйста? Это мой первый раз…       Едва слышно, но почему-то оглушает.       Едва разборчиво, но каждое слово четко отбивается в памяти.       Джисон, этот Пак Джисон, который смотрит на всех свысока, который без пяти минут король семи земель, по кивку головы которого решается забрать жизнь кому-то или оставить, сейчас просит его, Чэнлэ, о чём?       Чэнлэ замирает.       Чэнлэ целует запястья, который ещё недавно вдавливал в стену, не контролируя собственную силу и не переживая о последствиях своих действий.       Чэнлэ бережно снимает истерзанную рубашку, замечает дрожь в джисоновых пальцах, безотрывно следящий доверчивый взгляд, и готов прямо сейчас собрать своё войско, чтобы захватить пока ещё принца и увезти подальше от интриг, скандалов, покушений на убийство и всего, что может испепелить всё ещё оставшуюся, спрятанную ото всех любовь в не загрубевшем пока полностью сердце.       Одеяла на кровати мягкие, но прикосновения ещё мягче, невесомее, бережнее. Джисон плавится, словно воск свечи на тумбочке, разливается по простыни и подушкам, липнет к Чэнлэ, нависающему сверху, не отмывающимися пятнами, незабываемыми воспоминаниями, срывающимся голосом и просьбами дать всё, что имеется, и забрать все, что у него самого есть, взамен. Движения сначала плавные, а затем ускоряющиеся, доводящие до состояния неподдельного наслаждения, не прикрытой радости, ненависти к себе за положение в обществе равной любви к партнеру в моменте.       Джисон не говорит больше ни слова, прикладывает свою ладонь к груди Чэнлэ, там, где сердце, и прислушивается к собственным ощущениям, сравнивая их с тем, что чувствует тот, кто лежит напротив. Он пытается ровно дышать, что даётся ему с трудом, призывает остатки разума вернуться, перестать проявлять слабость. Приходит в себя только тогда, когда ладонь Чэнлэ тянется, чтобы накрыть своей сверху; отшатывается, словно от огня, садится ровно.       — Я запрещаю тебе об этом говорить кому-либо, — голос стекленеет за секунду, неприятно бьёт по ушам. — Продолжай ненавидеть меня и делать вид, что хочешь прикончить при любой возможности.       Чэнлэ молчит. Он категорически несогласен. Он придумает план, получит полномочия, заберёт силой — что угодно, но добьется своего.       — Твоя работа закончена, проваливай, — не смотрит, натягивает одежду и запрыгивает в кресло, подтягивая ногу к подбородку.       — Мелкий говнюк, — внутри снова бурлит вулкан, но теперь не для того, чтобы испепелить, а для того, чтобы согреть. На стуле в углу комнаты костюм Джисона, который он наденет завтра, почти такой же, красный, с чёрными вставками и россыпью драгоценных камней на швах. Камней, которые были привезены из его, Чэнлэ, земли. Камней, которые завтра будут видеть все в зале. Камней, которые есть только на одежде их двоих. Он берёт маленький ключик, который без особых усилий достал из джисонового нижнего белья ранее и вставляет в замочную скважину. — Дверь была открыта?       — А, да? Неожиданно, — пожимает плечами Джисон, возвращаясь к месту, на котором прервал чтение.       Чэнлэ задерживается в дверях, чтобы ещё немного воспользоваться моментом и запомнить розовые щеки и заметные следы на шее, чтобы насладиться своим влиянием и бесценной важностью, пока холодный, гордый Джисон скрутился на кресле и стал совсем крошечным, беззащитным, мягким, тёплым и податливым. Потому что уже завтра Чэнлэ станет на одно колено, когда на голову неприступного Джисона будут надевать корону, и, пока другие будут скандировать «ваше величество Пак Джисон», едва слышно прошепчет «мой король».