Лотос и астра: под теплом звезд.

      Это был первый отпуск, который Гуй проводит вне Ли Юэ.       Обычно, прошлые года он просто слонялся по чайным, слушал открытые чтения и нередко играл в «призыв», гулял по окрестностям и если повезет, наведывался к дальней тетушке по линии отца в деревню Цяоин. Собирал чай да в целом, наслаждался двумя неделями праздной жизни.       В этом же году ему выдали не четырнадцать дней, а целых тридцать. Это было странно, и разумеется, травник весьма взволновался. Бай Чжу никогда не давал ему настолько много времени, и несмотря на то, что начальник честно сказал о своем понимании, Гуй волновался. Переживал, собирая вещи. Тревожился, наблюдая как нос корабля будто бережно раздвигал волны. И даже когда Терновый порт встретил травника теплым ветерком и привычным гулом торговых палаток, Гуй чувствовал, как сильно бьется сердце.       …дело даже не столько в отпуске, нет. Не в его нетипичной продолжительности, а в том, что Гую теперь есть, к кому ехать. Или плыть, если быть точным.       Бай Чжу сказал — «твой рыцарь ждет тебя, так что отдохни как следует». Гуй же что-то пробормотал в благодарность, смутившись.       Это был сюрприз, так что он не предупредил о своем приезде. И... усомнился в своем решении вот прямо сейчас, поняв, что поступил импульсивно. Вероятно, это помутнение связано с письмом, что Гуй получил относительно недавно.       Почему-то, письмо было крайне горячим, даже вульгарным. Хоффман не писал ничего подобного, предпочитая использовать слова мягче, оттого и будто сокровенные. И Гую стоило бы испытывать если не неприязнь, то точно смешанные чувства, но этого не произошло.       Хоффман писал, как страстно желает его. Как хотел бы прикоснуться губами к ложбинке между ягодиц, как сжимал бы их, проникая языком в тугую дырку. Как оставлял бы укусы на молочно-белых бедрах мужчины, как заставил бы дрожать от оргазма, до тянущего ощущения в промежности. И… и много, много чего еще. Гуй едва не промочил письмо в душе — так много горячей воды он никогда не расходовал.       Наверное, такое горячее письмо произвело такой же горячий эффект. Отдав мешочек моры в отеле «Гёте», Гуй с удивлением обнаруживает, что это тот самый номер. Он понял это по сломанной тумбе — как минимум, этот нижний ящичек покосил именно травник, зацепив ручкой дорожной сумки, а крошечная прожженная дырка ближе к уголку этой тумбы также его вина. Неудачно запечатал письмо, уронив уголек.        Воспоминания нахлынули резко — осев на постель, Гуй тяжело вздохнул. Покачал головой, будто стряхивая ненужные мысли прямо с волос. Ему стоит написать письмо, вероятно. Или это будет что-то вроде приглашения? Ах, или весточки?..

***

      — Вот уж не думал, что господин лекарь так великодушен, — Хоффман смеется, держа травника за руку. Они сидят на возвышенности — трава примята большим покрывалом, с по углам воткнутыми колышками. Красный навес уже был здесь, как и пара пустых кувшинов.       — Я тоже был удивлен. Обычно, он очень серьезен и думает исключительно о работе, а тут даже сам организовал себе три дня отдыха. Я сильно удивился, — Гуй кладет голову на плечо рыцарю, что в обычной одежде все еще казался каким-то крупным. Широкие плечи прикрывала плотная флисовая рубаха, а черные штаны на подтяжках чуть оголяли лодыжки, будучи короче чем следует. Травник нежно накрывает ладонь Хоффмана, оглаживая кожу обеими руками. Ему нравились руки мужчины — мозолистые, с давно грубой кожей на подушечках, но отчего-то так нежно касаются.       Они молчат. Тишина между ними не кажется неловкой или странной — ох, еще днем были страстные объятья, поцелуи в безумии от тоски друг по другу, сбивчивые шепотки на ухо. И если Хоффман совсем не чувствовал стеснения, без совести держа свое сокровище в крепких руках, Гуй переживал едва ли не стыд. Он все еще очень традиционен, чтобы вот так, на торговой площади любовно обниматься! При всех! Хотя мало кто на них смотрел с осуждением или, быть может, с недовольством. Любовники не слышали, как шептались девушки-продавцы — теперь-то они понимают, по кому верный рыцарь Ордо Фавониус так скучал, и почему же так часто покупал нераскрывшиеся лотосы. Слушок-то шел давно, вот только никто и не видел, как выглядит этот человек.       — Ох, дорогая, а вы слышали, что и капитан Альберих взял трехдневный отпуск!       — Правда? Впрочем, он был у меня вчерашним вечером — просил самый красивый и роскошный букет, какой только я смогу собрать.       Хоффман тихо хихикает, а Гуй с непониманием покосился на него.       — Что такое?       — Вспомнил твою весточку. Знаешь, когда я прочитал, что ты здесь и ждешь меня в отеле, мне показалось это шуткой. Но я все равно так быстро бежал!       Гуй не скрывает улыбку и целует мужчину в щеку.       — Я не знал, как еще сказать тебе об этом. Сюрприз… кажется, ах, удался.       — Определенно, — Хоффман чуть отстранился и, сладко потянувшись, взялся за бутылку вина. — Вообще, я давно присмотрел эту стоянку. Довольно спокойно, несмотря на лагерь хиличурлов, правда?       Гуй наблюдает, как Хоффман наполняет походные чашечки.       — Сегодня особенный день, — Гуй обвел пальцем ободок чашки. — Точнее, ночь. Посмотри на небо — видишь звездный путь? Через пару часов он будет особенно ярким. Такое случается всего раз в три года. Звезды рядом будто потухнут, а вот эти огромные голубые точки станут еще больше и ярче. Самая красивая звездная аномалия, да?       — Думаю, это нечто символичное, — Хоффман приподнял чашечку. — Я не силен в астрономии, но мне нравится, что такое особенное событие мы наблюдаем вместе.       Они придвигаются еще ближе друг к другу, по-тихоньку потягивая вино. Горячий напиток теплит тело, оставляя виноградный сладкий вкус на языке. Гуй смотрит на спокойную водную гладь, что будто светится, отражая ночное небо. Хоффман обнимает его за плечо, расстегнутое ханьфу совсем не мешает закинуть обе его ноги на бедра мужчины. Должен ли кто-то вроде Гуя ощущать себя каким-то хрупким, в такие моменты? Возможно, это ранило бы его гордость, но почему-то, ничего подобного не чувствовалось рядом с рыцарем.       — У тебя глаза как звезды, — Гуй оставил свою пустую чашку где-то на траве. Глаза Хоффмана синие, нет, синющие — ни как опасная пучина океана, ни как сияние полуночного нефрита, ни как даже крошечные ложные лепестки глазурной лилии. А как самые настоящие звезды, манящие своим свечением, дарящие чувство надежды путникам, заплутавшим в непростых маршрутах. — Я… я не очень хорошо подбираю эти романтичные слова, но... но вот, ах, ты так смотришь на меня. С таким блеском, что я даже не знаю, чувствуешь ли ты мою взаимность так, как я чувствую твою.       — Ты и сам не замечаешь, как сильно любишь меня, — Хоффман мягко касается его виска поцелуем. Он сразу понял Гуя — не столько стеснительный, не столько воспитанный, сколько не самый уверенный в себе. Не видящий в себе столько прекрасного — от невероятной спины, с правильной осанкой и такой притягательной талией до самого биения сердца. Хоффман улыбается, слыша, как подрагивает чужой голос — травник всегда старается говорить внятно и четко, но иногда, когда Гуй увлеченно рассказывает о каком-то новом полезном рецепте, у него проскальзывают чуть свистящие звуки, диалекта Ли Юэ. Они кажутся такими очаровательными, что Хоффман бережет эти моменты — искренний Гуй прекраснее всего Тейвата. Гуй не замечает, как сильно сжимает чужую ладонь в такие интимные моменты искренности, не замечает, как в уголках его глаз появляются морщинки от улыбки, слыша ответную заинтересованность. Хоффман ничего не понимает в лечебном деле Ли Юэ, его вопросы порою могут казаться глупыми, но Гуй так нежно и так очаровательно улыбается в ответ, так мило упрощает сложные термины, что Хоффман тает.       И он никогда не поймет, что же заставило его в тот вечер так поддаться своим невесть откуда взявшимся чувствам. Что вызвало эти чувства — долгое одиночество, быть может? Вроде бы, нет, он иногда встречался с кем-то, и уже давно был в рядах завидных женихов. Или в Гуе просто есть нечто особенное? Будто магическое, притягательное, но тогда почему это работает лишь с конкретным рыцарем? Что будто дракон готов охранять это сокровище?       — …ох, и правда, — Гуй заметно задумывается, трется носом о чужое плечо. Хоффман гладит того по ногам на своих бедрах, ощупывая голени. Ему нравились ноги травника, несмотря на разницу в росте, Гуй все еще оставался высоким, и будь он дамой, то его фигура могла бы привлекать больше внимания. — Твое письмо накануне, эм… знаешь, оно было таким откровенным. Обычно ты не пишешь что-то такое, и…       — Я написал его после того, как с отрядом отметил удачную вылазку. В тот вечер многих встретили партнеры, и… и я немного острее ощущал тоску. Помнишь, в нашу последнюю встречу ты отдал мне свой платок? Неловко признаться, но я все еще не стирал его. Ткань пахнет тобой.       В платке не было чего-то вульгарного — Гуй положил его в карман накидки Хоффмана, намеренно щедро сдобрив как запахом своего мыла, так и ароматическим маслом. Ох, он просто наслушался Ин Эр…       — В этот раз тоже оставишь мне платок? — Хоффман прищурился, смешинки поблескивали в его глазах. Приметив, как травник немного смутился, он решил подшутить. Хоть и не ожидал, что шутка и правда окажется забавной — Хоффман малость захмелел.       — Тебе нужен только платок? — Гуй неожиданно отстранился от рыцаря и, сняв ханьфу вовсе, уверенно положил руки тому на плечи. Пересел на бедра, и ох, каким же удивленным Хоффман выглядел! Упершись руками назад, он растерянно распахнул глаза и приоткрыл рот. Обычно, Гуй не делает нечто такое, «безрассудное».       — Ох, черт, — выдыхает мужчина и кладет руку Гую на поясницу. Сердце забилось будто громче. — Вино на тебя так повлияло?       — Я собирался с мыслями, — честно ответил он, сглотнув. Вокруг не было ни души, даже хиличурлы и те — в трех, если не больше, ли от их пристанища! — Н-не то, чтобы вино, нет. Просто…       — Скучал, верно? — они будто взволнованные подростки: аккуратные, неловкие, хоть и давно взрослые и даже, кажется, уверенные. Хоффман гладит поясницу будто кипяточной ладонью, а Гуй сжимает его плечи так, словно собирается вырвать суставы.       — Какой же ты красивый, — выдыхает Гуй, смотря на лицо рыцаря, взглядом невозможно жадным. Словно пытался запомнить или навечно увековечить в своей памяти — порозовевшие щеки, блестящие синие глаза и приоткрытые, чуть пухловатые губы. Склонившись, Гуй целует его ласково, сминая нижнюю губу. Они оба целуются неважно, пусть и учится вместе даже такому весьма приятно.       Хоффман будто боится спугнуть — внезапный порыв сбивать не хотелось, напротив, ему нравился такой Гуй. Спонтанный, резко разучившийся контролировать себя.       Он целует с большим напором. Не стесняется касаться языком губ, мазать по зубам и влажно причмокивая. Хоффман стискивает талию Гуя, явно давя свою жадность, но Гуй отклоняется назад, позволяет ему сесть и не сдерживает судорожного вздоха.       Хоффман сжимает в объятьях с силой, впивается пальцами. Так сильно, что Гуй невольно ерзает. Жар расползается пульсом снизу, мышцы сладко напрягаются.       — Ч-черт, — Хоффман разрывает поцелуй и тяжело дышит — Гуй мажет ладонью по его груди и закусывает щеку изнутри. Дыхание у мужчины тяжелое, глубокое, под рубашкой угадывается очертание набухших сосков. Слишком уж легко рыцарь поднимает Гуя и укладывает на покрывало. В нос тут же ударил запах свежей, чуть подмерзшей в ночи травы. — Ты не против сделать это здесь?       Гуй облизнул губы, коротко кивнув. Нет никого рядом, ах, отчего же не совершить нечто безрассудное?       Хоффман приник к его шее. Запустив ладонь в волосы мужчины, Гуй томно выдыхает, подается бедрами вперед. Поцелуи сладкие, тягучие — он ощущает, как Хоффман ведет языком до самой мочки уха и прикусывает ее, бесстыже прихватывает губами, посасывает. Берет после чуть выше, к хрящику — приятный прикус заставляет травника вздрогнуть и тихо простонать. Уши его слабое место, особо чувствительное.       Опустив руку на живот Гую, Хоффман поглаживает сквозь темную рубашку напряженный торс, пальцами сжимает ткань где-то в низу живота. Он хочет тянуть удовольствие от прелюдии, хочет слышать чужие вздохи и тихие стоны. Они не могли позволить себе быть шумными в отеле, не могли подолгу наслаждаться друг другом, в силу соседей по обе стороны комнаты. Сейчас же их окружает лишь природа, и быть может, пара другая искателей приключений… если вдруг, конечно же.       — Хочу любить тебя до утра, — мурлычет Хоффман Гую на ухо, опаляет дыханием нарочно, чувствуя, как сильно тот сжимает руку на его предплечье. Как вторая рука цепляется за ткань одежды где-то на боку. — Мы пропустим редкое явление в небе, но знаешь, настоящее прекрасное сокровище — ты.       Гуй задушенно скулит, жмурясь. От слов ли, что так горячат сознание, или от ласк, что терзают тело. И то, и другое — приятное, до изнеможения приятно.       …он лишь приспустил штаны чуть ниже бедра, отстегнув подтяжки. Согнув ноги в коленях, давая опору спине травника, Хоффман влажной от масла ладонью наглаживал его, чувствуя, как сильно Гуй сжимается вокруг него от каждого движения вверх-вниз. С накинутым на плечи ханьфу, травник кажется произведением искусства — белая кожа словно светится от луны, красиво спадающая с плеча шелковая ткань оголила мурашки. Гуй двигается плавно, поднимаясь и опускаясь, опираясь спиной и ладонью на колени Хоффмана. Тот же придерживает за талию, оставляя синяки от пальцев — внутри травника так горячо и хорошо, масло не успевает застыть.       — Так много, — Гуй облизывает губы, запрокидывает голову назад: мужчина не привык быть сверху будто наездник, но кажется, это было хорошее решение. Он тянет удовольствие, опускается медленно, чувствуя Хоффмана в себе будто особенно остро, поднимается немного и непроизвольно сжимается от того, как сильно сводит бедра. Наблюдая за рыцарем из-под ресниц, взгляд становится труднее и труднее оторвать. Гую жаль, что он так часто отворачивая или жмурился, эгоистично лишая самого себя удовольствия в этом горячем зрелище. Им обоим так хорошо, чертовски хорошо — Хоффман не был громким сам по себе, но эти сладкие стоны давали больше уверенности Гую, губа, что тот так отчаянно прикусывал, распухла пуще чем от поцелуев. — Подожди, — травник останавливает ладонь Хоффмана и упирается руками по обе стороны от головы рыцаря. — Д-двигайся, пожалуйста.       Ответа и не нужно — Хоффман чуть раздвигает ноги, насколько позволяют штаны и обеими руками придерживает травника. Его толчки ритмичные, более жесткие и нетерпеливые. Гуй же, от каждого толчка подающийся вперед, низом ощущает напряжение чужого торса, трение заставляет подрагивать, ведь масло от ветра быстро охлаждается, хоть и не стынет совсем.       — Х-Хоффман… — заикается травник, ткнувшись лбом в его плечо. Скулеж не слышится тому жалким — напротив, он толкается в мужчину глубже и медленнее, замирает немного, позволяя ощущать еще больше, еще горячее.       — Ч-черт, Гуй, — Хоффман хмыкает, неровно выдыхает в полустоне. — Люблю тебя, черт, — слов остается совсем мало — сладкая волна наслаждения накрывает обоих, и Хоффман, привыкший отстранятся до этого спазмического пика, несдержанно стонет. Гуй тяжело дышит, глушит стоны скулежом — ощутив совместное окончание, он чувствует так много всего одновременно, что в глазах поплыли оранжево-желтые круги. Немного липко, обжигающе горячо, Гуй ощущает себя таким наполненным, и в уголках скопились слезинки.       …возможно, в следующий раз им удастся увидеть звездную аномалию?

***

      — Ого, правда? Мы пропустили?       — Вы всерьез хотели «посмотреть на небо», капитан? — Бай Чжу скептично выгнул бровь. Он подпер голову рукой, лежа в постели. Наблюдая со спины, как Кайа курит в окно, Бай Чжу усмехнулся.       — Нет, — Кайа смеется, отмахивается от будто каверзного вопроса и, обернувшись, оперся о подоконник бедрами. — Подо мной было зрелище куда интереснее, верно?       Бай Чжу хрипловато смеется, лениво тянется и поднимается.       — Не могу не согласиться, — сладко тянет Чжу, обнимая мужчину за руку. Кайа выпустил дым и тот затягивается сигаретой с чужих пальцев.       — Может, используем благовоние? — мурлычет Альберих. — Твой силуэт в дыме подобен божественному.       — Видимо, все рыцари такие романтичные, — Чжу смеется, подавшись ближе. — Благовония неполезны для цветов вашего букета, капитан.