Ломка

— Нет. Это слово отбивается о стены мотеля, это слово прорезается в сердце, это слово застревает в душе. Хотя, какая душа у него может быть? Никакой. — Нель, ну серьёзно. Ань! Аня, мне нужно! — он цепляется за неё, за руки, ноги, что угодно, но сестра закрывает дверь на ключ с другой стороны. — Аня! — он ударяет в дверь, стучит, прижимается к дереву, сползает на пол. Прекрасно. Они в Богом забытом месте, он заперт, да и окно… Проверка показала, что тоже закрыто. Его потряхивает, и без того дрожащие руки сейчас не могут даже найти что-то, что можно использовать в качестве отмычки. Его трясёт. Зелёные глаза в панике бегают по комнате. Найти. Он должен. Ему нужно. Он не может. «В прошлый раз ты только все ухудшил. Никто не доверяет тебе в этом плане. Ты должен это преодолеть.» Тонкие исцарапанные пальцы закрываются в ломкие голубые короткие волосы, тянут за пряди, будто стараясь снять с собственной головы скальпель. — Ребят… Ребята! Он кричит, сам не зная куда и кому. Всё трое уехали куда-то там, изгонять кого-то там. А он здесь. Заперт. И, похоже, надолго. — Нет, вернитесь, пожалуйста, мне нужно… Его уже натурально трясёт. Он спотыкается о мятый прикроватный коврик, падает на колени. Прячет лицо в руках. По щекам льются непрошенные слезы, на своём пути стирая подводку, тушь и тональный крем. Под глазами образуются разводы, которые он ещё больше размазывает по лицу рукой в сетчатой перчатке. Он рыдает навзрыд, ему страшно. Он один, совсем один. В сознании проявляется проблеск, давая возможность добрести до ванной, благо доступ к ней был из комнаты. В пыльном зеркале отражается самый настоящий урод. Красивым этого человека назвать язык не повернётся. Он срывает с рук перчатки, набирает в ладони ржавую воду, что текла из-под крана, стирает с лица остатки косметики. Пытается стереть, вернее. Но только больше все размазывает. — Чучело. Вердикт был вынесен с раннего детства. А сейчас его ещё больше подтвердил он сам. Худой. Очень. Бледный. Нескладный. Мелкий (хоть немного, но его младшая сестра-близнец все же выше его, а что уж и говорить о старших братьях?). Корни крашеных волос уже отражают настоящий цвет, темно-русый (и пусть он сейчас кажется грязным). Лицо покрыто мелкими шрамами и рубцами — его пост-акне будет с ним вечно. И все это смешанно с долбанными веснушками. Их много. Они покрывают его всего. У того же Дина они есть, то мелкие, едва заметные. А у него они везде, как прицепленное к нему навек клеймо. Под слоем потекшей подводки оказываются мешки. Взгляд выглядит потухшим. Да он и не горел никогда по настоящему. Он самый настоящий урод. Он это знает. Это знают и все окружающие. И как он не пытался отвлекать их взоры на цвет волос, на вызывающую одежду, что постоянно существовала на грани с приличием, он знал правду. Он был уверен. Какой из него красавец? Никто про него так никогда не думал. В первую очередь — он сам. На шее ещё не зажил след от чьего-то укуса. Это было до того, как они оказались в этом брошенном всеми месте. Он не помнил, кто это был. Но у него Нелька отобрала деньги, а он не мог. Он физически не мог без дозы. У него не было выбора. Он ненавидел использовать свое тело, ненавидел отдаваться без даже самого краткого романа, но он мог. Его научили, еще в те 14 лет. В тот самый момент, когда его любовь показала как быть хорошим и послушным мальчиком. Привязала его к себе. Научила настоящей, истинной любви. Подкатывает волна рыданий. Боли. Страха. Кому он такой нужен? Жалкий. Грязный. Бесполезный. Он знает, что все портит. Что создаёт проблемы и мешается под ногами. Что им было бы намного лучше без него. Ему всегда так говорят, прямо и, что сказать, в лоб. Но… Он не может оставить Нели. Он боится за неё. Только ради неё он готов, как в детстве, отдавать всего себя на истязание, лишь бы руки пьяной матери не дотянулись до неё. А может, он тешил себя надеждой, что однажды поможет братьям. Хоть чем-то. Чтобы показать, нет, доказать им, что он тоже Винчестер не просто по отцу и крови. А по сути. По духу. Самая глупая мечта. Самая наивная мечта. Ноги отказывают, он падает на плитку. Колени попадают на какой-то не то разлом, не то трещину, чулки рвутся, на ноге расцветает кровавая ссадина. Кровь же и подкатывает к горлу. Обняв унитаз, он ощущает одно желание: выплюнуть к чертям эти органы, просто чтобы их не было, вот вообще никогда. Чтобы его не было. Он прижимает лоб к холодной керамике. В висках стучит пульс. А на полу становится слишком холодно. Его снова выворачивает наизнанку. Во рту мерзкий привкус, смешанный со слезами. Его самого можно сравнить с отходами в этом унитазе. Он также потопил свое будущее. Свою жизнь. Он доползает до комнаты, до кровати. Внезапно становится жарко. Ужасно жарко. На пол летит радужный браслет, чокер-ошейник, косуха, чёрные кроссовки и тонкие, уже рваные чулки… На нем остаются джинсовые капри до колен и футболка с какой-то русской панк-группой. Он её обожает, всем сердцем, но сейчас он бы и не вспомнил не то чтобы название группы, но и свое имя. Мерзкое и грязное для него имя. Азирафаэль. Ангел, который никогда им и не был. Мать подсмотрела это в какой-то притащенной её очередным клиентом книжонке. Он этот роман игнорировал специально. Не хотел разочаровываться в себе ещё больше. Хотя, куда ещё? Ази. Для всех его полной формы имени не было. Ази. И никак иначе. Ази. Просто Ази. — Пожалуйста, я… Нели… Сэм… Дин… Ребят… Он сворачивается на кровати в позе эмбриона, прижимает в себе ноги, пытаясь унять боль в животе. Рот все ещё наполнен этой гадостью, смешанной с кровью. Всем, что он пытался выплюнуть. Он опять плачет. Пустота. Он ничего не помнит. Не знает. Не отзывается. Не различает собственный голос, сложившийся в крик. Страшный. Долгий. Такой, что оставляет после хриплые вздохи. Не понимает, что вернулись остальные. Не видит слез Нели, её паническую атаку, возникшую от одного простого взгляда на брата-близнеца, самого близкого и родного. Не осознает, как Сэм пытается успокоить его метания по кровати, как гладит его по голове. Не чувствует, как Дин отворачивается, не желая показать слабость, открыть тот факт, что переживает и боится за него. Не ощущает слипшихся от пота волос, пустоты во взгляде, резких и беспорядочных движений. Не слышит, как Нели дрожащим голом рассказывает ему какую-то глупую сказку, замечая, что брат успокаивается, хоть немного реагирует на её голос. Но все же его нет здесь. Он далеко. В моменты проблеска сознания в голове всегда крутятся только две краткие фразы: «Мне нужна доза.» «Как же я себя ненавижу.» А Винчестеры забивают на все дела. Сидят рядом. Пытаются держаться. Пытаются оставаться в трезвом уме, чтобы в нужный момент успеть спасти. Помочь. Говорят обо всем и ни о чем сразу, чтобы не сойти с ума от волнения. Чтобы вытянуть его. Вырвать его заблудшую душу из этого ада. Вернуть его к ним. Но он не возвращается через час. Два. Три. Пять. Десять. Они сидят уже сменами. Нели мешает успокоительное со снотворным, когда её заставляют уйти к себе. Она понимает, что сейчас может сделать только хуже. Она слушается. Она уходит. А Ази мечется по кровати. Кричит. Плачет. Умоляет дать ему порцию его «счастья». Умоляет убить его. Ему мерзко он самого факта своей жизни. Голос ломается. Дрожит. Руки цепляются за все: подушку, простыню, собственную футболку или ладони братьев. Те тоже на грани. Сменяют друг друга, дают время на отдых. На очистку мыслей. На попытку забыть эту страшную картину. «Зачем было доводить себя до такого?» И правда, Ази, зачем? Но все трое верят: он справится. Он приедет в сознание. Он больше никогда не возьмёт эту дрянь в рот, не вдохнет ее, не введёт себе в вену. Он примет себя, возможно, не без чьей-то помощи, но примет. Он станет человеком, а не, даже не подобией, а тенью подобии. Они верят. И так и будет.