О слезах, которые Дазай не должен был видеть.

Скажите, вы когда-нибудь видели нервный срыв Куникиды? А кто-либо из Агентства? Нет. Потому что громкие крики, которые так и просятся быть выплеснутыми на одного из сотрудников, являются почти нормальным состоянием. Ну что ж поделать, не всем дано понять его идеалы и уж тем более им соответствовать. *** В комнате стоял полумрак, на всех столах лампы были погашены, только с краю, где сидел Доппо, тускло светила настольная лампа. Да, такой тусклый, особо не помогающий в разборе текста, свет ему был не любим, так как портил зрение, но не перекручивать же сейчас другую, быстрее доделать свою работу и пойти домой. Вот только трясущиеся руки не давали этого сделать. -Куникида, что же такого могло произойти, что ты тут ревешь, а? Но Доппо не ревел. Бродил на тончайшей грани, когда уже совершенно ничего не видно сквозь туман, размывший болотно-зеленые радужки. Когда уже страшно на кого-то посмотреть и стыдливо прячешь глаза под темными, пока что сухими, ресницами. Когда одна фраза другого человека про слезы, что-то вроде "не плачь", делает последний рывок, и ты слетаешь с грани беспощадно. В пропасть, в руки припадка, в предательство собственных идеалов. Вот именно после таких слов, сказанных чертовым раздражающим суицидником, начинается истерика, или же все причины слез вываливаются на вопрошающего. Но Куникида же не из таких, он упрямо и молчаливо поправляет бумаги на столе, дабы как-то отвлечься. Но и не отвечать ничего тоже нельзя. В любом случае он оказывается в проигрыше, оказывается каким-то дохляком, что позволил себе слезы. Нет. Нет, нет, нет. Куникида, до боли сжав челюсть, поднимает голову и видит Дазая. Такого спокойного, со вздернутым подбородком и надменным взглядом из темноты помещения. Он вопросительно разводит руками, так и читается это немое "ну чё ты". Возможно, так кажется только мужчине, но как же это доводит. В этот момент у Доппо быстро соскальзывает по щеке одна единственная слеза из-за того, что мужчина наконец моргнул. Образ во тьме становится четче. Он никогда не позволял себе плакать, уж тем более перед кем-то. Уж тем более перед Дазаем. Поджав губы, он вжимается в стул, выпрямляя спину и плечи, мгновенно смахивая блестящий в оранжевом свете лампы след от слезы. "Тебе показалось, ничего не было, ничего правда не было." Мужчине плакать нельзя. Ни в коем случае. Так твердили с самого детства. Будь это момент, когда семилетний Куникида упал с велосипеда или когда стоял перед открытым гробом своего отца на похоронах. Глаза были затуманены пеленой слез, это неприятное острое жжение глаз преследовало, пусть и редко, но никогда более не вырывалось наружу. Зачастую достаточно просто посмотреть наверх и часто-часто поморгать. А сейчас, если бы блондин поднял взгляд, то снова встретился с глазами напротив. Невыносимо. Осаму, чертов Осаму именно сегодня решил задержаться на работе. Странно, а раньше самым первым убегал! Теперь в горле сжимается еще и ком слезливой злости, которая выходит только дрожащим до боли голосом. — Дазай, уйди прям... Доппо не успевает договорить, ошарашено резко затихает, а его руки замирают раздвинутыми, ибо прямо под них нырнул брюнет. Абсолютно нежданно поймал другого в теплые, на удивление приятные объятия. И как на такое реагировать? В голове, словно налетевшими мухами, зажужжало тысяча и один вопрос. Как рой пчел, бившийся о стенки черепа. Чем-то это отдавало поддержкой. Ну да, обычно так делают, когда хотят помочь и мыслят что-то бескорыстно нежное и теплое. Но ведь не Осаму. Он мог на пару секунд воссоздать эту нежность, но ей блондин никогда не поверит. А хотелось бы. Забинтованные руки погладили спину, но мужчина, объятый ими, был все также неподвижен, будто бы статуя. Тут был подвох, поэтому он ни в коем случае не мог повесть и ответить на объятия. Но, блядство, как же это нужно было! Почему именно когда он, всецело одним своим уставшим ото всего взглядом, безмолвно кричал о нужности помощи, Дазай вот так игрался. Еще бы наверняка громко рассмеялся, если бы другой ответно положил руки на спину! Ответ очевиден. Перед ним не человек, а просто ужасный неисправимый кретин. Проходит еще секунда, и тело Осаму начинает подрагивать. Он смеется. Нагло, прямо над ухом и глумливо. Над чужими слезами. Ненависть. Куникида понимал, что если начнет кричать, то голос надорвется и будет бесконтрольно дрожать через слово, разве той интонацией можно серьезно отчитать? Поэтому есть другой выход. Он хватает воротник белой рубашки, отлепляя от себя юношу и тут же прибивая его к твердой стенке. Удар разносится грохотом по стенам, оба поменяли места. Куникида почти кипит, его глаза красные и мечутся по лицу Осаму, на котором продолжает плескаться расслабленная неясная радость. Чего он добился? Попытки отыскать что-то живое, не наигранно искреннее, тщетны, только пустота. Какой же он все же мерзкий. Пытается казаться симпатичным для каких-то девушек, а на самом деле такой смазливый и никчемный. Мужчина повторяет это в голове каждый раз, и каждое слово, являющееся синонимом к "мерзкий", сопровождается хлестким ударом. Он держит парня за воротник, тянет за него вверх и тем самым бесконечно душит. Так, что Дазай кое-как иногда стоит на носочках (в основном висит) и скребется ногтями об стенку, царапая ту в попытках ухватиться за что-то. Это тоже простая показуха, Доппо уверен. Лицо еще даже не посинело, ему точно вполне себе нормально. Мужчина напитан таким остервенелым отчаянием, что уже плевать на то, что слезы не сдерживаются и льются по щекам двумя горячими ручейками. Просто повторяющиеся сильные удары спиной о твердую стену. Чувство, будто он на самом деле пропитан горьким невыветренным коньяком, хотя в нем ни одной капли. Помогает ли это избиение? Нет. Доппо отбрасывает юношу и обессилено падает на свое кресло на колесиках, на котором отворачивается, чтобы не видеть Дазая. За спиной слышен кашель, после: скрип пола и несколько коротких шагов. Этот мудак еще и может продолжать смотреть. Больше ничего не комментирует, не шутит, просто настырно наблюдает. Шторм из гнева затих, но Куникида все равно испытывал мерзость. Кто в здравом уме останется дальше вот так просто смотреть? А кто сказал, что Осаму в здравом уме? - задает сам себе вопрос он и, подняв очки, закрывает лицо ладонями. — Насмеялся? Теперь уходи, — голос заглушен руками, но Дазай должен был понять это и так. Вообще должен был понять без слов, а еще лучше: уже выйти из Агентства. В ответ тишина. Сложно предположить, что именно мог бы думать в эту минуту Осаму. И правда, почему бы просто не уйти? Разве не понятно, что никто не хочет тебя тут видеть? Опять вынуждает повторить. Больше нет никаких сил на возмущения, Доппо немного пошатывается на кресле и откидывает голову, вздыхая. — Господи, просто уйди, пожалуйста... Всё повторяется. Осаму незаметно оказывается ближе, чем казалось, и проникает в объятия. Как же Куникида устал от его глупых шуток. Только смеха на этот раз не слышно. Пять секунд, десять, а брюнет прижимает к себе коллегу, уложив голову на плечо. И сколько же он собирается так наполовину сидеть, а наполовину стоять? Это достало, потому что засчитывалось затянувшейся шуткой, но за это Доппо только несильно отпихивает его назад. — Я не буду больше, — тихо бурчит Дазай на ухо, и это не требует пояснений. Теперь могла бы быть очередь другого смеяться, но он, поверив, опускает голову и еще несколько блестящих капель впитываются в ткань чужой рубашки. Да, это то, что было нужно. Сложно сказать, на сколько они так замерли, в какой-то момент блондин положил свои руки Дазаю на талию, тоже его обнимая и прикрывая глаза. Вот теперь слезы закончились, Куникида больше не дрожал, нервно не поправлял бумаги, он выплеснул все, что мог, но при этом не был опустошенным, каким был час назад. Приятное чувство нежности и безопасности. Никогда он не думал, что сможет ощутить это рядом с Осаму. А парень, как будто почувствовав это, осторожно отстранился и напоследок коснулся плеча Доппо. — Подожди, я чай расскажу и заваришь все. Ой, ну.. Осаму на полпути оборачивается к Куникиде и тихо смеется. Впервые Доппо смеется вместе с ним, протирая свои очки.